– Ты играешь на гитаре и поешь? – удивленно спросила Катя.
– Есть такое, – сознался Антон, не понимая, как умудрился проболтаться.
– Ах ты, молчун! Завтра жду тебя с гитарой и красивой песней в твоем исполнении. Завтра последний день моего заточения – устроишь мне праздник.
– Тебя выписывают?
– Да. Как вы без меня на воскресном ужине?
– Без тебя – никуда. – Молчание. – Катя, если что… я на улице не играю.
– Для меня ведь можно сделать исключение? Разве ты откажешь мне?
– Нет.
– Конечно, нет. Я знаю, что не откажешь. – Катя улыбнулась и захлопала в ладоши. – Ура, завтра для меня споют! Прям так романтично. Уже жду завтрашнего дня.
– Я завтра не приду, – пошутил Антон..
– Только не приди, я все равно найду тебя.
– Не сомневаюсь даже.
– Я такая.
Завтра уже наступило. Он уверенной походкой шел к больничному городку, а за спиной – спрятанная в чехол гитара. Антон играл исключительно дома, для себя, иногда для отца, и не думал что-либо менять.
Но встречающиеся на его пути женщины всегда меняли его планы.
Так было с мамой, которая умела направить его в нужное русло, в начале трудного переходного возраста, когда он связался с сектой…
Так было с Вероникой, с девушкой из института, доказавшей ему, что можно и нужно зарабатывать легкие деньги, чтобы ни в чем себе не отказывать, когда ты молод и мир вращается вокруг твоей персоны.
Так было с Валентиной Петровной, с воспитателем, открывшим его сердце для вечной музыки. И не только. Она через «не хочу» заставляла его петь для уголовников, коих не считала уголовниками, просто несчастными созданиями, которым необходима душевная помощь – музыка, которая способна лечить и освобождать от оков.
Так было с Катей, не способной в силу обстоятельств полюбить его всем сердцем, но способной дать ему больше, чем он заслуживал – импульс к жизни. Настоящей жизни. О жизни, слишком долго заброшенной и изрядно запылившейся за прошедшие серые годы.
Катя уже ждала его. На ней – футболка без рукавов, солнечная и пышная юбка до колен, открытые телесного цвета босоножки. Легкий почти незаметный макияж. Волосы собраны в тугой хвост.
– Привет, – шепнула она, махнув рукой. – Все-таки пришел с гитарой. Не убежал.
– Привет. Куда мне теперь бежать? – Антон сам заметил для себя, что стал чаще улыбаться. – Тебя уже выписали?
– Как видишь. Выписали еще утром.
– Утром?
– Я уже дома была и вернулась сюда. Удивлен, да?
– Еще бы тут не удивиться.
– Сегодня наша прогулка не ограничиться двумя часами и территорией больничного парка. Предлагаю сходить в литературный сквер, где обычно немноголюдно.
– Принимается. Пойдем?
– Ага.
– Можно мне вашу руку?
– А где, пожалуйста, мисс.
– Пожалуйста, мисс.
– А мороженое купишь?
– Какая вы, мисс, вымогательница.
– Это еще цветочки.
– И какое ты хочешь мороженное, признавайся? – спросил Антон, когда они взялись за руки и направились к литературному скверу, выйдя из больничного города.
– Ванильное.
– Хороший выбор. Ты кстати прекрасно выглядишь без больничного халата.
– Ну и признание. – Катя засмеялась. И добавила. – Ты тоже сегодня ничего. Надушился чем-то приятным.
– Лосьоном для бритья.
Наслаждаясь молочным мороженым, они неспешно шли по безлюдной улочке Российской. Яблони, посаженные с двух сторон, соприкасались кронами, образовывая купол из листьев и веток, почти не пропускающий солнечный свет. Было такое ощущение, что идешь по волшебному сказочному туннелю и через некоторое время обязательно кто-то неведомый должен выбежать или выпорхнуть… но ничего такое не происходило, лишь щебет птиц и шепот ветра сопровождали Антона и Екатерину.
– Поговорил с отцом?
– Да.
– Молчит?
– Думал, не спросишь.
– Думал он. Как он отреагировал на приглашение?
– Честно – сразу пошел в отказ. Начал: где я, где они.
– В смысле?
– Считает себя бедняком, которому не место у богатеев.
– Ты убедил его, что живем мы небогато.
– Даже не стал. Если есть двухэтажный дом, значит, для отца – это богато живут. Вот такой он у меня. Ничего не попишешь.
– Мило.
– Но причина отказа не в этом.
– В чем тогда?
– Он не выходил в общество, на званые ужины, лет двести-триста.
– Но он должен быть в воскресенье. На ужин точно придет моя одинокая тетя, которой необходима мужская компания.
– Я же сказал, что постараюсь вытащить его.
– Есть идеи?
– Да, признаться – и все. Признаться, что мы решили (без него) познакомить его с одинокой и очень симпатичной писательницей Анастасией Шолоховой.
– Думаешь получиться?
– Не знаю. Но врать больше не буду. Захочет познакомиться – пойдет. Не захочет – я пойму, потому что я знаю, как он любил маму. Времени не так много прошло со смерти матери. Зря я вообще сразу не сказал правду.
– Скажи, что любишь его.
– Не понял. Зачем?
– Просто так. Давно говорил?
– Вообще не помню такого.
– Просто скажи. Хорошо?
– Хорошо.
– Я говорю серьезно. Я лично незнакома с Геннадием Петровичем, но по твоим рассказам я сделала вывод: он – замечательный человек, живущий ради любящего сына, который очень много высказал отцу лишнего и не извинился. И ни разу не сказал слов любви единственному родителю. Ужас!
– Обещаю.
– Ты – пообещал. – Молчание. – Еще бы извиниться не мешало бы.
– Я понял, Катя.
– Извини за назойливость. Просто хочу помочь тебе. И твоему папе. И своей любимой тетушки. Всем сразу. Как всегда распыляюсь. И что в итоге?
– У тебя как всегда все получиться.
– Возможно.
– Мне ты уже помогла.
В центре литературного парка возвышался двухметровый памятник Антону Павловичу Чехову, не бесталанно разукрашенный местными ребятами: пиджак с галстуком – в черно-белую клеточку, штаны – в кремовые тона, ботинки – под стать образу, в черный цвет.
От памятника, словно солнечные лучи света, расстилались пять вымощенных камнями дорожек с низенькими черными фонарями и редкими скамейками с коваными ручками, стилизованными под лозы винограда. Среди ровно остриженных тополей мирно соседствующих с молоденькими яблонями затесались каменные клумбы, в которых были высажены девственные ромашки, разноцветные анютины глазки, календула и сказочные настурции, привлекающие шмелей и ос.
– И какую песню ты выбрал? – спросила Катя, усевшись на свободную скамью.
– А я не скажу! – Антон достал из футляра гитару, приготовился, проверив звучание струн, и только тогда добавил. – Песня будет собственного сочинения. Только не смеяться.
– Не позволю.
– Песню я посвятил тебе, если что…
– Да ладно? Да ладно! – От переизбытка чувств Катины глаза прослезились, а из легких вырывались странные смешки. – Да ладно?!
– Катя, ты чего? Плакать собралась что ли?
– Да, я просто от неожиданности. Никто ведь мне песен еще не посвящал. Вот я и это самое. Ох!
– Даешь. Никак от тебя не ожидал такой реакции.
– Все хорошо. Пой уже.
Антон сначала заиграл на гитаре спокойную мелодию, а потом тихим, обволакивающим голосом баритона запел.
Я ждал скорой неминуемой беды,
Как раб в пустыни без воды
Но вторглась Дева в мои миры,
Теперь я – раб от ее пленительной красоты.
Кто ты Дева? Кто? Позволь спросить?
Позволь безропотно любить?
Почему? Почему сердце так болит?
И рвется ввысь, к сиянию небесных светил!?
Туда, где ты!
Туда, где любовь подобно раю
Где в конце пути… услышу шепот я ее устами:
люблю, люблю, люблю.
…
– Странная песня, странная музыка. Короче, извини меня за это недоразумение, – сказал Антон, когда закончил свое произведение, полностью растворившийся в песне, в ее двусмысленных словах, открывающих его душу, мысли, мечты.
Катя без лишних слов и предупреждений нырнула в его крепкие объятья, положив голову на его плечо, и поблагодарила.
Растерянный и одурманенный любовью от ее дыхания, щекотавшего его шею, запаха ванильных волос, чувственных и горячих прикосновений рук, Антон обхватил ее стройную талию, прижав как можно ближе к себе, насколько это позволяла мешающая гитара, и поцеловал Катю в усыпанный веснушками лоб.