Открываю глазаощущение, что меня грязно поимели, но так и не довели дело до финального аккорда, сводит скулы. Поворачиваю голову и смотрю, как Куцый развалился на моем матрасевеки сомкнуты и под ними глаза ловят сны, губы кажутся ненастоящими, потому что сейчас их рельеф, их форма такие четкие, такие контрастные, словно они вылеплены из фарфора, грудная клетка медленно поднимается и опускается, левая рука покоится рядом с моейона сонно сложена ковшиком и лишь мизинец время от времени тихонько подергивается. Поднимаюсь и сажусь на край очень тихо, почти бесшумно. Не хочу будить? Ну, это вряд ли. Не хочу общаться? Вот это ближе к истине. Тишина по утрамподарок, и я наслаждаюсь им, даже имея под боком непрошенного соседа. Тихо, словно мышь, за дверь и в коридор.
Внизу, в подвале, впервые чувствую некоторое подобие уютаздесь ни души. Очевидно, я первая, кто проснулся, а потому безраздельно властвую отключенной морозилкой. Остались две банки тушенки из свинины, и пять из говядины, штабель из банок с сайрой, морская капуста, тунец, неимоверное количество солений и одинокая банка гречки с говядиной.
Иди сюда, говорю я последней, и достаю её со второй полки. Наверное, разговаривать с едой не очень хороший симптом? Наверное
Новый баллон с газомв гнездо плитки до характерного щелчка, поворачиваю ручку и поджигаю газголубые зубки пламени с желтым острием еле слышно шипят. Открываю банку, ставлю на огонь глубокую алюминиевую чашку. За моей спиной голоса. Оборачиваюсьблизнецы и Тройка спускаются по лестнице. Их хмурые лица, тихие голосаяркое свидетельство тяжкого похмелья. Улыбаюсь, глядя на тусклые глаза и пересохшие губы, и думаю, что сама-то ничуть не лучшеглаза опухли, лицоцвета несвежего белья, разит как от старого алкаша. Но чем ближе ко мне незадачливая тройка танцоров, тем отчетливее слышу обрывки фраз и встречные вопросы и понимаю, что, видимо, завтрак откладывается. Поворачиваюсь и выключаю газ, потому что уже разбираю большую часть сказанного. Ставлю банку с кашей на стол и беру со стула куртку, потому что вижу, как спускается по лестнице Куцыйнедовольный и сонный, натягивает куртку на ходу.
Медный не перепил, а отравился, и довольно серьезно. А у нас даже активированного угля нет. Не потому, что забывчивые идиоты, а потому что мы, и правда, теперь очень редко пьем. И уж тем более редко нам попадается «палёнка».
Готова? хмуро спрашивает Куцый, подойдя к столу.
Я киваю и застегиваю куртку.
Мы тоже пойдем, говорит Зануда.
Отморозок согласно кивает, но Куцый мотает головой:
Кто-нибудь один. Справимся втроем.
Тогда я иду, Зануда поднимается и напяливает безрукавку.
Я тоже.
Отморозок, ты остаешься, говорит Куцый.
Почему я? Отморозок возмущается, но скорее для проформыспорить с Куцым нет никакого смысла.
Потому что здесь должен остаться хоть один здоровый мужик.
Тут сто́ит заметить, что Куцыйредкостный сексист, который считает женщину, как биологический видэволюцией мужского копчика.
Мы втроем идет к выходу. Я оборачиваюсь и бросаю Отморозку:
Кашу мою не вздумай сожрать.
Тот отвечает мне средним пальцем, поднятым над головой. Куцый недовольно хмыкает.
***
Куцый был правтроих достаточно. Мы бы и вдвоем управились, но все же страховка дело не лишнееАпекс Апексом, но реверспроцесс неприятный и довольно болезненный. Наверное, подобные ощущения должны были испытывать те, кого четвертовали. Никому, кроме отморозков не нравится, но этих извращенцев можно не брать в расчету них уже давно поехала крыша, причем у обоих разом (такое вообще возможно?). Мы проходим длинную череду припаркованных тачек. Обычно мы здесь не ходим, потому что это равносильно пересечению минного поля, когда ты ни хрена не сапер, а из защиты на тебе панамка, да дырявые хлопковые трусы. Потому что за всем этим металлическим хламом не видна улица, не просматриваются углы, большая часть обзора закрыта металлическими трупами, но стоянка короткая, и этосамый прямой путь домой, а потому мы решили рискнуть. Глупо и безрассудно, но иногда и это нужно делать, нужно рисковать, порой и неоправданно, а иначе совсем околеешь в этом гребаном подземельи. Окончательно окрысишься. На всем пути нам не встретился ни один Красный, а Куцего уже начала донимать головная боль, поэтому мы быстро пересекали территорию стоянки короткими перебежками от машины к машине. Зануда бежал впереди, яв центре, с полным пакетом всякой фармакологической дряни от «желудка» до «задницы» в частности, и отравления в целом, Куцый замыкал. От идущего в паре метрах от меня Зануды разило перегаром, у меня в горле раскинулась пустыня, а Куцего начинал донимать колокольный перезвон в голове. Стоянка закончилась, и мы вышли на финишную прямуюдлинный участок тротуара с лавочками, посаженными в бочонки деревьями и узкими полосами газона по краям. Здесь была открытая местность, да и до единственного не замурованного входа рукой подать, а потому мы уже никуда не торопилисьвертели головами и медленно шли вперед. Зануда передо мной отчаянно зевал, Куцый сопел, как неисправный паровой котел, а я смотрела на траву и боролась с желанием протянуть руку и прикоснуться к ней. Листва на деревьях, трава, цветывсё это осталось, все это до сих пор торчит из земли, обвивает ветви деревьев, но стоит прикоснуться, и по телу пробегает мерзкий холодэто похоже на бумагу очень плохого качества. Трава и листва на ощупь мертвые, и это не просто ощущения кожиты чувствуешь это всем нутром. Совершенно безжизненная материя, словно бы и вовсе не из нашего мира. То же самое с фруктами, овощамиих на прилавках великое множество, и они не портятся, лежат себе да лежат, и никто их не ест. Не только потому, что они стали совершенно безвкусными, но еще и из-за мерзкого ощущения падалижуешь как будто бумагу, а внутри все переворачивается, словно у тебя во рту разложившийся кусок мертвечины.
А кто-нибудь пробовал похмеляться шампанским? спрашивает Зануда. Бедняге сейчас порвет рот.
В твоем возрасте похмеляться вообще нет нужды, недовольно бубнит Куцый.
Это еще почему?
Мы подошли к крохотной двери сбоку от огромных автоматических ворот центрального входа. Куцый громко постучал. За дверью послышался шорох отодвигаемых баррикад.
Потому в шестнадцать организм и сам прекрасно справляется, Куцый бросает взгляд на Зануду, а потом снова осматривается, и уже не глядя, спрашивает. Тебе что плохо?
Нет, Зануда пожимает плечами, просто хочется прочувствовать все прелести взросления.
Куцый снова бросает на него быстрый взгляд и отворачивается, лениво сканируя улицу:
А ты еще не прочувствовал?
Вот это всё, Зануда красочно оглядывает площадь вокруг себя, не взрослениеэто говно какое-то, и снова широко разевает рот.
За дверью слышны бормотание и звук открываемого замка.
Добро пожаловать, дитя мое, бубнит Куцый. Это говнои есть взрослая жизнь.
Открывается дверь:
Давайте быстрее, говорит Отморозок, впуская нас внутрь, а то Медный там совсем загибается.
Уже давно бы Апексовался, да и дело с концом, рычит Куцый, заходя внутрь.
Не хочет, пожимает плечами Отморозок. Говорит, что сдохнет по дороге на ноль.
Рыжий болванзевает Зануда и перешагивает порог убежища.
Я шагаю следом Вдруг! Вспышка, цвет, движение. Меня останавливает периферийное зрениеяркий проблеск живого. Останавливаюсь и оглядываюсьмой рот раскрывается, но звука нет.
Это онастаруха. Не старухаженщина. Застыла, словно замерзла. Но я смотрю не на неё.
Хера сешепчет Отморозок за моей спиной.
Он видит, как и я. Видит старуху, которая гордо задирает подбородокона смотрит наверх, потому что этот выше её на полметра, не меньше, ведь чтобы пристально вглядываться в её глаза, он сгибается пополам, изгибаясь, словно расплавленная стекольная масса, прямиком из печи.
Ты такое видела когда-нибудь? шепчет за моей спиной Зануда.
Нет. И никто не видел. Это существо Его никогда раньше не было.
Вы чего там застряли? орет Куцый. Закрывайте двери.
Старуха, тонкая и сгорбленная, упрямо выгибает спинуона тянет наверх лицо, и отсюда мне кажется, что она молодеет с каждой секундой. Нет, не старухаженщина, с гордым профилем и открытым взглядом смотрит в глаза тому, кто навис над ней. А этот серый, красный и гибкий, он жуткий и совершенно не человек, он виснет над ней, гнется, он пытается