Помнишь, я говорил тебе, что приеду в станицу,отводя нахмуренный взгляд от Дорькиных пытливых глаз, проговорил Казбек.
Помню,ответила девушка.
Ну вот я и приехалКазбек помолчал, подбирая нужные слова. Дорька внимательно слушала, скользя глазами по дорожной колее, выдавленной в сыром черноземе тележными колесами.
А еще помнишь, Дорька, я обещал тебе, что догоню тебя ростом?снова заговорил Казбек, устремляя на спутницу горящий взор.Ну, разве я не сдержал свое слово?
Дорька усмехнулась краем губ.
Чуток подрос,согласилась она, окидывая парня с головы до ног оценивающим взглядом.А только Трофим, дружок твой, будет, кубыть, повыше.
Лучше бы она плеснула на него кипятком, чем сказала такое. В груди так и закипело от ее слов.
Пустой колос всегда высоко торчит, как говорят у нас на хуторе,пробурчал Казбек себе под нос, не в силах сдержать прилив жестокой ревности.
Это ты к чему?насторожилась Дорька.Это Трофим пустой колос, да?
Я не про него,опустил глаза в землю Казбек, спохватившись, что наговорил лишнего.
А про кого же?Дорька натянула поводья Фунтику.
Так вообще. Мало ли про кого. Чего остановилась? Поехали дальше.
Вскоре в просвете между деревьями заблестело русло Терека. А вот и сама мельница: стоит справа от парома метрах в пяти от берега, крепконакрепко притянутая ржавыми тросами к вековым белолисткам. Пенные буруны вздымаются по бокам широкого носа баржибайдака, и кажется, она не стоит, а стремительно плывет против бурного течения. На носу стоит дед Хархаль с ружьем за плечами и глядит изпод ладони на противоположный берег с чеченскими плоскокрышими саклями на далеком, в синей дымке, яру.
Чего ты там увидел, деда?крикнула Дорька, спрыгивая с коня на песчаную отмель и поддевая босой ногой мутную терскую струю.
Да гляжу, внуча, любуюсь на красоту земную, рви ее голову. Ажник сердца заходится, как подумаю, что не нонче завтра придет мой смертный час и не станет для меня ни Терека нашего Горыньевича, ни гор белоснежных, ни солнышка ясного.
Можа, еще нескоро, дедуш,возразила Дорька, отпуская Фунтика и вбегая по досчатому трапу на байдачную палубу.А я мастера тебе привела. Будет генератор для электричества на байдаке ставить,блеснула она полученными по дороге сюда техническими сведениями.
Стало быть, конец пришел нашей мельнице?опечалился сторож.А где пашаницу молоть теперь будем?
Ничего не сделается твоей мельнице, дада,поспешил успокоить старика Казбек, вбегая вслед за Дорькой на баржу.Смонтируем дополнительный привод для генераторатолько и всего.
Он подошел к левому борту, с развязностью знающего себе цену специалиста похлопал ладонью по водяному колесу, представляющему собой две дубовые крестовины, соединенные между собой на концах доскамиплицами, окинул хозяйским глазом второй, более узкий и легкий байдак, прикрепленный к основному судну посредством бревен и служащий опорой для оси колеса, в застопоренных лопастях которого бешено клокотала речная вода, и с тем же деловым видом прошел в обшитое досками «машинное отделение», где стоял мельничный постав и где все щели и выступы были забиты мукой, словно снежной пылью. Мукой была усыпана и приткнувшаяся в углу помещения икона с изображением Николаяугодника, покровителя мельников и кузнецов. Дед Хархаль и Дорька с благоговением на лицах ходили по пятам за мастером и многозначительно перемигивались между собой: мол, что значит ученый человек!
Ну вот,продолжал между тем осматривать мельничное устройство юный монтер.Я же говорил, нет ничего проще: вот сюда поставим еще один шкив, от него перебросим ремень и пожалуйста: мелите свое зерно себе на здоровье, вы нам нисколько не мешаете.
Ты слышька, мастерломастер,тронул монтера за плечо Хархаль,объясни мне за ради Христа, откуда она возьмется энта твоя ликтричества? Ну, мука это понятно: рожь або пшеницу жерновами мелетвот и мука. А ликтричества? Воду, что ли, будешь молоть своим генератором?
Долго объяснял юноша старику, как и из чего возникает электрический ток. Старик хмурился, покряхтывал и в конце концов безнадежно махнул рукой:
Будя, внучок, бесполезная это занятия. Кабы годков сорок назад, могет быть, я и понял бы что к чему, а теперя. Главное, я так понимаю, будут гореть у нас в коммуне лампоччи Ильича?
Будут, дада.
Вот то и ладно,вздохнул облегченно мельничный сторож.Абы вам было светло, а нам, старым пенькам, все едино теперь потемки.
Он вышел из мельничного помещения на палубу, взглянул на опускающееся в правобережный лес солнце и пропелпроговорил дрожащим речитативом:
Ой, да никогда не взойдеть солнце с запада.
Ой, да не вернется знов моя молодость.
Казбек взглянул на его лицо: по нему ползла, повторяя изгиб морщины, крупная слеза. Странное дело: ему самому от вида заходящего солнца плакать нисколько не хочется. Он посмотрел на Дорьку: ей, повидимому, тоже не было грустно.
Скупнуться бы сейчас,помечтала она вслух, сходя по трапу на берег.
Клянусь небом, ты угадала мои мысли,натужно улыбнулся Казбек, содрогаясь при мысли о ледяной воде, в которую, возможно, придется окунуться по прихоти этой бедовой девчонки.
А ты научился плавать?
Разве не ты была моим учителем?вопросом на вопрос ответил Казбек и, сняв пиджак, стал не спеша расстегивать на рубашке пуговицы.
Тю на него!взмахнула руками Дорька,он знов раздевается помужичьи.
Не могу же я при тебе раздеваться показачьи,усмехнулся Казбек и покраснел от неловкости. А Дорька тотчас отвернулась от него и со смехом побежала к речному повороту.
Куды тебя понесло?крикнул ей вслед дед Хархаль.Там глыбко и корчи под берегом. Да и вода холоднющая еще.
Но Дорька в ответ даже не оглянулась.
Хороша девка, рви мою голову!вздохнул старик.Самого что ни на есть наипервейшего сорту.
А Казбек невольно взглянул на отпечатки босых ног, оставленные Дорькой на влажном песке, и, круто повернувшись, зашагал в противоположную от нее сторону. Скрывшись за барбарисовым кустом, он быстро разделся и, не раздумывая шагнул с берега в мутную речную струю. От холода у него зашлось в груди дыхание, но он усилием воли заставил себя погрузиться в воду по самые плечи. Ради этой сероглазой казачки он погрузился бы даже в кипящую смолу.
Вскоре они снова сошлись у мельницы и уселись на траву под белолисткой. Солнце уже коснулось своим раскаленным боком верхушек деревьев, и, глядя на него, брало удивление, почему до сих пор не вспыхнули ветки. На той стороне, под горою легкой кисеей потянулся вслед за Тереком туман. Такие же легкие дымки повисли в синем, с зеленоватым отливом небе над чеченским аулом. Большое облако не то дыма, не то пыли вздымалось и сбоку от него. Казбек пригляделся: это пылило, возвращаясь с пастбища, стадо. Гдето сзади, в кустах щелкнул соловей раздругойсловно пробуя голос. В тальнике на берегу ему отозвалась иволга. Жалобно, словно со следами в голосе. И воздух такой прозрачный и такой пахучий, что вот так бы и сидел час, другойвсю жизнь, прижавшись, словно случайно плечом к горячему, влажному от купанья Дорькиному плечу и ощущал возле уха ее легкое дыхание.
А помнишь, как ты загадал кукушке, сколько тебе жить осталось, а она кукукнула разок и замолкла?тихо, чуть не шепотом спросила Дорька, поддаваясь очарованию майского вечера.Я ж говорила тебе, что сбрехала тая кукушка, раз ты доси живой.
Это я благодаря тебе живой,отозвался Казбек.
А при чем тут я?
Какпри чем? А кто мне отдал половину своих годов? Вот я и живу вроде бы в долг,рассмеялся Казбек.
Эх, кабы б такое в самом деле!вздохнула Дорька и зябко передернула плечами: не успела еще согреться после купания,я б и деду Хархалю чуток годков уважила, пущай бы еще пожил маленько. Интересно, придумают когданибудь люди такое лекарство, чтобы жить вечно.
Вечно не вечно, а продлить жизнь люди сумеют.
Трофим говорит, что будут менять сердце у человека, как мотор на аэроплане. Вставят железное, заведут пружину
Ерунду говорит твой Трофим,Казбек почувствовал, как у него снова обожгло в груди от ревнивого чувства.
Почему это он мой?насупилась Дорька и отодвинула свое плечо от плеча собеседника.И вовсе он не мой. Кубыть, я с ним на аэроплане не летала, как некоторыеона не выдержала серьезного тона, прыснула в кулак. Рассмеялся и Казбек, вспомнив, как втаскивали они с Трофимом аэропланкорыто на камышовую крышу.