У тебя же взрослые дети. Могли бы помочь. Или Барбара.
Здесь в самом деле нет ничего спиртного?
Пиво могут подать.
А-а
Я возьму на два дня отпуск. Поедем в горы.
Нет. Навряд ли. Не могу я больше задерживаться. Видишь, каково приходится, когда один ведешь дело. Надо ехать.
А мы надеялись, что ты недельки две-три пробудешь у нас.
Ну что ты! раздраженно отмахнулся он.
Может, мы его чем обидели? шепотом спросила Илонка, когда мы ночью забрались с ней под сетку от москитов.
Не знаю. Не думаю. Я сам не понимаю
Наутро я отвез Фреда во Фрипорт. Здесь на монтажной я научился водить машину. Тяжело это мне далось. Шоферы намучились со мной. Несколько месяцев я каждое утро на рассвете тренировался два часа в вождении машины, без этого здесь пропадешь Но в город всегда ездил еще с кем-нибудь, кто тоже мог водить машину. Но теперь пришлось везти Фреда. Фред снова злился:
Ползешь, как вошь. Потом смягчился, постарался загладить: Не сердись, я, видишь, нервничаю. Послушай, Геза, сколько ты можешь одолжить мне?
Мы ехали по дамбе, подъезжали к парому. Я от изумления чуть не вывернул руль, и мы едва не свалились в реку.
Что? Чего одолжить?
Денег. Сколько сможешь. Мы же братья. Ты обязан мне помочь. В конце концов, мать моя всегда посылала вам доллары.
Дамба была глинистая, мокрая, скользкая, мне нужно было сосредоточить все внимание на дороге. Смысл его слов дошел до меня только через две-три секунды.
Ты что, не хочешь мне помочь? Я же взаймы у тебя прошу. Или если вступишь в мою фирму компаньоном у меня масса замечательных идей. Я все время веду переговоры и с мадридскими фирмами, и с Южной Африкой, и со Стокгольмом. Мне шестьдесят четыре, но выгляжу я на пятьдесят. Я еще держусь, не даю себя утопить. Бизнес на червях прогорел. Сейчас уже чуть ли не на всех гольфовых площадках их собирают. Дешевле всех поставляют червей пуэрториканцы. А фермеры вообще придумали, что лучшая приманка кукуруза и искусственный, из пластмассы, червяк, но пахнущий, как настоящий дождевой червь. Теперь цена за десять тысяч девять центов. Такая конкуренция, дальше некуда! Нужны деньги. Деньги! Вот посмотри это моя карточка на получение кредитов
Я не стал смотреть на его карточку, мне нужно было смотреть на дорогу каменистую, без обочины, всю в ямах и корнях деревьев. Только на миг я скосил глаза на полоску голубого картона в его руке.
Под нее я покупал и билеты на самолет, под нее виски и магнитофон.
Тогда зачем же ты вез нам подарки? Драгоценности? Ты что же думаешь, мы сможем их от тебя принять? похолодев, спросил я. «И ты еще швыряешься деньгами, как миллионер?» хотел добавить я, на вместо этого сказал: Мы все отошлем тебе обратно: и запонки, и броши, и магнитофон. Но денег у нас, увы, нет.
Что ты там говоришь о подарках? Это же мелочь! перебил он меня. Ты мне сказал, Геза, что в стройку вложены миллиарды. Продай свои акции или что там ты в нее вложил. И уверяю не пожалеешь. Со мной можно делать дела. Но сейчас мне нужны наличные деньги. Сейчас у меня горит одна страховка. Выгодная, но ужасно дорогая страховка. Начиная с семидесяти лет я могу жить в доме престарелых «Приют золотого возраста». У нас так называют возраст после семидесяти. «Золотой возраст». Неплохо, а? Но все пойдет прахом, если я не смогу регулярно выплачивать взносы до наступления этого возраста! Великолепный пансион в прекрасной вилле на берегу моря. Кресла-качалки на террасе, старички сидят и качаются в креслах, любуются цветами и морем. Но если я не выплачу страховку до конца
А твои дети? У тебя же трое детей.
Фред ничего не ответил, а я не стал повторять свой вопрос.
Когда самолет взлетел, на душе у меня было омерзительно. Но откуда я мог взять для него денег? На моем счету во фрипортском банке была очень скромная сумма, включая и те триста долларов, что предложил мне Балаж.
Мы уже привыкли, что, если просить девочек прислать что-нибудь, нужно писать минимум раз пять. Кончались наши дезинфекционные средства, мне нужна была одна книжка по специальности. Я писал и снова писал им. Илонка же, разумеется, оправдывала их: долго идут письма, наверняка они сильно заняты на работе, далеко почта. Но ведь из шестерых один-то может найти свободную минутку? На наши вопросы они вообще не отвечали. Где учитесь? Где работаете? Хорошо ли уживаетесь друг с другом? Удалось ли скопить хоть сколько-нибудь денег? Мы честно докладывали им о том, как растут наши сбережения. На рождество мы всегда посылали им немного фруктов, а если кто ехал домой, посылали с оказией какой-нибудь недорогой подарок с припиской: милые доченьки, сыночки, сами понимаете, что ничего другого прислать не можем, нам нельзя сорить деньгами, только общими усилиями мы чего-то сможем добиться.
Как ты думаешь, у нас дома уже взошло солнце? Что они там сейчас поделывают? спрашивала меня иногда Илонка. Как ты думаешь, Геза, когда мы вернемся, может, у нас уже и внучек будет?
За год до возвращения мне все же пришлось написать им построже: мы до сих пор накопили столько-то и за оставшийся год попробуем еще столько же набрать, ответьте и вы наконец, как дела у вас, и поинтересуйтесь, пожалуйста, насчет возможности либо купить одноквартирный дом, либо разменяться, разделить нашу квартиру, построить другую. Сходите к дяде Тони, он хороший адвокат и специалист по недвижимому имуществу. Если понадобится, он порекомендует вам инженера-проектировщика. Мы приедем в конце ноября. Ясно, что миллиона мы здесь не заработали, но с нашими швейцарскими франками в течение года попробуем что-то предпринять.
Месяц ждали ответа. Два месяца. Ни строчки.
Не подгоняй их, умоляла Илонка. Пока они все прикинут, посмотрят.
Могли бы и раньше посмотреть. Должны были давно посвятить нас в свои планы.
В конце концов я написал Тони (моему приятелю, школьному товарищу, крестному отцу Аги). С обратной почтой пришел ответ: были у него наши дети, обсудили много вариантов, скоро вышлют проекты.
Ну вот, сказала Илонка, я же чувствовала.
Балаж остается на монтажной площадке еще на полгода. В основном мы свои работы здесь закончили. К рождеству приедет комиссия во главе с Яблонкаи. Состоится официальная сдача объекта, но мне этого уже не нужно дожидаться. После нас снимутся с места и ребята из группы Балажа и со всеми машинами и оборудованием переберутся в другую страну, тут, по соседству.
А домой когда ты собираешься? спросил я его.
Балаж приветливо ухмыляется, достает записную книжку:
Вот когда возле каждого из пунктов будет стоять птичка.
Я смотрю в его список: «мерседес»-дизель, вилла в Леаньфалу, кооперативная квартира и дальше подробная «детализация»: сколько ковров, какой сервиз, сколько штор, сколько тысяч в валюте.
Тебе много лет?
Еще могу ждать. Потом уеду домой и женюсь. Пойдет за меня любая, какую только пожелаю. Придете на свадьбу, тетя Илонка?
Конечно, приду, говорит жена. Испеку вам ореховый торт.
Гигантские болотные кипарисы стоят строем вдоль реки. Их воздушные корни торчат из земли, будто груда кеглей. Говорят, дельта реки Миссисипи вся заросла болотными кипарисами. О господи, Миссисипи! Катер уже совсем близко, я слышу воркотню его мотора. Но когда закрываю глаза, я не понимаю катер это, или мотор автобуса, или это барабаны, или мое сердце? Я прошу Балажа, чтобы после нашего отъезда он подкармливал обезьяну. Старая обезьяна, отбившаяся от своего стада, приходит к нашему дому и клянчит фрукты. И чтобы он присматривал за нашими цветами в ящике под окном. Илонка вся в этом: вокруг джунгли, со всех сторон тянутся какие-то ветки, лианы, цветущие кустарники, но ей еще помимо всего этого нужны цветы. Каких только цветов с никому не известными названиями не выращивает она в двух деревянных ящиках на нашем крыльце Катер приближается. Значит, это у меня болит сердце? Вчера со своим переводчиком ходил в деревню прощаться. С прорабом, у которого за четыре года вместо двенадцати детей стало пятнадцать, самого младшего из его сыновей я держал на руках во время какого-то обряда с огнем и водой. Прораб обнял нас, Илонке повесил на шею гирлянду из цветов. Я отщипнул от венка один лепесток и положил в бумажник, рядом с рисунком зайца. В деревне по случаю прощания с нами били в барабаны, жители пустились в пляс, втянув нас в свой хоровод. Один рабочий со стройки, очень умный и способный имя у него такое трудное, что мы звали его просто Дюри, преподнес мне каравай хлеба и вдруг заплакал. Да, это сердце у меня болит, потому что никогда не будет больше знойного, беспощадно-синего неба, этих непроходимых джунглей, чего-то коричневато-зеленого, неторопливо плывущего по реке, о чем только вблизи можно с определенностью сказать, ствол это плывущего дерева или крокодил; не будет этих чужих ароматов, утренних зорь, вспыхивающих среди глубокой тьмы, не будет песен, звучащих в туземной деревне, влажного зноя и змей, с шипением вылезающих из молочной крынки, не будет гидростанции, где со вчерашнего дня уже вертятся лопатки турбинных колес. Подходит катер, и я с тревогой чувствую: щемит сердце.