А вот и он, протянул густобородый начальник стройбригады, вытерев от грязи руки о штаны, Гувер, тебя только за смертью и посылай. Чего ты там копался?
Да раствора кот наплакал, бригадир, усмехнувшись, выдохнул Гувер, подкатив тележку, пришлось повозиться, соскребать остатки.
Ну, Гувер, всегда найдешь отмазку.
Ревиан взирал на этих работяг с тоскливой мыслью о простонародье, частью которого он всегда хотел быть, но не мог, будучи всю жизнь до этого отрезанным от людей в Храме Мечей. Теперь же он порвал с братством Стражей и может ощутить себя частью нечто большего, чем он сам, своего народа, а может, и всего Ранкора.
В гостинице его встретил сгорбленный и хилый клерк с поседевшими бакенбардами и редкой порослью волос вокруг плеши.
Еще один постоялец, я так понял, протянул старик, открыв гостевую книгу и обмакнув перо в чернильницу, как прикажете величать?
Ревиан осознал, что с этого момента начинается новый виток его пути, и на этой дороге ни Стражи, ни мастер, ни даже старший брат не несут за него ответственности, теперь он сам хозяин своей жизни. Единственное, что его окружаетэто близкий сердцу народ, отчего же не породниться с ним?
Гувер, ответил юноша, Ревиан Гувер.
Спустя некоторое время это имя было на устах у всего Союза.
Глава 15: «Гуляем, друзья!»
Уже два часа по проселочной дороге шествовал человек интеллигентного вида. Лет мужчине было около пятидесяти. Его темные волосы были совсем недавно острижены под короткий ежик, бежевый камзол, украшенный узорами золотой нити, был сшит по последней моде Аргои, но небрежное обращение хозяина было причиной некоторой помятости дорогой верхней одежды. Его по-Ганрайски мешковатые брюки были заправлены в портянки. В манере одеваться он совмещал в себе щеголеватые замашки, характерные для дворянина, но небрежность в уходе за своим внешним видом роднила его с теми, кого высший свет издавна нарек чернью. Узковатое и осунувшееся лицо его выражало абсолютную вовлеченность. Этому благородному мужу так и не удалось суметь чувствовать себя подобно рыбе в воде на светских мероприятиях, пышных приемах при короле, где собиралась аристократия Союза. Хоть он и мастерски умел держаться не хуже сынов господ, слиться с массой знати ему претила душа. Придворный историограф об этом не жалело том, что цветом Аргои рождаются, а не становятся, ему день ото дня не успевал напомнить казначейграф Вильнур Монсерад. Среди же холмов, отдыхая на валуне при валежнике, возле ручьев и деревьев он старался вглядеться в каждый куст, муравейник, ощущая единство со всей окружающей материей и формами жизни. Здесь не было ни снисходительных взглядов дворян, вынужденных терпеть выскочку из низов Союза, обладавшего богатством, славой, харизмой, манерамичем угодно, кроме благородных кровей и родового знамени с поместьем. В народе же Ревиана Гувера чествовали все. Последней ночью уставший собиратель историй дошагал до избы лесничего, возле которой на чурбаках восседало трое деревенских мужиков, распивавших брагу. Стоило Ревиану лишь дать понять, что он желает к ним присоединиться, три часа братания под хмельное питье и разговоры за жизнь были обеспечены. Может, с их уст и соскакивала брань, как брызги со штормовых волн, а до высокого искусства, моды, писаний Гувера дела им не было, но деревенские от чистого сердца поделились с ним своим пойлом и, приобняв, были готовы делиться сокровенным, точно с родным братом. Разумеется, Ревиан не мог не нахлебаться вдоволь хотя бы из уважения к деревенскому мужику, которому веками приходилось терпеть поборы от барских семей, и тем не менее, несмотря на роскошную одежду, они приняли заплутавшего странника. Сейчас же, с мешком пресных галет, испеченных женой одного из выпивавших у хижины лесника, Ревиан направлялся в сторону селения Крестал. В сумке, подвязанной к кушаку, писатель хранил стопку тростниковой бумаги и перо с чернильным камнемнабор, с которым он не расставался так же, как его старший брат большую часть жизни не снимал руки с эфеса меча. В писаниях Ревиан находил нечто магическое, словно он из пустоты создает вечные миры силой одной мысли. Великие люди вроде Ганзарула Второго, Лангорта Объединителя, Гартхаэла Громовержца ушли в иные миры, не оставив после себя и горсти праха. Эпохи минувшие давно уж перестали существовать. Но в одном воображении можно сохранить навечно как человека, так и целый мир. Ревиану льстило то, что он причастен к запечатлению навечно многих страниц истории Ранкора. Северную Войну, которую он застал еще молодым, писатель изобразил со всей бесчеловечностью этой эпохи, слепок безобразного лика которой доведется увидеть многим поколениям грядущим, дабы те не повторили ошибок предков. Ревиан не был ни мудрым правителем, ни всемогущим магом, даже сносного воина из него не вышло. Но ему выпала честь жить в одно время с поистине великими личностямиодин Архимаг Йоши-Року чего стоил! А если выйдет пообщаться с Алагаром? Возможно, в деревне он повстречается с братом. Приготовил он писчие принадлежности для того, чтобы собирать материал, должный послужить скелетом для наиболее значимого произведения в жизни Ревиана Гувера. Что-то подсказывало ему с самого появления Варзхела на королевском пиршестве, что в мире грядут великие потрясения. Возможно, стоило сохранить моральный облик мира, начавшего трещать по швам, на бумаге до того, как он необратимо переменится. Когда до писателя дошли слухи о побоище при Ганрае, о захвате императора Камайраса, которого вскоре освободили силы народов Союза без участия регулярной королевской армии, Ревиан был поражен силой духа и единством своего народа. Прослышав о намечавшейся гулянке в весях Крестала, он не преминул выдвинуться в те земли из самого Силгораузла и сердца Союзных земель. Вот он уже огибал холм с зарослями ельника, подошел к стене, сложенной из каменных брусьев и дубового частокола, больше похожей на ограду военного форта, чем на деревенскую изгородь. Врата этого необыкновенно массивного и крепкого забора были настежь отворены. Так же пешком, закинув дорожную котомку за спину, он поплелся деревню. Двое суровых мужчин в черных плащах со взведенными самострелами на входе на писателя и не взглянули.
***
С боя у стен Гилеарда прошло с неделю. Жители селения оправились от потрясения, давно уже оплакали погибших, а Арстель если и был старостой, то лишь по чину, никто не думал напрягать его организаторскими задачами. Кёрка погребли под осиною на крестальском кладбище, рядом с его покойной тетушкой, в которой он души не чаял. Брока же кремировали, а прах развеяли по ветру, что соответствовало желанию молодого воина с вольным характером. Открытие и подготовку к празднеству взвалили на свои плечи Уравнители, поскольку Алагар счел, что сбор в одном месте Карателей и жителей Кресталапервый шаг на пути к объединению народа и стражей закона. К тому же, он надеялся обрести в лице Ганрайского Демона союзника. Наставник тайного общества, мечтавшего о равенстве, понимал, что будет присутствовать и его учитель, а старый хаглорианец никоим образом не проникся идеями общины алагаритов, и намерений их не разделял. Убедить его не удавалось, да и сам Архимаг куда-то запропастился, уже пятый день подряд в Крестале о нем ни слуху ни духу.
Ранним утром Арстель, уже растопивши печь и начавши пришивать сукно к древесной подошве, услышал стук в парадную дверь.
Кого это принесло в такую рань? Хельд, наверно, пробормотал Арстель, прогоняя последние остатки недавнего сна, надеюсь, он ненадолго, до веселий мне нужно заштопать партию башмаков для заказчиков из Бёрнфилда
Он отворил плотную дверь, которая хоть и с жутким скрипом, но подалась. За ней не было никого, но крестальцы и алагариты уже сновали по улице, на которой жили ремесленники, готовясь к празднеству. Вот земледелец Гранаш куда-то торопится, а Харал Глыба несет охапку бревен в свой сарай. Сапожник уже захлопнул дверь, как вдруг в паре сантиметров от его носа оказалось лицо Юкиары. Заведя руки за спину, она, беспечно улыбаясь, словно не она только что проникла без спроса в чужое жилище.
Приветик, Арстель!
Арстель отпрянул от нее, точно от языков пламени и, переведя дух, воскликнул:
О, боги Юки! Через дверь не судьба войти?