Может, закрыто?
Ускорили шаг.
В таком же блочном дворце на первом этажемагазин. Ассортимент побогаче, чем у нас. Имело смысл лететь. Кофе растворимый! Ананасы в огромном количестве. Видно, местные не уважают их.
Вон спирт,Пека холодно показал.
Но больше всего меня поразило молокоуже разлито в трехлитровые банки, длинные ряды!
Пей!Пека пресек мои вопросы.
Не хочу.
Пей! Надо.
Ну, если надо. Банку опорожнил.
Уф!
Вот уж не предполагал, что молоком буду тут упиваться. Другое предполагал. Но жизнь, как всегда, непредсказуема.
Еще пей!
Понял уже, что дело не просто. Через край выхлебал. Утерся.
Еще можешь?
Какое странное местное гостеприимство.
Надо?
Надо. Минимум три!
Потом, надеюсь, объяснит? Ехать в столь экзотическую даль, дабы почувствовать себя настоящим мужчиной,и питаться исключительно молоком, как младенцу!.. Выпил еще, правда, не до конца.
Ну хорошо!Пека проговорил.
Кому как!
Такой у нас, понимаешь, порядок. А меньше трехне было смысла и ходить.
Молока?
Да нет, спирта!
А при чем тут спирт?
А!Пека махнул на меня презрительно рукой. Видимо, использовал как млекопитающее и потерял ко мне всякий интерес. Протянул деньги, и продавщица-красавица три бутылки спирта ему дала. Вот так! Кому что! Шли вразнобой, живот мой болтался, как колокол. Я бы тут у забора и прилег.
Такой, понимаешь, порядок у нас,снизошел наконец с объяснением Пека.Еще когда Кузьмин у нас первым был...
Опять он.
Сразу, как назначили, решил Кремль поразить. Так карьеру и делал. «Заполярное молоко»! На всю страну прогремел. Тут на теплых источниках построил коровник. Траву, правда, сперва серпом по кочкам приходилось срезать. Потом научились выращивать. Залил всех молоком! Обычную-то работу кто оценит? А он на этой славе в Москву взлетел. А молоко оставил.
Столь заботливой заботы партии раньше не ощущал.
А кто-нибудь кроме меня тут пьет его?
Ну, дети, само собой. А остальной народ к молоку тут как-то не привыкши. Тогда Кузьмин что учудил? Издал приказ: к каждой бутылке спирта принудительно продавать три литра молока. Без этогонет! Ну, хлебнешь?
У забора уже валялась «первая ласточка». Я бы тоже прилег.
Нельзя им,с болью Пека произнес.Организм их не расщепляет спирт. А наш расщепляет.
Хорошо.
Часа три с ним уверенно расщепляли, потом вдруг новое поступило предложение.
Хочешь, конец света тебе покажу?
Уже?
А чего ждать?
Тоже верно.
После изматывающего перелета, после бесконечного «дня», который длится уже часов сорок,чего еще пожелать?
А не поздно... в смысле, по времени?
Тут это все равно.
Тоже верно. К концу света не опоздаешь.
Сели в его «москвич» цвета серой белой ночи, что царила вокруг.
А ГАИ?пошатываясь, пробормотал я.
Тут дороги у насмаксимум тридцать километров. Так что ГАИизлишняя роскошь для нас.
Затряслись.
Вся дорога такая?клацая зубами, спросил.
Да БелАЗы раздолбали!
К концу света, наверное, такая дорога и должна быть.
По бокам то и дело уходили вниз гигантские воронки, как лунные кратеры.
Карьеры! Кто работает тутназываем «карьеристы».
Там, возле дна, машинки казались крохотными, а здесь, сделавшись огромными, шли на нас, как циклопы (кабинка смещена влево, как единственный глаз).
Сила!воскликнул я.
А! В половину кузова идут!прокричал Пека...Разбитой социализм!
Проехали. Встали, в полной тишине.
Вот. Тут у нас арктическая тундра сменяется высокоарктической.
Торжественно помолчали. Там-сям торчали кверху черные «пальцы»кекуры, выбросы лавы. Могучий пейзаж!
Проехали еще. Резко остановились. Крики птиц.
Все?
Дальше хочешь? Только вниз! Пятьсот метров всего.
Из машины я на карачках, осторожно вылезалкак бы не сверзиться. Пека щегольски встал над самым обрывом. Чуть ниже в серо-жемчужный океан уходили два длинных мысаслева и справа от нас.
Руки,пробормотал я.
Ноги!Пека уточнил:Ноги называютсяЛевая и Правая Нога.
Голоса наши на просторе, не отражаясь ни от чего, звучали тихо.
Между протяжными вздохами моря доносился птичий гвалт со скал, не видимых нами.
Ну, пошли?я шагнул в сторону правого мыса.
Стоп. Сперва подумай чуть-чуть.
О чем?!азартно произнес я.
Однажды, по дури тоже...
Спасибо тебе.
...Пошел такеле вернулся. Туман налетелу нас это быстро, все ледяной кромкой покрылось. Соскользнешьи туда! На карачках возвращался.
Бр-р... А что это за скелеты там?На спуске мыса к морю белели огромные костяки.
Китовые челюсти. Чукчи-морзверобои жили. Большого кита за двадцать минут раздевалиоставался только скелет. Челюстикак каркас для чума. Шкурой покроюти живи!
Бр-р-р!
...Ну и как шла добыча здесь?
Нормально. Нерпа всегда тут, моржи на несколько месяцев уходят, потом возвращаются. Потом киты. Настоящий морохотник на любого зверя кидается не колеблясь!
Глядя на челюсть, можно себе представить размер кита! И отвагу охотника!
Вот тут,он с грустью узкий галечный пляж указал,была забойная площадка котиков. Загоняли сюдаи били!
А где ж все теперь?
Пека молчал. Океан равнодушно шумел... Там же, видимо, где все, что было, и где скоро будем все мы... Величие картины настраивало на возвышенный трагический лад.
Пошел снежок, занося все пухом. Это июль!
А там что за пепелище?указал я на Левую Ногу.
То РЛС, радиолокационная станция была,за океаном следила, за ракетами, которые мог кинуть на нас коварный враг. Сгорела в прошлом году.
Враги?
Какие, на хер, враги? Комиссия из Москвы. Контролировать приехали. Ну и сожгли.
Странный способ контроля.
Какой есть... Устроили им тут охоту на белого канадского гуся, прилетает аж из Канады гнездиться и яйца высиживает на голой скалесидит зачастую всего на одном яйце. Подвиг совершает. И тут с моря приходит снежный заряд, заносит их, только шеи торчат, но пост свой не покидают. Ну, белый песец этим пользуетсябежит и на ходу им шеи стрижетрядами просто. Про запас!
Зверь хоть на пропитание себе беретиначе ему не выжить.Я пытался привнести хоть что-то светлое в этот сюжет. В этом царстве диких скал, похожих на ад, я пытался навести хоть какую моральную гармонию. Иначе как же писать? Да и жить, между прочим...
Пека, однако, отмел последние мои надежды.
Не надо песен! Зверь и есть зверь. Гляжу тутбежит прямо по улице, и сразу четыре хвоста леммингов, мышей полярных, торчат из пасти и дрыгаются еще. Зло взяло. «А не подавишься?»говорю я ему. Так он что делает? Останавливается и смотрит злобно на меня. Не боится! Знает, что шкура линяет, бить сейчас никто не будет его. И лает на меня, да так, что мыши из пасти вылетелиодин даже живой, пополз! Так злобно лаял, что еще двух леммингов, полупереваренных, срыгнул. Мог бызагрыз меня!
Мрачное кино.
Да только люди хуже зверей!Вот, оказывается, Пека куда клонил.Спустили им мотоботс моря лупили прямо по гнездовьям и вылавливали гусей убитых прямо в воде. Но большая часть, конечно, в скалах застряла, не достать. А тем по х..! Ну и Бог наказал. Сначала дристали все!Пека захохотал.Клозет отдельно у них, мы в бинокль наблюдали с поселка, как бегали они, на ходу брюки с лампасами скатывая. Потом уснулии полыхнуло! Лампас, конечно, после этого лишились. Но бдительность проявили задним числом: этот поселок зверобоев, мыс Правая Нога, прихлопнули. Мол, как же он тут теперь без присмотра будет стоять? А вдруг зверобои шкурки в Америку повезут продавать? Это ни-ни! Лучше выселить на хер! Нашим что доход, что расходбез разницы. А что американец тут теперь свободно летаетплевать, главноесвоих прижать, чтобы кости трещали. Хуже зверей!
Теперь Пека, кажется, был удовлетворен.
Я на острове Врангеля былтам американцы провокации устраивали: вираж закладывают над нашим аэродромом и, пока ракетчики-перехватчики взведут агрегаты своибжжжик!улетают. Теперь летай сюда кто хочешьникакого контроля! Но бдительность, б.., проявили все жезверобоев выселили, а что морзверя больше не добываемпустяк! Главноеидеологию соблюсти.
И где же... теперь?
...Зверобои? В домах нынче живут. Шапочки шьют. И пьют по-черному, начиная с детей.
Скалы скрывались в тумане... И концу света приходит конец! Чайки, рыдая, кружили над пепелищем.
Алкоголички. В цистернах тут спирт был.
Да, разумно хозяйствуем!
Уже ехали обратно, но Пека ужасы продолжал: всемирное потепление идет, прибрежные льды тают, у берега льда нет, моржу со льдом приходится далеко уходить, на большую глубину, там они до рыб не доныривают, с голоду дохнут. А белые медведи, наоборот, в парадных ночуют, пожирают людей...
В том числе, видимо, и рабочий класс!
Все, р-работать!жахнул я по столу, только вошли.
Ну что?произнес он зловеще.В реальность тебя, что ли, окунуть?
...Давай,смело пискнул я.
Ну, пиши!зловеще произнес он.Заделался я сменным мастером...
Та-ак.
Не мог поначалу ничего понять. Все смены, гляжу на графике, сто процентов дают, пятнадцать вагонеток начислено, сто пятьдесят тонн руды выкатывают на обогатительный комбинат. А мы моей сменой ломим, ж..у рвембольше десяти вагонеток не выкатить. На всех летучках топчут меня. Что же, я думаю, за несмышленыш такой? Других мастеров спрашиваю, бутылки им ставлю. Только отшучиваются: больно ты страшный, удача боится тебя. А я и вправду озверел. Думаю: сдохну, а норму сделаю! Будут человеком меня считать! И тут приезжает как раз Кузьминнаш рудник напрямую подчиняется ему, минуя министерство. Рассказываю ему мой план. План Б. Батино открытие. Стоять под обрушением, с горизонта не уходить, экскаватор не отгонятьгрести сразу после взрыва! Тот кивает одобрительно. «Знал, что ты такой. В батю! Не подведешь... Ладно,усмехается,план Б отправляем пока в резерв. У меня другое предложение есть: сходим тут к человечку одному, покумекаем, что и как». И приводит меня, можно сказать, к местному баю, Камилю Гумерычу самому!Пека гордо откинулся... Но увидев, что имя не произвело на меня должного впечатления, злобно насупился: мол, что вообще интересно тебе? В напряженной тишине стаканы чокались сами с собой.К директору комбината, куда мы гоним руду.Пека счел все-таки возможным уточнить.Для молодого мастеравсе равно что свинопасу попасть к королю! Ну, принял по-королевски нас!Пека стал сладострастно выковыривать пальцем воспоминания из зубов.Кузьмин представляет: «Познакомься, молодой талантливый специалист, хочет честно работать, надо помочь ему. Ручаюсь за него, как за себя». Тот кивает: «Помогать честным людямнаш долг. Не волнуйтесь, молодой человек, все у вас будет в порядке». «Каким хером?»думаю. Выхожу утром со сменой, озираюсь: все вроде на прежних местах, никаких изменений не наблюдаю. Ну это, наверное, думаю, на неопытный глаз, а что-то изменилось. Упираемся, как всегда. К концувсе те же десять вагонеток. Трепло! Это я не себя, как понимаешь, подразумеваю. Его. В раздевалке снимаем броню, остаемся в кальсонах, вдруг взрывник наш, бледный аж: «Камиль Гумерович к телефону!» Разинул я пасть, чтобы все высказать ему, а тот спокойно и вежливо: «Поздравляю вас с выполнением плана. Сто пятьдесят тонн». Хотел гаркнуть я, но осекся... мол, где же сто пятьдесят, когда все те же десять вагонеток? «Так что ждите премию, и с вас приходится!»как бы шутливо он произнес и трубку повесил. Издевается? Я чуть на стену не полез! Но тут умные люди поняли, что и я в сонм их зачислен, пояснили мне. Порода у нас пятнадцатипроцентная по содержанию руды, а он на комбинате у себя записывает ее как десятипроцентную, и по итоговому металлу выходит, что руды обработано в полтора раза больше, чем в действительности. Не десять, мол, вагонеток, поступило, а все пятнадцать. И все успешно выполняют план, и он не внакладе. И не думаю, чтоб в Москве об этом не знали... Ну, и мне хлеб с маслом пошел. И уважение, главное... а то болтался, как гопник! А такповязан с крупными людьми...
Да... повязан ты крепко.
А то!
Зря я, наверное, поехал,вырвалось у меня.
Почему зря?Он хищно усмехнулся.Шефа купил!
Которого он, интересно, имел в виду? Кузьмина? Или Ежова?
Я думал, мы нормальный сценарий напишем, светлый.
Светлый ты будешь отдельно писать.
Все, идем завтра!
Куда?
На рудник к тебе.
Ради бога. В семь утра не рано тебе будет?
Да какая здесь разницасколько утра!
Ночью (какая это ночь?) я в отчаянии дергал куцые занавески, пытаясь укрыться от беспощадного света. Вот уж не ждал, что в столь северных широтах пытка солнцем предстоит. Чуть забудешьсяи снова откроешь глаза; светло абсолютно! На часы глянешьтри часа. Ночи? Или дня? Все, значит, пропустили? На улицу глянешьни души. Значит, все-таки ночь? Вдруг в конце улицы появляется человек. Значитдень? Человек приближается. Вдруг останавливается и падает плашмя. Пьяный? Значит, все-таки ночь? В таких мучениях время проходит.
Па-а-адьем!Пека вдруг рявкнул. Я очнулся. Хоть и не спал. Или спал?
Сборы пять минут!
При нашем аскетизме и пяти минут много. Скромный завтрак: молоко и ко-ко-ко!
Вывалились на улицу. Почему опять никого? Не семь утра, а семь вечера? Но тогда был бы народ.
Рано вышли?об этом Пеку спросил.
В каком смысле?
Где народ?
Прошел уже народ.
А мы, значит, уже поздно?
Со мной поздно не бывает никогда!
Как всегда, говорит загадками. Держит в напряжении. Руководит массами, включая меня.
Что тут ржавые бочки на каждом шагу?ударясь коленом, вспылил я.
Топливо завозят в них, а мерзлота их не принимает. Бывает, в пургу дорогу находим по нимот бочки к бочке. Сейчас-то нормально. А бывает пурга, что и бочки сносит. Да что бочки! Тут как-то пацан, школьник с третьего этажа, обогнал меня на лестнице, отпихнулмол, опаздываю. Ну-ну... Выхожу за ним, гляжуветер уже перевернул его и несет так, словно он на голове скачет! Схватил его, перевернул, на ноги поставил. Так он сразу: «Пусти, в школу опаздываю!»