Что случилось? спросила я бабушку с пустой авоськой, с любопытством тянувшую шею в окно салона.
Грохнули. Чегой-то не то нагадала. И порешили. И Машку, и помощницу.
Я печально побрела вдоль улицы. Марию с помощницей было очень жаль, и себяне меньше. Тонко моросящий дождь набирал обороты. До метроминут десять быстрым шагом. Зонтик я забыла на работе, поэтому зашла в кафе.
Села у окна и взяла айриш-кофе с двойной порцией ликёра. Во мне была такая пустота, что выть хотелось. Увижу ли я когда-нибудь его жёлтые, как гелиодоры, глаза? Или тёмно-серые, цвета пепла? Станцует ли он со мной ещё один танец на балу чудовищ? Или на любом другом балу Поцелует ли?
Ну конечно! радостно провозгласила особа в яркой кофте, сидевшая ко мне спиной. Голова у неё была замотана на манер чалмы пёстрым платком, из-под которого выбивались смоляные кудри. Ещё как! У тебя же повешенный!
Я вздрогнула.
Не-ет! с хитрецой протянула она в телефон. Это когда перевёрнутый. А у тебяпрямой. Кризис! Она с удовольствием цыкнула. И семёрка жезлов. Прямая, засмеялась. А ты сомневаешься. Не сомневайся! Она почесала затылок, платок вместе с кудрями немного съехал на сторону. Ладно, звони. Чао.
Я подумала, что это судьба.
Извините, вы сейчас о картах Таро говорили?
Цыганкаа она, несомненно, была цыганкойприподняла густую бровь. Чёрные глаза изучали меня.
Допустим.
Понимаете начала я и заплакала. Сама от себя не ожидала.
Ой, ты что? испугалась незнакомка, а я не могла остановиться. Успокойся. Воды дайте! закричала она официанту.
Мне принесли воды. Я выпила.
Рассказывай.
Пропал мой
Кто? цыганка глянула так пристально, что я растерялась.
Знакомый.
Ну Найдётся твой знакомый.
Нет, боюсь, с ним что-то случилось.
У него родные есть?
Нет никого.
В полицию обращалась?
Он не местный. И не здесь пропал.
Иностранец? Она отхлебнула из чашки.
Ну да.
Тогда пусть его ищут там, где он пропал.
А вы не можете посмотреть, как он?
Я-то могу. Да ты ничего толком не говоришь. Знакомый Где-то пропал, неясно где. Разве по знакомым так убиваются?
Я могу рассказать всё, но, боюсь, вы не поверите.
Ты расскажи, а я уж решу, верить или нет.
Я выложила ей нашу историю без утайки. Дождь закончился. Мы выпили два литра чая.
Любацыганку звали Любойтряхнула головой в пёстром платке.
Да Дела. Но я тебе верю. Неделю назад сон приснился, будто я за угол сворачиваю, а там ребёнок подаёт мне конверт. За уголудивление, дитябольшое удивление, конвертк известию. А сегодня ты появляешься. Ох Уж больно случай сложный. Я с таким ещё не сталкивалась. Хочу у сестры совета попросить. Лала у нас младшая, но самая способная. Вот ведь судьба! И красота, и таланты, всёей, а нам со Златкой что осталось? Лала даром и не пользуется почти. Она артистка, в театре «Ромэн» выступает. Я тебе позвоню, как что-то узнаю.
Люба, а сколько я вам должна?
Ничего ты не должна, сморщилась она. Бабушка учила: смотри, с кого брать, а кому ещё и дать. А у меня два дня назад ещё сон был: пинала я кого-то. Хорошо пинала, с душой. Пинать во сненаяву помогать.
Спасибо.
* * *
Прошло ещё три дня. Всё это время в моей голове звучала «Сарабанда» Генделя. С барабанами. Совсем не так камерно, как задумал Георг Фридрих. Я обожаю её, но третьи сутки! Мало найдётся музыки трагичнее. А ведь сарабандатанец. Но кто танцует под такую музыку? И где На кладбище?
Я засыпала беспокойным сном под её до-минорные удары и видела дам и кавалеров в чёрных шелках, затканных чёрными камнями и запененных чёрным кружевом, с жестокими бледными лицами и неестественно прямыми спинами, танцующих танец, вызывающий ассоциации только со смертью. Я просыпалась, они разводили изломанные руки и кланялись друг другу, обмениваясь такими улыбками, словно собирались друг друга отравить. Или уже отравили. Зажмуриваласьи видела их ещё чётче. Они смотрели с убийственной требовательностью. Что-то случилось. Или случится. Я чувствовала что-то опасное, безжалостное и неотвратимое.
Потом лежала без сна, с нарастающей болью в голове и тревогой в груди.
Было ли мне обещано счастье с ним? Или наоборот? Меня предупреждали, предостерегали? Говорили: «Не подходи к камню, не пей из колодца, не ешь пирожок»? А я не послушалась. Подошла, выпила, съела.
Были предостережения, были.
В цвете глаз моего спутника на балу. Как будто в тёплую тьму домашнего очага высыпали ледяные иглы. Или в его губах. Где, скажите, вы найдёте этот легчайший излом аристократической надменности в наше время? Необидный, неоскорбительный, но ставящий точку. Нигде. А того, чего нет, и быть не должно.
И его старомодная вежливость «Сударыня» Нету нынче ни сударей, ни сударынь. Откуда ж взяться обращению к ним? И потому в нём слышится нота иронии.
Больше всего смущало то, что из членов тройственного союза «волкдвуногое чудовищечеловек» последний казался самым отстранённым. Волк был моим целиком, каждой шерстинкой, я всем сердцем ощущала его преданность. Он, не колеблясь, разорвал бы за меня кого угодно, бросился на любого врага, не щадя своей жизни. Двуногое чудовище было печальным мыслителем, оно с упоением постигало мой мир и с покорностью обречённого покидало его на рассвете, надеясь на новую встречу, чтобы потом радоваться ей тихой радостью друга и единомышленника. А темноволосый красавец? Как он относился ко мне? Не спутала ли я привычную галантность безупречно воспитанного кавалера с тем чувством, что делает галантными всех мужчин, хотя бы на краткое время? А его поцелуй? Не у одной ли меня закружилась от него голова? И ни разу никто из троих не говорил о своих чувствах напрямую. И вообще никак. Так, может, и говорить не о чем? Грёзы и сны, и ничего кроме. Или нет?
Спросить было не у кого, потому что который день в мои сны не приходил ни волк, ни чудовище.
Я лежала в смятой бессонницей постели, совершенно измученная сомнениями. И наконец провалилась в сон. В нём я долго шагала по тёмному коридору, пугаясь чьих-то стремительных движений и загадочных шорохов, вздрагивая от ужаса чьих-то лёгких прикосновений, и уперлась в запертые двери. Под пальцами вилась тонкая резьба.
Я нащупала холодный замóк, но в нём не было ключа. Отчаяние ещё не успело залить мой разум холодной мутной волной, как вдруг свет ринулся из-под дверей, и они распахнулись сами. Передо мной сияло огромное слепящее Солнце. И не просто сияло: оно увеличивалось, предвосхищая смерть нашей планетной системы, когда, жадно раздувшись, по очереди поглотит маленькие напуганные планетки, а потом стянется в медленно угасающий белый карлик. Ждать пять с половиной миллиардов лет светилу было в тягость. Для начала оно замыслило поглотить меня.
В интернете море сонников, но какому верить?
Я написала Любе: «Сон: запертые двери распахнулись, за нимиСолнце». В ответ она прислала своё имя.
Я решила не сомневаться. Многие сочтут легкомысленным человека, готового изменить судьбу по строчке из сборника суеверий. А если у него больше ничего нет? Совсем ничего.
* * *
Люба позвонила в субботу утром.
Ох, на сердце тяжело, прямо давит. С другом твоим беда.
Время остановилось.
Лиза, давай я приеду. Говори адрес.
Она приехала быстро: наступил пик дачного сезона, вся Москва эмигрировала на свежий воздух до утра понедельника. Без парика и косынки, с короткой стрижкой, Люба выглядела моложе и менее фольклорно.
Волосы отрезала, лечу. Перед майскими сидела в парикмахерской с химией, и воду выключили, строчила она как из пулемета. Всю башку сожгли! Лезлиужас! На две драки осталось. Завари чайку покрепче. Со вчерашнего дня маковой росинки во рту не было.
Бутерброд хочешь?
Как робот я приготовила чай, нарезала хлеб, сыр, ветчину. Мы сели за стол. Меня уже трясло от волнения и неизвестности.
Сон я видела, начала Люба, перекусив. Теперь она говорила медленнее. Вроде кто-то по снегу идёт и проваливается в него по грудь.
И что это значит? прошептала я. Голос пропал.
Плохо. В снег провалитьсяплохо. Сам чёрный, лохматый, морда вроде волчьей и глаза жёлтые.