Дома, едва раздевшись, велела служанке принести вина, сидела и пила чашку за чашкой, но оно все никак не ударяло в голову. Умение пить и сохранять трезвый рассудок было необходимо таким, как она, и все-таки будто вода в кувшин налита, не хмельное зелье
Бездумно потянулась за ахи, пальцы побежали по струнам: одни серебром отдались, другие медью. Давно не писала песен, с тех пор, как Энори завладел ее сердцем, а после уже и не видела смысла в этом. Сейчас сама не сразу поняла, что поет нечто новое:
Оплетает плющ и вьюнок стены дома,
Половица не скрипнет, и свет не мелькнет в окне.
Одинокая уточка сбилась с пути,
И над домом кружит, и зовет,
А в ответ тишина
Лишь в пруду отраженье птицы немое.
Нет больше той пары. Пусть будет хоть песня о них
**
Тайрену в этот миг плакал, неловко вытирая лицо кулаком. Рядом никого сейчас не было, и хорошо; ему, привыкшему к одиночеству, ужасно досаждало постоянное общество одного из домашних слуг, приставленного вместо няньки. Первые дни тот не отходил от мальчика, словно в самом деле стал его тенью. Но Тайрену отыскал способ избавляться от надоедливого внимания. Он попросту начинал кричать во все горло, и приступ кашля был тут как тут. Пытались успокаиватьне помогало. Не держать же ребенка все время одурманенным дымом трав и действием зелий! И охранник порой вынужден был уйти, оставлял мальчика одного в комнате, карауля по ту сторону двери. Сюда никто не проникнет, рассуждал он. Пусть посидит. Благо, оберегами что он, что комната обвешаны. А то, случись что со здоровьем наследника из-за крика, допустившего оплошность на кусочки изрежут.
На прогулках подопечный, так и быть, смирялся с надзороми между ним и слугой установилось молчаливое согласие.
Разговаривал Тайрену, помимо охранника, только с монахами, не с паломникамитех близко не подпускали. По храмовым дворикам ходить ему разрешали вдосталь, далеко и долго гулять мальчик все равно не мог.
Сейчас он как раз вернулся с прогулки; уступая настойчивым просьбам слуги, съел несколько ложек супа и пирожок, и велел оставить его в покое.
Только когда закрылась дверная створка, мальчик свернулся на постели и дал волю слезам. Беззвучно, понимаяуслышать его не должны. Не только свидетелей, но и утешений ему не требовалосьэто были слезы радости, а не горя. Уже почти отчаявшись, он все-таки получил весточку от старшего друга. Слуга-охранник не обратил особого внимания на монаха, который обменялся парой слов с мальчиком. Какой, из какого храма Много их тут, всех не упомнить. И за руками монаха не слишком следил.
Теперь Тэни знало нем не забыли. Сейчас Энори занят, но ни за что не оставит воспитанника. Пообещал и еще кое-чторассказать важный секрет. А потом «ты уже взрослый, ты поймешь, как поступить».
Ты же знаешь, я все сделаю для тебя, беззвучно шептал мальчик. Ты только вернись
Сперва Лайэнэ не верила в его нелюдскую сущность, потом, напротив, слишком привыкла помнить о ней. Тревожно гадая, каким способом Забирающий души сможет проникнуть на территорию, закрытую для зла, или выманить к себе мальчика, она позабыла кое о чем. Для того, чтобы передавать письма, не надо особенных ухищрений, лишь деньги и ловкость нанятого. А Энори давно научился думать, как людитолько в отличие от них мог точно узнать потом, было ли передано письмо.
Все остальное он давно уже сделал.
**
Из седла почти не вылезали, хорошо хоть погода к концу зимы неожиданно смилостивилась и морозов не было. Вэй-Ши спешил скорее пересечь горную цепь и очутиться среди своих; в надежном укрытии еще по эту сторону гор его ждали несколько верных людей. Но до них еще предстояло добраться; сейчас вблизи Ожерелья повсюду усилены были патрули, причем не только земельной стражи, но и военных.
Слушайтесь меня, сказал ему спутник. Я выберу безопасный путь.
Слушаться приходилосьон на своей земле, да и не заведет в ловушку, если рассудить здраво. Зачем ему один вражеский воин, хоть и не последний человек среди командиров? Так что пусть, пока можно и подчиниться.
За несколько дней пути неприязнь к парню заметно поубавилась. Он оказался удивительно уместным. Знал, что и когда сказать да хоть на каком расстоянии ехать, чтобы и не мешать, и не вызывать подозрений. Словно с самим собой путешествовать, не считая пары раз, когда резко перебивал мысли Вэй-Ши, указывая, куда сворачивать.
А скоро рухэйи поймал себя на том, что разоткровенничался и рассказывает о семье. Оборвал речь и до вечера ехал нахмурясь.
Когда заалело небо, достигли очередной развилки. Спутник заговорил первым, указывая на придорожный алтарь и темнеющую за ним статую какого-то местного хранителя:
Мы поедем направо, но сперва я должен свернуть туда.
Это еще зачем? и без того неспящие подозрения зашевелились пуще прежнего.
Там меня ждет послание должно ждать. Весточка от вашего аталинского друга.
Он мне не друг, как и всему нашему народу, поморщился Вэй-Ши. Что еще за новости с письмами?
Вблизи статуя оказалась выше: ее основание покоилось в небольшой ложбинке. Если тут и оставили письмо, то не в течение дня: новых следов не было, а старые поземка успела бы замести.
К изваянию оказалось не так-то легко спуститься, и Вэй-Ши остался с лошадьми, пока Энори пробирался за весточкой. Глядя, как он, не видя под снегом и намека на тропу, серебристо-черной лисице подобный, ловко выбирает путь, офицер впервые подумал: толк от него будет. Как бы устроить все получше, когда на место явятсяхоть и ждут, но перебежчиков не любит никто.
Тени не успели и самую малость сместиться, как Энори уже снова был на дороге, держал в руке плоский черный футляр.
Его принес голубь, и спрятали здесь
Явно с умыслом открыл только сейчас, а не там, у статуимол, мне скрывать нечего.
Прочел письмо, рассмеялся негромко, обернулся на Вэй-Ши, который былсама настороженность. Протянул руку:
Читай, если хочешь.
Я не умею читать по-вашему.
А
Пальцы разжались, листок, подхваченный ветром, сперва взлетел, потом нырнул к земле, его ветер погнал его по снегу. Захотелось догнать, взять с собоймало ли, пусть прочтут свои, те, кто знает.
Казначей Хинаи, Тори Аэмара, умер. Мне больше нет дела до его людейпусть сами решают, к кому перейти на службу и как изворачиваться. Сейчас им, наверное, очень страшно.
**
Против всех законов здравого смысла в предпоследний день зимнего месяца, Икиари, войско Мэнго пересекло северную границу и двинулось в наступление. До крепости Трех Дочерей ему было несколько дней ходуармия не движется быстро. Отряды же У-Шена растаяли в снежных ущельях; разведчики Хинаи не сразу осознали, что оставшийся лагерьвидимость, непригодные к сражениям люди, а основная часть исчезла в одну ночь.
Глава 11
Лайэнэ снился цветущий луг. Она шла по нему, шурша подолом, приминая тяжелым шелком бутоны. Искала цветы для букета, но все было не то, не то Одни слишком яркиевысокомерные цветы, их нельзя собирать вместе. Другие, покладистые, слишком бледны. Те казались растрепанными, этиневзрачными. Лайэнэ так и застыла посреди луга, держа в руках единственный стебель, который решила сорвать. Это был
Госпожа, проснитесь, журчащий голос служанки просочился в дверной проем. Девочка любила ее, и обычно будила радостным, ласковым тоном. Сейчас в ее приветствии звучала тревога.
Вам письмо, госпожа
Лайэнэ села, путаясь в широком ночном одеянии и двух покрывалахв комнате было прохладно, несмотря на жаровни. Велела поднять оконную занавеску. Солнце стояло уже высоко, времени за полдень При закрытых ставнях что ночь, что день, все едино.
Глянула на листокни печати, ни подписи, но одинсамый дорогойиз видов бумаги хэйта, желто-зеленая, для дневников и личных посланий Поняла, еще не читая.
Я знаю, откуда принесли письмо, сказала она. Знак рыси на повязке вестника, так? Пробежала глазами скупые строчки, Мне велено явиться сегодня к вечеру.
Это плохо, госпожа? Или хорошо? осторожно спросила девушка.
Думаю, плохо. Я была чересчур любопытной
Написала записку с отказом в назначенной на сегодня встреченеважно, что о той условились раньше; велела служанке отправить.