У нее была мечтатем хуже для этой мечтыо собственном доме. Она мечтала посадить розы и наблюдать за тем, как они растут. Мечтала, чтобы у нее было двое или даже больше детей
Прекрасный, солнечный день. По-настоящему ей было безразлично, сама ли она решила или тянула жребий: у кого окажется самая короткая соломинка. Она бы взяла с собой Рут. Той будет очень интересно полетать на самолете. И какая разница, что это большой фламандец. Он же ничего о ней не знал. Он не возвращался во Францию после лета 1954 года.
Тут было еще одно соображение. Если бы она поехала одна, он мог бы воспринять это как своего рода поощрение. Если она возьмет с собой Рут, то по крайней мере станет ясно, что она не ищет теперь никаких «приключений», нет уж, спасибо.
Эстер не впервые выезжала за пределы Голландии, даже с того момента, как поселилась на Ван-Леннепвег. Они провели скромные две недели голландских каникул в Дании и в круизе по Рейну и в Норвегии в этом году. Она не хотела ехать в Англию, а Джозеф (да и она сама, если разобраться) не хотел ехать во Францию, и не надо было винить его в этом. Существовало множество других мест. Иногда она пробовала предложить поработать, чтобы у них было побольше денег на эти поездки, выйти на работу на неполный день на несколько недель. Но нет, он на это не соглашался, а она не настаивала. Он имел право капризничать относительно каких-то вещей, хотя он не был капризным. Разве он не проявлял абсолютное доверие к ней? Разве не предоставлял ей полную свободу, настолько, насколько мог предоставить кому-то полную свободу Ван-Леннепвег? Разве когда-нибудь спрашивал, где она была, спрашивал, на что она потратила деньги, разве когда-нибудь хмурился по поводу бутылок виски или пачек сигарет? Нет, никогда.
Вот и граница. Дорога прошла незаметно. «Рут не болтушка, как и я сама, подумала Эстер, тихо улыбнувшись. Я довольно никудышная мать. И не ахти какой подарок и как жена. Я стараюсь. Эстер Маркс очень старается. Думаю, что это чего-то стоит. Следит за собой, поддерживает порядок в этой противной маленькой квартирке, не напивается, не развратничает».
Этот здоровый фламандский увалень может, повернуть обратно? Нет Рут будет страшно расстроена. Она так ждала этого, даже умоляла прыгнуть с парашютом. Пришлось пообещать, что она прыгнет сама. Ей не следовало держаться демонстративно. Это была не ностальгия, но и, безусловно, не потакание своим желаниям тоже. Разве что некоторый снобизм. Никто на Ван-Леннепвег не обращал пристального внимания на маленькую госпожу Зомерлюст. Она не вызывала ничьих особенных симпатий или неприязни, как она надеялась. Но она была уверена, черт возьми, в одномникто из них не умел прыгать с парашютом.
Не будет ли это проявлением нелояльности к мужу, если она снова наденет комбинезон и парашютный шлем? Честно говоря, она так не считала. Она бы сказала ему, если бы в этом был смысл. Почти наверняка он бы долго смеялся своим добрым смехом, а потом сказал, чтобы она не раздумывала и подарила себе такую радость, потому что то, что доставляло ей удовольствие, доставляло удовольствие и ему.
Наверное, это здесь. Десяток машин все намного роскошнее, чем ее «симка-ариана», но она не собиралась испытывать стыд за «ариану», равно как и за себя. Жирные бизнесмены. Дать им урокихорошо, она даст. Она вспомнила Жилябедного Жиля с его стеклянным глазом, который он вынимал, когда прыгал. Ему было за сорок, когда он прыгнул в первый раз.
Административное здание. Рут не может сдержать восторга. Теперь никуда не денешься.
Подожди минутку. Я войду туда. Почему бы тебе не выйти на поле и не посмотреть на самолеты?
Ей пришлось набраться терпения, пока какой-то здоровенный, похожий на игрока в гольф молодец тряс своими бумагами и уточнял, какое количество часов ему предоставляется. Наконец настала ее очередь. Слащавая девчонка в дурацкой одежде и с ужасным цветом помады посмотрела на Эстер так, словно она была недостаточно состоятельна, чтобы примкнуть к этому избранному сообществу.
Надо было немного осадить эту корову. Конни Десмет давал урок на поле и должен был приземлиться минут через двадцать, но
Нет, мыстарые друзья. Большой фламандец был не то чтобы другом, но это не касалось секретарши. Я приехала, чтобы прыгнуть с парашютом.
О, так это к мистеру Бозуон отвечает за это. О да, он здесь.
«Что еще за мистер Боз, черт возьми? Но Рут будет беспокоиться». Секретарша встала и посмотрела в окно.
Да вон он, на площадке перед ангаром. Это ваша девочка? Он разговаривает с ней.
Эстер вышла туда, где пахло нагретой на горячем сентябрьском солнце древесиной, сухой травой и машинным маслом. Ее сердце подпрыгивало и сжималось от знакомого запаха, знакомого возбуждения. Она словно опять оказалась в По, опять в том По, где сделала свой первый прыжок. Да, ей снова захотелось пристегнуть подвесную систему парашюта, затянуть тяжелые ремни вокруг бедер, почувствовать острый разреженный воздух, прыгая в него, и испытать то незабываемое ощущение, когда становится легко и тебя подхватывает парашют. На мгновение это видение ослепило ее, и тут она увидела его. Она напряглась, кровь зашумела в горле и голове.
Он. Разговаривает со своей дочерью. Она пошла медленно, пошатываясь, словно пыльный бетон, над которым дрожал и мерцал воздух, был черной, доходящей до бедер грязью рисового поля в дельте реки. Она остановилась в метре позади Рут, дожидаясь, пока он увидит ее. Она не произнесла ни слова, потому что говорить было не о чем. Что тут можно было сказать? «Убирайся»? «Я люблю тебя»? «Здравствуй»? «Здравствуйте, госпожа. Кажется, у меня появилась ученица или, может быть, две?..» Его очередь застыть на месте.
Эстер сделала нечеловеческое усилие, чтобы не превратиться в муху, приклеившуюся к липкой бумаге.
Пойдем, солнышко!
Рут оторопела, впервые в жизни ее назвали «солнышком».
Она сказала мне, как ее зовут, медленно проговорил Лафорэ.
Господи, это было малодушием. Смотреть на него. Разговаривать с ним. Скажи что-нибудь. Прыгни, ты, дурочка. Но она не могла прыгнуть Эстер Маркс не могла прыгнуть
Пошли, Рут.
Но почему? Рут была в полном недоумении. Она же хорошо себя вела!
Я не знаю то ли это не то место, то ли еще что-то. Наверное, я что-то не так поняла, но у них нет вакансий или что-то там еще. Все продано. Пошли. Я куплю тебе мороженое.
Ей пришлось нелегко, пришлось придумать кучу всего, чтобы забыть свою трусость. Пообедать по-походному; повести Рут плавать, одолжив два купальных костюма у одной бельгийки, которая явно посчитала ее слабоумной; ехать без остановок от Льежа до Арденн, оставшись почти без бензина. Господи, она вела себя как испуганная девственницавозвращаясь через Испанию и Маастрихт, позволяя Рут пить смесь пива с лимонадом и истратив целую кучу денег
Ей удалось поднять глаза после того, как она наклонилась, глупо! так что закружилась голова, чтобы застегнуть ремешок на туфельке Рут, в чем не было никакой необходимости. На одно мгновение ей удалось встретиться с ним взглядом перед тем, как увести упирающуюся девочку к машине. Она не знала, какое выражение было на ее лице, но надеялась, что-то вроде «Я сожалею», и что он понял, что она имела в виду.
Неделями она ждала продолжения, потому что знала: должно было последовать какое-то продолжение, нелегкое и пугающее. Она ругала себя за глупость, старалась меньше удивляться своему волнению. В конце концов, то, что она увидела человека в первый раз после той ночи в баре, когда выстрелила в него, должно было вызвать некоторый шок, как бы к этому ни относиться. Даже через двенадцать лет. Она была в ярости, что не могла рассказать этого Джозефу, даже намекнутьпопала в собственную ловушку. Разве не она сама настаивала на том, что прошлое, что бы ни случилось, никогда, никогда, никогда не должно было вставать между ними?
Понял ли он в ту единственную секунду, что она что бы ни сделала или ни сказала, вернулась бы к нему при первом же удобном случаеесли только что-то не остановит ее? И в какую-то секунду она отчаянно молилась, чтобы это «что-то» не остановило ее, а в следующую секундучтобы остановило.
Узнает ли он, где она живет? Может быть, через Десмета? Скажет ли Десмет? Она знала знала, что рано или поздно окажется, что либо тот, либо другой будут ждать ее.