Да не все ж сразу,Денис переводил глаза с одной казачки на другую.Вон Москва, почитай, тыщу лет стоит и то, говорят, ишо не совсем пообстроилась, а нашему хозяйству без году неделя. Какие уж тут хоромы. Спасибо, коров под крышу упрятали, да кладовушку какую ни на есть сварганили.
Да ить тесно жить в шалаше, Денисушка!выкрикнула из толпы коммунаров еще одна казачка.
Хучь тесно, да честно,повернулся на голос Денис.И шалаш у нас не просто шалаш, а коммунистический, двухэтажный, ровно царский дворец в Питере.
Вот зима наступит, мы тебя в этом дворце ночевать оставим.
Сказал же председатель, к зиме хаты поставим. Такие особняки отгрохаем, что и Сафонову не снились.
Твой председатель, как той воробей: чирикнул и улетел под застреху. Небось в Стодеревах чаи гоняет. Обещать мы все горазды
Не в Стодеревской, а в Степном сейчас Тихон Евсеич. За мастерами: каменщиками да плотниками подался, чтоб, стало быть, вам жилье поскорей Одного мастера я уже привез,подтолкнул он вперед рядом стоящего Казбека.Электрический свет будет проводить в нашей коммуне.
По толпе прошелестел вздох изумления:
Глядикось, какой молоденький! Даже усов нету, а уже мастер.
Игде ж он ее возьметь, тую ликтричеству?спросила «лягушатница».
Денис поднял кверху палец:
Ни в жисть не догадаетесьв Тереку.
Ну да ведрами он ее сюда таскать будет, что ли, как Дорька твоя?усомнилась «требушатница», ткнув пальцем в показавшуюся изза общежития девчонку с коромыслом на плече и улыбкой на круглом сероглазом лице. Она поочередно опустила тяжелые ведра на землю возле огромного, поставленного на камни котла и, выпрямившись, облегченно откинула тыльной стороной ладони со лба светлую прядь волос. Сердце у Казбека взбрыкнуло стригунком и отдалось в висках резвыми его копытцами, во рту сразу пересохло, а щеки вспыхнули огнем, словно их натерли перцем: перед ним стояла Дорька Невдашова, такая же белозубая и сероглазая, как в детстве, и в то же время совсем другаяростом, лицом, фигурой, движениями. Одновременно и та и не та, словно приходится той прежней Дорьке старшей сестрой.
Весь день Казбек старался быть там, где работала Дорька. Месила ли она глину для самана, он укладывал эту глину в деревянные формы и ставил сушиться на солнце, полола ли она свеклу в поле, он тоже брал в руки тяпку и старался не попадать острием по свекловичным листьям.
Глядикось, бабы, монтер ликтро к нашей Дорьке провелаж светится вся,начали к концу дня острословить коммунарки. А Денис, исполнявший в коммуне должность не только агронома, но и бригадира, тот сказал ему прямо, без намеков, когда, покончив с работами, коммунары возвращались к своему временному жилью:
Что весь день с бабами крутишься? Ты приехал сюды не свеклу полоть, а свет проводить, вот и проводи.
В шалаш, да?нахмурился Казбек, краснея.Да и чем проводить? Ни столбов, ни генератора. Надо же сперва осмотреться, мне так и Кокошвили сказал.
А кто тебе не даетосматривайся. Ты давеча говорил, что мельница потребуется. Вот и сходи, погляди, подойдет, нет ли.
А где она?
Дорька покажет. Вон там за белолистками на быстрине по соседству с паромом,протянул Денис тощую руку в направлении заросшей терном и тальником речной поймы, по которой между купами деревьев извивался серебряным казачьим ремнем Терек.
Пущай заодно коней напоят,вышел из общежития Недомерок. Левая щека у него помята, в бороде застрял пух от подушки.
А ты сам чего их не напоил, доси?недовольно отозвался Денис.За целый день время не выбрал.
Упряжь чинил. Хомут с Генерала совсем разлезся
Оно и видно: шорничал, аж глаза опухли. Ладно, сгоняйте коней на Терек, все одно уж,разрешил Денис заулыбавшимся Дорьке с Казбеком. В сопровождении Недомерка они весело направились к огороженному с трех сторон пряслом не то коровнику, не то конюшне.
Лошадей было около десяти голов. Все худые и заезженные до последней степени. Лишь одна, неопределенной масти, цвета обугленной бумаги с рыжеватыми полосами на худых боках, выглядела болееменее сносно.
Зибра,представил ее Недомерок своим молодым спутникам.Помесь каркадила с колючей проволокой. На ней только председатель могет ездитьдюже характерная кобылка.
Зибра, услышав знакомый голос, обернулась от коновязи, презрительно фыркнула.
Ты на нее не садись, она, чертяка, с норовом,шепнула Дорька Казбеку, пролезая между жердями прясла.Лучше обратай Генерала, вон того пегогоон смирный.
Ха, присоветовала,скосоротился, услышав ее шепот Недомерок.Можа, ему верхом на палочке? Дура ты, Дорька, ить он джигит: верхи стал ездить раньше, нежли ходить научился.
После таких слов Казбеку уже больше ничего не оставалось, как сесть на норовистую кобылу. Он безбоязненно подошел к ней, привычно продел между зубами удила, одним махом вскочил на костистую спину и в следующее мгновенье оказался снова на земле, только в лежачем положении.
Хахахаха!закатился Недомерок, довольный тем, что так удачно осуществил свою затею.Я ж говорил тебе, паря, что научу показачьи верхи ездить. Хахаха!
Ну и вреднючий же ты человек, дядька Ефим!крикнула Дорька, бросаясь на помощь к злосчастному наезднику, повидимому, в первый раз поимевшему дело с лошадью. Но Казбек уже вскочил на ноги, красный от стыда за происшедшее.
Отойди,сказал он, отстраняя от себя одной рукой свидетельницу своего позора, а другойловя за повод вредную кобылу. Крылья его тонкого носа нервно трепетали от сдерживаемой ярости, синие глаза потемнели, как темнеет небо перед надвигающейся грозой.
Уа, да барзай асат (Чтоб ты сломала себе шею!)процедил он сквозь зубы поосетински и снова прыгнул на спину полосатой недотроги. Она взвилась на дыбы, затрясла от возмущения головой, затем подкинула несколько раз подряд задом, пытаясь сбросить нахального седока. Еще раз взвилась на дыбы, но тщетно: седок прилип к ее спине паутинойне оторвать. Тогда, заржав от возмущения, Зибра перемахнула через прясло и понеслась по полютолько пыль столбом.
Вот черт! Он, одначе, и вправду джигит,проводил всадника удивленным взглядом Недомерок.
* * *
К Тереку ехали, что говорится, стремя в стремя: Казбек на укрощенной Зибре, Дорькана Фунтике, светлобуланом коротконогом меринке с отвисшим брюхом. За ними, пофыркивая, пылил по дороге остальной табун.
Путь к реке был недалек. Спустившись по оврагу с крутого глинистого косогора и обогнув лежащую под ним турецким ятаганом старицу, заросшую по берегам камышом и чаканом, Казбек вскоре услышал его мерный рокот, доносящийся изза белесых стволов огромных, в несколько обхватов, белолисток, стоящих среди кустов терна, барбариса и боярышника подобно великанам, окруженным полчищами карликов.
Хорошо здесь у вас,сказал Казбек, вдыхая полной грудью аромат цветущей акации.Как на курорте в Пятигорске.
А ты там был, что ли, на курорте?насмешливо скосила глаза на своего спутника Дорька. Она сама похожа на цветущую акацию, что выглядывает из зарослей придорожной калины. И зеленый платок на ее светлорусой голове усыпан такими же, как на акации, гроздьями белых цветовотец привез из Моздока в прошлый базар.
Нет, не был,улыбнулся Казбек.Но ведь люди говорят.
Говорят, кур доят,засмеялась Дорька.А ты сам сюда, случаем, не курортничать приехал? К нам нонче уполномоченные из района наладились чуть не кажон день, ровно грачи: налетят, поклюют, покаркаюти знов до дому.
Казбек хотел сказать, что приехал он, чтобы увидеть ее, Дорьку, но сказал совсем другое, то, что она и сама знала из его разговора с отцом.
Он искоса взглядывал на насмешливую девчонку и не знал, о чем с ней говорить. Хорошо бы взять ее за руку и сказать, что красивее ее он не встречал девушки на всем белом свете, но, подумав так, почувствовал, что его собственная рука сделалась словно свинцовая, а язык от волнения прилип к гортани.
Ну, чего ты замолк?повернула Дорька к спутнику смеющееся лицо. «Чище зеркала»,вспомнил Казбек выражение, употребляемое хуторянами в таких случаях. И правда, лицо у Дорьки чистое, без прыщиков и родинок. Только ямочки на щеках, когда она усмехается, да небольшой шрамковычка над левой бровью.