Как ты печатаешь на такой машинке?брезгливо проговорил Леха, явно намереваясь меня добить.Буква за букву цепляется. Дрянь!
Вот это он зря! Мою машинку оскорблятьэто не выйдет!
Я гордо поднял головуи тут же со стоном опустил ее на холодный пол.
Данелегкими были те глухие семидесятые годы!
Ну что ж... будем постепенно! Сначала плавно подняться, потомдуш: горячийхолодный, горячийхолодный. Потом ненадолго повеситьсяи все снимет как рукой!
Но и эти мои планы хозяин безжалостно развеял:
Собирайся! Мне в рейс.
Я сунул дрожащую руку в карман за бумажником. Только песок!
Датрудные были годы...
Здесь дует... из туалета,робко пролепетал я.
Сиди и моли бога, чтобы я тебя не выкинул вообще!рявкнул Леха.
Он был уже во всей своей силе и красе, в черной форменной шинели и фуражке, с гербами и позументами. Хозяин! Проводник! Если бы не дикая головная боль, я, наверное, был бы ему страшно благодарен.
Вскоре Леха, упиваясь своей властьюи победоюдо конца, посадил напротив меня пьяного десантника, в тельняшке под расстегнутым кителем, без шинели и фуражки. Может быть, такой приказездить им без шинелей и фуражек?
Мое унаследованное с прошлого дня беспокойство усилилось. Тяжелый и одновременно слезливый взгляд соседа не отпускал меня. Что ему надо?
Пружины, растягиваясь, заскрипели. Первый раз подкинуло. Поплыл перрон.
Петр!Сосед протянул маленькую руку с якорьком, и когда я доверчиво схватил ее, веря во все хорошее, сжал ладонь мою мертвой хваткой и, не выпуская, разглядывал меня в упор своими безумными, блестящими глазами. Я пытался вырваться. Бесполезно!
Троих таких я сделаю!сообщил он. И честно добавил:Четверыхнет!
Хорошо, что хоть честный! Но троихтоже немало. Я вжался в угол. Тогда он пересел ко мне и снова приблизил свой слезящийся взор.
Что можешь?произнес он.
В каком смысле?пробормотал я, пытаясь вжаться в стенку еще плотней.
В любом!
Могу тебе будку начистить!сказал я.
После потери Солженицына мне терять нечего!
Петр удовлетворенно кивнул, потом вдруг встал, повернулся к раме и, ухватившись за ручку, рывком опустил стекло вниз. Хорошо готовят наших десантников! В купе завьюжило, сразу несколько снежинок сверкнуло на его прилизанных волосах.
Есть вопросы?Он повернулся ко мне. Вопросов не было.
Видимо, будет сейчас выбрасывать меня в окно. Ну ясноа куда ж ему еще девать мое тельце? Не в багаж же сдавать!
Что ждостойное завершение поездки: быть выброшенным в окно. После моего бурного выступления в Доме литератора это покажется всем скорей закономерным, чем странным. Все, думаю, одобрят!
Я пригладил волосы, чтобы выглядеть получше.
Но у него оказались другие планы. Он вдруг вцепился в верхнюю раму и энергично сложившись, вылетел ногами вперед, в пургу. Вот это да! Я зажмурился. Над головой моей послышался жестяной грохот. Слава богуон сумел зашвырнуть себя на крышу. Я перевел дыхание. Дахорошо готовят наших десантников, ничего не скажешь! Сердце прыгало. Хорошо едем!
Видимо, завидуя нам, вошел Лехауже полностью отрешенно и официально:
Хочешь в линейной милиции оказаться? Почему открыл окно?
Есть вопросы?!
Даже я, уже слегка подготовленный, испуганно отшатнулся: голова свисала за окном абсолютно безжизненно, закатив зрачки, на фоне проплывающих, словно привидения, снежных крон.
Леха вышел, жахнув дверью на роликах, словно заклинивая ее навек. Видимо, и десантник был его моральным должником и досадил ему не меньше, чем я.
По крыше, куда-то удаляясь, загрохотали ботинки. Думаю, надо воспользоваться паузой, чтобы сосредоточиться. Машинка тут, под столиком... А рассказы? Помню, я сунул их под рубаху, освобождая для бутылок портфель. Рука испуганно шарила по голому телу... Тут!
Это уже счастье! Рассказы тута, машинка тута. Не пропадем!
Я стал перелистывать страницы и даже вздрогнул от громкого шороха. Из головы струйкой посыпался песок, образуя дорожку на перегибах страниц. Бульдозером работал я, что ли?
Я провел несколько раз расческой. Пустыня Сахара!
Вши, браток?снова свешиваясь в окошке, спросила голова.
Что-то здесь неясно. Откуда песок? Явно Леха все упрощает, чего-то недоговаривает!
Керосином, браток!посоветовала голова в окне.
Нетс этим я не сосредоточусь! Лягу-ка я, пожалуй, спать. Этот по-своему едет, япо-своему. Глубокий, освежающий сон! Думаю, он многое разъяснит. Холодновато, правда,но, учитывая особенности соседа, окно не закрыть. Зато, раз он предпочитает на крыше, можно накрыться сразу двумя колючими одеялами. А учитывая, что купе вообще пустое,даже четырьмя!
Я наконец пригрелся, стал уплывать в горячее блаженство. Жаркий шепот в моем ухе: Сумасшедший! Ктоя? Более одобрительного слова из женских уст, да еще шепотом, не существует! Я плотнее сжал веки, выжимая сон до капли, до конца. Какие-то песчаные горы, тусклое светило за ними. Марс это, что ли? Подвал! Шеей вспомнил: подвал! На ходу приходилось пригибаться, потолок низкий! Неужтос ней? Похоже на то: иначе кто жесумасшедший? Подвал! Широкое пружинящее полотно дворницкой лопаты под неюи падающий мне на темя песок! Потом мы, сдавленно хохоча, искали в дюнах клипсуи нашли-таки. Ура!
НуЛеха подлец! Все ему не нравится, а глянь, как хорошо!
Я хотел было даже бежать в тот конец вагона его целовать. Но скривится, наверное! Пусть! Полежу тут в горячем блаженстве, досмотрю сон. Если это сон, а не правда, даже лучше: никакой ответственности.
Потомсон или правда?мы стоим на морозном углу, подплывает заиндевелый троллейбус и, брякнув челюстями, проглатывает ее, как крокодил птичку.
Дальше явственно помню: мой трамвай ползет в белую снежную гору, на стеклах разлапистые пальмы наливаются алымнавстречу по горе поднимается солнце. Что-то скучно у нас в трамвае,мой голос,может, споем?Я тебе спою, паря, между глаз! Во память!
Я снова было вскакиваю, чтобы бежать к Лехе, доказывать, что все складно, но ему не докажешь. Ему надо, чтобы все было плохо, тогда онкороль.
Я окончательно засыпаю с мыслью: Молодец! Выкрутился во сне!
Проснулся я в царстве тишиныи холода. Поезд стоял. Я приподнялся. С этой стороны, как сгустки ночи, черные цистерны. Откинув одеяла, я выскочил в коридор. Ни света, ни людей. Полная безжизненность. И то же за окном. Ну Лехазатейник! Продолжает душить! Впрочем, он и не обещал довезти меня до дому, сказал просто: Мнев рейс!, и я напросился. В тот момент мне казалось, что я, кроме него, никому не нужен. А как сейчас? Я дернул дверь служебного купе, и она отъехала. Никого! И никаких признаков жизни, даже подстаканников. Вьюга помыла окна. Огромная луна. Абсолютная безжизненность! Здорово меня Леха завезпоказал полное свое превосходство. Я надел шапку, пальто, взял в руку машинку. Ну что? Отведаем жути?
Я спустился на рельсы. Мороз был такой, что ноздри изнутри слипались. За рельсами желтел какой-то огонек. Вокзал? Станция?
Я допрыгал туда. Глазово. Это где?
То ли от тьмы, то ли от холода, то ли от их обоих вместе, я чувствовал давно забытый восторг. Молодец, Леха! Правильно меня завез!
С пустой безжизненной платформы я разглядел другой огонекуже ближе к жизни. Алтарь! В те суровые семидесятые годы много было по России таких алтарей: с идущим изнутри тусклым светом, с желтыми сталактитами от пива и теплого дыхания. Уже двое молились: тянули сквозь пену жидкость и, согреваясь, жаждали общения.
У меня корочки по жидкому топливу,поделился со мной горем небритый старик.Но кто мне дастработать по жидкому?!
Я страстно с ним согласился: никто не даст! Я понимал его, как самого себя: мне тоже никто ничего не даст!
Мной ревниво завладел его напарник, дернув за рукав.
Ну?проговорил он.Ты видел вчера?
Вряд ли я что-то вразумительное мог видеть вчера, но тем не менее я сказал: Ну, еще бы!не отвечать на такую страсть было бы преступно.
Так ты понял теперь?!Он впился в меня горящим взором.
Я полностью был с ним согласен.
...Что все игры до одной куплены!воскликнул он.
Поразительно, что волнует его. И как характерно это для русского человека: стоять на морозе в тощем ватнике, в рваных опорках и переживать за миллионные сделки, проходящие где-то!