I
Минута слабости
Так... Попробуйте пошевелить этим пальцем... Нетушки! А этим... ясно!Доктор задрал мою ладонь, потом резко убрал свою руку.Держать!!рявкнул он, но пальцы мои безжизненно шлепнулись на стол.Так...Доктор вытер пот.И давно у вас не действует рука?
Да примерно... с сегодняшнего утра.
И что же с ней произошло?
Странный вопрос в устах доктора! Это я у вас как раз хотел бы узнать!
Ну так расскажите, что с вами произошло.
Абсолютно ничего! Проснулсяи вот...
Так мы, друг, далеко с тобой не уедем! Нураскалывайся, не бойся! Ты, конечно, можешь меня не уважать, ты правврачи разные бывают, но тайну мы четко храним.
Нет у меня никаких тайн!
Доктор задумчиво покусал свою дикую, спутанную бородку, потом вздохнул, помял мне предплечье:
Здесь чувствуешь что-нибудь?
Здесь чувствую!
А без руки, без правой, согласен жить?
Не согласен!
Тогда рассказывай!
Ну, я вижу, в какой-то дискуторий попал. Всего вам доброго!
Ладно...Он снова пожевал бородку.Дождись конца приема!
Зачем?
По бабам пойдем!
Хорошо,я пожал левым плечом.
Опять ждать! Всю жизнь я кого-то жду, кто должен вот-вот выйти и распорядиться мной. Но в этот раз, как говорится, не рыпнешься, от наглого этого бородана зависит все... на данном этапе. На следующем, видимо, от кого-то другого... и так, видимо, уже до конца!
Сначала я решил, что он просто куражится и издевается,прошло уже сорок минут после окончания приема, а он не появлялся. Я метался по газону у поликлиники, потом вбежал внутрь... нет, не издевается: у кабинета все еще кипела толпавопли, скандалыне такая уж сладкая жизнь и у него самого!
Наконец появилсяодетый, кстати, как самый крутой фарцовщик, но нынче трудно судить о людях по одежде, все, в общем-то, стремятся одеться как фарцовщикибыли бы деньги.
Из красивой белой «тачки», припаркованной тут же, стали сигналить ему, махали какие-то брюнеты и блондинки, но он, надо отдать ему должное, о чем-то коротко с ними переговорил, посмеялся, помахал рукойи направился ко мне, расстегнув курточку на мохнатом брюхе, отдуваясьжара!
Наверное, вам не с руки... в свободное ваше время!Гримаса злобы все еще сводила мне рот.
А то не твоя забота!грубо ответил он. Сунул огромную толстую лапу:Пашков!
Пытка начинается с транспорта.
Весь вытянувшись, как горнист на пьедестале, торчишь на углу, до рези в глазах всматриваешься, когда же наконец в дальнем, загибающемся за край земли конце улицы проклюнутся все-таки рога троллейбуса! Вздыхаешь, переступаешь на другую ногу, потом начинаешь внушать себе, что не так уж тебя интересует этот троллейбусслава богу, навидался троллейбусов на своем веку! Но досада вдруг выныривает опять, причем уже не в виде досады, а в виде самой раскаленной белой ярости, ярости против кого-то, кто смеет так нагло и спокойно распоряжаться твоим временем и самим тобой, кто, усмехаясь и, может быть, даже сыто рыгнув, говорит: «Этот-то? Нуэтот ничего, постоит! Куда он денется!» И «этот» действительно стоит, разве что шарахнет с отчаяния ногой по урне, но урна, оказавшись неожиданно из какого-то тяжелейшего материала, даже не шелохнется.
И главноечем больше ждешь, темкак это ни парадоксальнобольше остается! Потому что когда очень уж долго троллейбуса нетэто означает, что он не прошел еще и в обратную сторону, означает, что его нет еще и на кольце,стало быть, он должен проследовать сначала туда, а потом, постояв и развернувшись, неторопливо двигаться к тебе. Урну удалось все-таки сбить, но пойдет ли это на пользуочень сомнительно!
Ждешь теперь троллейбуса хотя бы тудауж туда-то хотя бы пора уж ему пройтино даже и на такие твои уступки нет отзвукаи эта пытка пренебрежением повторяется, как минимум, дважды в день. Теперь откуда, спрашивается, брать уверенность в себе, в том, что ты чего-то добился в жизни,если даже дряхлый, дребезжащий и разваливающийся троллейбус тобой пренебрегает. Откуда быть в тебе веселью и доброте, надежде хоть на какое-то благополучие, если в элементарной возможностисесть нормально в троллейбус и ехатьтебе отказано?
С таких примерно ощущений начинается день. И страдания твои удваиваются, если рядом с тобой стоит свежий, не привыкший к такому человекродственник или други с изумлением поглядывает на тебя: неужели ты каждый день такое выносишь?
Давыношу! Представь себе! А что ты можешь мне предложить?
Доктор Пашков мялся, сопел, потом вдруг выскочил на мостовую.
Падай!он распахнул передо мной дверцу.Не могу ждатьтерпения не хватает!поделился он.
Ну что ж... молодец, что не можешь!подумал я.
Больницу на Костюшко знаешь?панибратски обратился он к «шефу».Даю три юксовых, если довезешь за десять минут!
Шофер поглядел флегматично-анемично, конечностями еле шевелилно дело, видно, не в этом: машина летела, проламывая хлынувший дождь, полоски воды, дрожа, карабкались вверх по ветровому стеклу.
Когда мы взлетели по пандусу к стеклянным дверям, я сунулся в карман, но рука, вильнув, «заблудилась»: два пальца попали в карман, три, «отлучившись в сторону», торчали снаружи. Проклятье! Неужели теперь так будет всегда?!
Ладно, башляю!Пашков вытащил толстый бумажник.
Да, а как вообще насчет финансовой стороны?пряча руку под пиджак, осведомился я.
А сколько не жалко тебе?
Ну, пока что... моя рука... двугривенного не поднимет.
Значитсколько поднимет?усмехнулся Пашков.
Мы вошли в холл, ежась я читал светящиеся надписи: «Реанимация», «Хирургия»...
Вперед!проговорил Пашков, вытягивая из сумки белый халат, набрасывая сзади на себя.Это мой!небрежно кивнул он в мою сторону.
С чего ты взял, что я твой?спросил я, когда мы миновали вахтершу.
Никому тебя не отдам!Пашков вдруг дернулся ко мне, лязгнул зубами.
Мы вошли в огромный, тускло освещенный лифт. Пашков придвинулся ко мне и со зверской своей ухмылкой спросил:
Ну честно, не боись,что с рукой?
Перенапрягся слегка!я пожал плечом.
Если слегкатогда тебе не сюда!
Пашков отодвинулся в угол лифта, вдвинули больного на носилках, на четвертом этаже его выкатили, мы вышли следом. Мы долго шли по бесконечному коридору.
Да, если чтоты мой родич!
Ясно.
Я лежал голый на липкой медицинской кушетке, в кабинке, отгороженной белыми простынями с черными штампами, и из меня, как из святого Себастьяна, торчали иглыиз колена, из щиколотки, из предплечья, из мочки уха.
Вдруг послышался назойливый, то приближающийся, то удаляющийся звон... Комар! Словно зная, что тут не положено шевелиться, он спокойно уселся мне на грудь, долго деловито топтался, ища точку, наконец вонзил и свою иглу... Тоже, профессор!
Но даже если троллейбус приходит быстровезет ли он тебя к счастью? Отнюдь! Трудно обнаружить счастливца, для которого совершаются все эти бессмысленные дела,во всяком случае ко мне они не имеют прямого отношения... Все это вроде бы кому-то надоно кому? Одна встреча тянет другуюно обнаружить, так сказать, первоначальный толчок так же трудно, как и определить первый толчок, давший движение Вселенной,все движется, цепляется... но где начало и в чем конец?
Знаешь только: надо зайти туда-то, добиться того-то. Зачем? Это дело, видимо, не твоего ума! Дел этих бесконечно много, но в чем их приятность и пользатрудно сказать... глаза не разбегаются, а я бы сказал наоборотсбегаются, хочешь глядеть неподвижно в одну и ту же точку перед собой. Специально купил себе сапоги-скороходы, настолько отвратительные, что все в них хочется делать стремительно.
Рядом вдруг оказалась сладко улыбающаяся физиономия китайца.
Ах, да!постепенно вспомнил я. К своему другу-китайцу, магу иглоукалывания, пропихнул меня Пашков. Сюда, по его словам, люди годами пытаются попастьа я благодаря его протекции оказался утыкан иглами буквально за секунду.
Китаец по одной вытащил иглы, протер места втыка ваткой.
Простынный занавес поднялся, и появился прокуренный Пашков, поднял двумя пальцами мою руку, как замороженного судака...