Долго бродил среди могил усопших, пока по волю случая не наткнулся на могилу матери. Антон ориентировался лишь со слов отца, который рассказывал, где захоронена Антонина Игоревна.
Месяц после новой жизни. Окрыляющей свободы от тюремных оков. А он только сейчас – решился. Решиться было не просто. И не потому, что Антон не любил или не уважал матушку, скорее, наоборот, боготворил и всегда проявлял заботу и послушание, чего не бывало с отцом.
Причина – банально проста: прийти на кладбище, значит, принять смерть матери.
Он не слушал отца и его постоянное брюзжание о том, что надо попроведовать мать, не богоугодно. Для Антона она была жива и здорова. Развешивала белье на улице. Умчалась на поезде в Саратов к родственникам погостить и понянчить внучатых племянников. Пошла в магазин за продуктами, чтобы вернутся домой и приготовить запеченную индейку в лимонном соке с золотистой картошкой, которую всегда раскладывала под индюшку, чтобы та пропиталась жиром и соком.
Где-то была.
И обязательно придет. Вот сейчас – увидит сына, заплачет и обнимет так крепко, как никогда ранее. И от нее будет пахнуть таким знакомым запахом – душистым земляничным мылом (не признавала другого мыла). А её голос с хрипотцой и большие глаза привнесут мир в душе и растрогают непутевого сына. А дальше – все как прежде. Словно ничего и не было. Ни срока, ни мучительной смерти от рака. Одна большая-маленькая семья за одним столом – разговаривает, смеется, любит друг друга, не высказывая об этом вслух.
Несбыточная мечта.
Увидев деревянный крест с черно-белой фотографией матери, прослезился. Не стал садиться на скамью, могилка поросла сорняками. Избавившись от сорняков, он возложил девственно-чистые ромашки, её любимые цветы, и сел на скамейку.
Говорил долго. В основном про годы, проведенные в неволе. Про стычки, про дружбу и выяснение отношений.
– Многое узнал о жизни. Честно. Тюрьма тоже школа жизни, как институт. Надо закончить институт. Думаю об этом… сейчас, на гражданке, тяжело устроиться на работу. Утвердиться. Словно наказание продолжается. Не знаю, почему. Но я не отчаиваюсь. Иногда, если честно, тошно жить, когда на тебя смотрят, как на прокаженного, когда видят справку. Справлюсь. Жизнь – ценная штука. Особенно свобода. На свободе – рай. Можно гулять целый день, любоваться небом. Можно уйти куда хочешь. Не надо просить, отпрашиваться. Решил – и пошел. – Молчание. – А здесь хорошо. Покойно. Березы шелестят. И птицы поют. Тебе, наверное, нравится? Прости, мамочка. – Голос дрогнул. – Что так долго… не приходил. Были причины. Я надеюсь, ты поймешь меня. Всегда понимала. Мне и сейчас не вериться, что тебя нет. Что ты больше не вернешься. Отказываюсь в это верить. Знаю, глупо веду себя. Отца раздражаю. – Легкий смешок. – Батя молодцом. Люблю его. Но не скажу, тоже знаешь. Ему же тоже грустно. Скучает по тебе. Словом не обмолвиться. Меня поддерживает. В школе его не видел. Зато сейчас. Как люди меняются. А я еще огрызаюсь. Чем-то вечно недоволен. Ничего не могу с собой поделать. Но стал терпеливей в стократ. Ты удивилась бы. Не хватает тебя. Помнишь, мы пошли в магазин, а ты и разревелась, пока одевалась. Я был на первом курсе. Я испугался, давай тебя расспрашивать. Долго отнекивалась, потом созналась.
Молчание. У Антона засел ком в горле, трепыхалось, больно отдаваясь в груди. Но слез не было. Испарились.
– Прости, что подвел тебя. Надеюсь, ты простила. А ты простила, я знаю. Всегда прощала. Я теперь буду часто приходить к тебе. Ты даже не сомневайся. И еще, мам. Я люблю тебя.
Антон поцеловал фотографию на кресте, помолился, обошел могилку и, махнув на прощание, зашагал домой.
Стало легче дышать.
***
– Вы – медсанбат, – говорил сержант. – Медсанбат – белая кровь ВДВ. Повторить!
Повторил.
– Хорошо! Что должен иметь десантник?
– Железный кулак и ни грамма совести!
– Совесть – это роскошь для десантника. Повторить!
Повторил.
– Что главное для десантника?
– Не пролететь мимо земли, товарищ сержант!
– Правильно!
Виктор проснулся. Звонок в дверь. Восемь часов вечера.
Еще не утро, уже не в армии.
Был удивлен пришедшей без предупреждения Анастасии.
Обнялись.
От нее пахло ванилью и как ни странно спиртным.
– Проходи, проходи. – Виктор закрыл дверь. – Не топчись.
– Я на пять минут заскочила. – Анастасия села на пуфик и начала разуваться. – Не ожидал меня увидеть?
– Ну да. Даже не позвонила. Или звонила? А то я уснул.
– Не, я так.
– Удивительно.
– Еще бы! Чаем угостишь?
– Спрашиваешь еще!? Пойдем на кухню. Я как раз купил твой любимый зефир. Как чувствовал.
– Зефир я люблю.
– Ты прости за нескромность, но ты выпила что ли?
– Было дело.
– Очень не похоже на тебя.
– Да сегодня день такой. Такой необычный.
– И что в нем необычного?
– Да, всё. Заставила мужа отвести детей в школу. Провалялась в постели до полудня. Читала любимую книгу Флэгг.
– «Жареные помидоры» что ли?
– В точку.
– Сколько раз ты читала?
– Затрудняюсь сказать, – Анастасия засмеялась, – но мне порой достаточно пару глав для успокоения души. Чтобы полюбить себя и окружающий мир.
– Ну и книга. Когда-нибудь я прочту.
– Ты? Не смеши меня. Помнишь, я тебе дарила два года назад «Человеческую комедию», стостраничную повесть?
– Ну, я прочел тридцать страниц. Ничего особенного.
– Лучше ничего не говори мне.
Виктор сварил свежий кофе для себя, для сестры – заварил травяной чай в миниатюрном белом чайнике. Разлил по кружкам и вытащил зефир с шоколадными конфетами «Ромашка» и «Красный петушок».
– Угощайся, сестренка.
– Спасибо.
– На здоровье. И что у тебя еще произошло необычного после полудня?
– Я открыла бутылку шампанского.
– Ты?
– О, да! Я! Открыла такая бутылку, налила горячую ванну, включила на полную громкость «Evanescence» и стала наслаждаться жизнью.
– Замечательно. Я без сарказма.
– Знаю.
– Но что с тобой случилось?
– Освободилась от собственного плена.
– С этого места, пожалуйста, поподробнее.
– Про выпивку не спрашиваю. А сигареты есть?
– Есть.
– Покурим? Как раньше, в десятом классе. Пока никто не видит.
– Если мы покурим – завтра нагрянет метель.
– А почему у тебя дома сигареты? Ты же вроде как не куришь?
– На всякий случай.
– Ага, вруша.
Они закурили, и Настя продолжила болтать.
– После божественной ванны, я направилась с салон красоты. Сделала прическу. Ты не заметил? – Косая челка, наращенные светлые волосы.
– Прости. Я не видел тебя…
– Что взять с мужиков? Ладно, проехали. В общем, сделала прическу и легкий макияж. Зашла в пару ужасно дорогих магазинов. Купила то, что давно хотела купить, но не решалась. Жалко было на себя. Стыдно. Вот, посмотри. – Настя показала маленькую, комбинированную из двух оттенков сумочку из натуральной кожи с золотистой застежкой. – Потрогай, какая мягкая и нежная.
– Есть такое. Только сумка?
– Нет. Еще это платье, серьги и брошь с жемчугом. – Настя убрала локоны и показала серьги. – Нравится?
– Да.
– Год ходила, заглядывалась на них, как дурочка. И тут – расслабилась, отпустила ситуацию – и купила. И сейчас я очень рада, что решилась. Нельзя отказывать себе в мечтах. Верно, Витя?
– Верно.
– А потом я пошла в любимое кафе мужа, который в последнее время зачастил туда после работы. Купила себя «Американо», сырный чизкейк и села у окна в ожидании мужа.
– Дождалась?
– О, да! Пришел в компании коллег. Веселый такой. Шумный. Другой. Словно – и не мой вовсе. Не сразу меня заметил. Ну, еще бы! Новая прическа, макияж, платье. А когда увидел меня, знаешь, что он сделал?
– Расцеловал?
– Мгновенно преобразился. Улыбка сошла с лица. Он извинился перед коллегами и подошел ко мне, такой же удивленный, как ты сегодня, когда открыл дверь.
– Я так понимаю, тебе удалось то, что ты задумывала.
– А что я задумывала? Это? Нет. Я хотела покрасоваться перед ним. Хотела посмотреть… на кого он променял меня и мою семью.
– Не понял. Ты сейчас о чем?
– Он изменил мне.
– …
– Знаешь… она оказалось такой молоденькой – чуть за двадцать, наверное. Тощая и высокая. Почти модель. А лицо – загорелое, чистое, без намека на прыщики и другие кожные неприятности. Красивые глаза, полные губы. В такую легко влюбиться. Она тоже видела меня. Покраснела и стыдливо опустила глаза. – Молчание. – Знаешь, я представляла её такой раскрепощенной, наглой и вызывающей.