Тише, сказала Марина. Нас и мужчину разделял один ряд лавок. Настоящий, просто он устал.
Наверное, это робот, сделал вывод сын.
Я усмехнулся, глядя на Ненастоящего дядю.
Чёрно-белый клетчатый шарф, обмотанный вокруг шеи в два-три слоя. Болоньевая куртка-пилот. Острые колени, с которых, как рыба с крючка, свисали чёрные брюки.
Или манекен? не унимался Макс.
Мужчину и впрямь можно было принять за манекен. Чего скрывать, незнакомец заинтересовал меня. Колоритный тип, в июньский зной одетый с прицелом на осеннюю сырость. Неподвижный истукан, рождающий ворох вопросов. Он мог быть кем угодно! Несчастным влюблённым с разбитым сердцем; умственно отсталым; серийным убийцей; шахматистом, живущим с мамой; парнем, который час назад тряс своими гениталиями перед прохожими; уставшим инженером, не спешащим домой к семье; призраком
Я пообещал себе, что если увижу его ещё разнеподвижного, укрывшегося от мира под опущенными веками, то подойду и заговорю. Скажу правду: что пишу рассказы, собираю истории, что-то в этом духе.
Макс рисовал мелками на плитке, точнее, заставлял рисовать Марину, а после усердно замазюкивал домики, машинки и животныхтакое вот современное искусство: уничтожение чужого.
Пап, а нарисуй злого робота.
С бензопилой или с топором?
С бензопилой! Хочу, чтобы он пилил дерево!
Макс, как и большинство детей двух с половиной лет, не всегда говорил внятно. Последняя реплика прозвучала как: «С бенапилой! Хатю штоб он пилил деева!» Он напоминал иностранца, не разбирающегося в падежах и предлогах чужого языка («будем ходить на крепость»). Боже, как мне этого не хватает, всего этого
Сейчас сделаем. Я взял из пластикового ведёрка мелок.
Злой робот распилил не только дерево, но и джип. Спустя пятьдесят лет я помню это очень хорошо, то ли потому, что ещё не раз рисовал Максу злого робота и разрезанный внедорожник, то ли потому, что по необъяснимой причине дни встреч с Ненастоящим дядей запечатлелись в памяти особенно чётко.
Закончив с рисунком, я снова украдкой глянул на мужчину.
Его глаза были открыты. Он смотрел на меня. Этот взгляд внёс разительные перемены, добавил образу пугающий, истеричный шарм, словно бездушная кукла проявила оттенок жизни.
Я потупился, уставившись на изрисованный мелками асфальт. Из всех уличных художеств Макс не замалевал только злого робота с бензопилой и расчленённый джип. Это чего-то да стоило.
За сценой гипнотически шелестели листвой дубы и клёны. Я поднял взгляд и, изображая полную отстранённость, стал всматриваться в аллею за рядами лавоклевее и выше головы мужчины.
Ненастоящий дядя сидел с открытыми глазами. Он по-прежнему смотрел на меня. Я понял это, даже не пересекаясь с ним взглядом. Ощутил. Меня захлестнула неловкость и некая тревога.
Ладно, сказал я себе, отворачиваясь, хватит игр. Обычный бедолага, который притягивает внимание. Почувствовал, что на него пялятся, и заволновался.
Я оставил Ненастоящего дядю в покое, а когда Марина собрала мелки в ведёрко, а Макс потянул всех к каруселям, забыл о нём. На неделю. На долгую счастливую неделю.
* * *
Через пять дней после той безмолвной встречи с Ненастоящим дядей (теперь она действительно видится мне встречей, а не простым подглядыванием) я ушёл в отпуск. Июль прятал в карманах жару и воспоминания о дожде. Каждое утро мы с Максом брали с балкона самокаты и гнали в парк или в крепость.
В тот день мы направились в крепость.
Когда родился Макс, мы перебрались в новую квартиру, от которой до форта было рукой подать. Макс любил играть под «звездой» («пап, а когда дядя будет говорить?»; дядей был Юрий «Голос Войны» Левитан), у танков и пушек, в руинах казарм.
В кафе «Цитадель» мы перекусили сосисками в тесте, запили яблочным соком и покатили к Холмским воротам. Перебравшись по мосту на Волынское укрепление, мы остановились.
Я пугался ночью, сказал Макс, глядя на идущую вдоль реки тропку, не хотел туда ходить
Куда? спросил я. Дорожка петляла в зелени и почти сразу исчезала в тени деревьев и кустарников. Туда, где темно?
Да.
Ты был в крепости ночью? Во сне?
Да.
И не понять: Макс просто соглашается (использует чужие подсказки, чтобы не отвечать) или вправду побывал здесь в сновидении?
Что тебя испугало?
Там монстр. Не хочу туда идти.
Мне стало немного не по себе. В отличие от взрослых, дети не говорят о монстрах только потому, что им нравится это слово. Как бы наивно и нелепо ни звучали страхи ребёнка, не стоит всецело валить их на впечатлительность и фантазию.
Я взял Макса за руку. Тёплая маленькая ладонь, мой маленький человечек. Мой сын.
И не надо. Но давай проучим монстра. Кинем ему в логово гранату?
Ага! Давай!
Я достал из кармана невидимую гранату, сорвал чеку и протянул сыну.
Кидай.
Макс отпустил руль самоката, взял гранату и швырнул.
Ба-а-абах! Я победно вскинул руки. Ура! Монстр повержен!
Да, кивнул сын, снова делаясь серьёзным. Придут другие монстры, хорошие, и будут есть плохого по кусочкам вилками. И в воду кусочки кинут.
Я улыбнулся. Если бы всё было так просто.
Там страшный дом, сказал Макс, по-прежнему глядя на идущую от моста тропку.
Страшный дом? удивился я.
Да.
Ты его тоже видел во сне?
Нет.
А с кем?
С мамой.
И где этот страшный дом?
Там
Ну так пошли, поищем. С монстром мы разобрались, давай и Страшный дом гранатами обкидаем.
Давай, кивнул Макс, обстоятельно и задумчиво, как взрослый, настраивающийся на ответственное задание.
Страшный дом. Ещё один отменный образ. В течение года, до того как всё изменилось, я собирался сочинить рассказ с названием «Страшный дом», а потом я забросил писательство, вплоть до вчерашнего дня, когда взял эту тетрадь, чтобы поведать межстраничной пустоте историю своей жизни.
Мы двинули на восток. Справа высилась роща, слева, за высокой крапивой и лесной малиной, скатывался вниз берег Мухавца. В болотных лужицах пересохшей реки лежали сломанные сухие стволы. Отсюда был виден штык-обелиск и монумент цитадели. В лезвиях солнечного света, под углом вбитых в тропу, резвилась мошкара.
Мимо медленно, с ворчанием проползла серая легковушка, пришлось уступить дорогу. Я ступал за Максом, неся самокаты в рукахтак было проще, по бугристой земле и траве двухколёсные катили тяжело. В зарослях показались чахлые огородики, мы прошли мимо старого канализационного колодца и не менее старого дерева, искалеченного, возможно, ещё во время войны.
Поворот вывел на двухэтажное здание: бывший госпитальный корпус. Дом полностью уцелел, теперь в нём, согласно вывескам и табличкам, размещались кафе и общество охотников и рыболовов, члены которого, видимо, питались в этом самом кафе.
Это Страшный дом? спросил я.
Нет, ответил Макс.
Где же он прячется
За казармой стояло несколько гаражей-автомастерских и одноэтажных домиков послевоенной постройки. Польскую часовню-каплицу с чьей-то лёгкой руки переделали в котельную.
Тропинка расщепилась: один её рукав уводил в сторону трассы, другой, похоже, мог вернуть нас в район «звезды» центрального входа. Я выбрал дорогу к «звезде».
Мы миновали вышку сотовой связи и метров через пятьдесят увидели строение из кирпича и бетона. Пороховой погреб двухвековой закваски, обустроенный в поросшем травой валу укрепления и укреплённый бетонным сквозняком. Из насыпи выглядывали два арочных входа.
Это он? Страшный дом?
Хм да, неуверенно сказал Макс.
Давай посмотрим.
Я ступил в маленький зал, в который вели оба бетонных входа. Пол был усеян кирпичным боем, пустыми бутылками, пакетами от чипсов и гниющими объедками. Пахло здесь отвратно.
Воняет говном, улыбнулся Макс.
Это плохое слово. На людях его не говори. Но тут ты праввоняет ужасно.
Это дяди бомжи накакали?
И бомжи, и алкаши.
Вглубь вала уходил узкий коридор, перехваченный металлической решёткой. Потолок напоминал гноящуюся рану: серо-оранжевую, растрескавшуюся. Сквозь щели сыпался песок обваловки.