— Дом недалеко, — сказал Левкин.
— А удобно? — спросил Вадим. — Я не стесню тебя?
— Все нормально, — Левкин опять провел ладонью по лбу.
Остальную часть пути они молчали. Да и о чем говорить? Они и на работе-то мало общались. Служебные дела, анекдоты, вот и все темы для беседы. Через десять минут остановились возле высокого глухого забора, перед обитыми железом воротцами Калитка отворилась бесшумно. Всполошенно загавкала собака где-то за домом Весь участок занимали огороды и деревья. Только справа, метрах в пятнадцати от дома, под раскидистой яблоней Данин разглядел столик с лавочками. Когда-то давно сам дом был одноэтажный, потом его надстроили. И со вторым этажом он выглядел теперь не совсем привлекательно. Непропорциональным и неряшливым каким-то гляделся. Первый этаж добротный, бревенчатый, насупленный, а второй — из легкомысленных досочек сбитый, невесомый, ненадежный, того и гляди разлетится.
Вошли в переднюю, захламленную какими-то коробками, банками, пыльными тряпками. Переступив порог, Левкин словно сжался, еще меньше стал.
— Леля, Лелечка, — позвал он. — У нас гости.
Неожиданно впереди открылась дверь, и в проеме возникла невысокая женщина. Лица ее Данин сразу не разглядел, потому что свет от окна бил ей в спину.
— Что случилось? — быстро спросила женщина. — Почему ты так рано? Уже все сделал?
— Нет, не сделал, — виновато заулыбался Левкин. — Коллегу встретил. Я тебе рассказывал, — он показал на Вадима. — Данина. Он от поезда отстал. Голодный.
Я оптом все продал. Ну и сюда. Покушать сготовь что-нибудь, а?!
Женщина вздохнула, обтерла руки о мужскую рубашку, что была на ней надета, протянула Данину руку:
— Леля, — без особого энтузиазма представилась она.
«Разве есть такое имя?» — подумал Вадим и тоже протянул руку. Глаза уже пообвыкли, и он разглядел ее лицо. Блеклое, с бледными губами, с тусклыми, бесцветными, без всякой косметики глазами. Волосы были гладко зачесаны и открывали непропорционально большой лоб. На вид этой самой Леле было под пятьдесят. Неужто она старше Левкина? Тому-то еще вроде сорок четыре. Руку-то Леля протянула, но в комнату не позвала, а, наоборот, захлопнула дверь в нее. Потом шагнула к Левкину, тронула его за локоть, сказала вполголоса:
— Идем, поговорить надо.
Левкин выдохнул шумно, как после стометровки, кивнул Данину.
— Ты… это самое… подожди, я сейчас, мы сейчас, — и, ссутулясь, пошел вслед за женой на кухню. Оттуда пронзительно пахло чем-то острым, овощным.
Забубнили приглушенные голоса. Вадим различил только несколько слов: «Почему так мало?» «Отправил бы его домой», «Пять рублей тоже деньги…», «Посылай тебя». А потом они стали говорить тише. Неловко стало Вадиму вдруг стоять здесь — в тесной, загроможденной ненужными, давно просящимися на свалку или во вторсырье вещами, прихожей, — будто он специально тут остался, чтобы подслушать вовсе не предназначенный для его ушей интимный, семейный разговор, добрый или осуждающий, но интимный, для двоих. Он потоптался на месте, без всякого интереса окинул еще разок переднюю, мельком подумав про Левкина: «А ведь он стесняется неухоженности вот этой, и жены стесняется…» — и направился к двери, на крыльце вздохнул с удовольствием и спустился по рассохшимся, ворчливым ступенькам на утрамбованную до каменной твердости дорожку. Позади в доме хлопнула дверь, послышался недовольный голос Лели, сказавшей что-то вроде: «Совсем рехнулся. Ты еще фрак надень..» И стих так же внезапно. И опять хлопнула дверь. «Интересно, — подумал Вадим. — Всегда она была такая? Любила ли его?» Застучали твердые шаги за спиной. Данин обернулся. На крыльце стоял Левкин. Другой Левкин. Преображенный Левкин. Почти прежний Левкин. В темном костюме, в начищенных туфлях, в чистой рубашке, правда, без галстука, с расстегнутым воротом, но он на даче все-таки, не на приеме. Зачесанные назад волосы влажно блестят, на лице широкая улыбка. Он поймал на себе внимательный взгляд Вадима и уловил, видимо, в нем легкое удивление и слегка смутился, ссутулился и неуклюже, чтобы скрыть смущение, быстро сбежал по ступенькам, полуобнял Вадима за плечи, сказал: «Пошли к столику, на воздухе потрапезничаем», — и по-дружески подтолкнул его вперед.
И все-таки, несмотря на смущение, вид Левкина говорил: «Вот, смотри, мы тоже не промах, не хуже некоторых».
Когда усаживались, Левкин поставил на стол бутылку, большую, литровую, а Данин и не заметил ее у него в руках поначалу, так преображением бывшего коллеги изумлен был.
— Сидр, — пояснил Левкин. — Яблочный сок, но с градусом. Холодный — самое что надо к завтраку. Но не свой, покупной. Много его в сельпо. Однако вкусный, мне нравится. Можно изредка побаловаться.
Левкин поправил воротничок рубашки, положил широкие, сильные ладони на стол и, забарабанив пальцами по недавно выкрашенным доскам, нетерпеливо посмотрел на крыльцо.
— Как в институте? — спросил он.
— Все по-прежнему. — Данин достал сигареты. — Скука. Болтовня.
— Значит, никаких катаклизмов, — Левкин помял пальцы. И опять взглянул на дверь.
«Зря я к нему пошел, — токливо подумал Вадим, закуривая. — Но жрать охота зверски…»
— Что Сорокин? — Левкин поджал губы, сузил глаза и уже не отрывал взгляда от двери.
— Руководит, — сказал Вадим.
— Леля! — вдруг гаркнул Левкин. — Мы заждались. И стаканы принеси. — Он развел руками и скупо, коротко улыбнулся. — Не все еще готово. Она не ждала меня.
— Ничего, — успокоил Данин и, помолчав, добавил: — А у тебя хорошо здесь.
— Правда? — тотчас отозвался Левкин. — Спасибо. Но много еще делать надо. Хозяйство как-никак.
Левкин в который раз посмотрел на крыльцо и наконец сообщил удовлетворенно:
— Ну вот и угощение идет.
Вадим скосил глаза и увидел Лелю с подносом в руках. Она осторожно пробиралась среди огородов, кривилась и тихонько что-то говорила себе под нос. Она так и осталась в мужниной застиранной рубашке, в серой длинной юбке. Только губы подкрасила. И неуместно ярко краснели они теперь на ее бледном, безучастном лице. Она поставила поднос на стол, резкими, нервными движениями сняла с него тарелки, вилки и со звоном стянула поднос со стола.
— Спасибо, — вежливо сказал Данин.
Женщина устало кивнула и повернулась.
— Лелечка, а стаканы, — с мягкой укоризной заметил Левкин.
— О господи, — вздохнула женщина и, досадливо шевельнув плечами, направилась к дому.
Левкин ткнул вилкой в жареные кабачки, кивнул на дымящуюся картошку, проговорил:
— Бери, ешь, не стесняйся.
Вадим положил себе всего понемногу и принялся есть. Кабачки были замечательные, острые с поджаренной хрустящей корочкой, а картошка была жестковатая, чуть недоваренная, именно такая, какая нравилась Вадиму, а сладкие, сдобренные чесноком помидоры про сто таяли во рту. И у него быстро поднялось настроение; теперь можно жить. Бесшумно подошла Леля, поставила стаканы на угол стола и зашагала обратно.
— А вы с нами? — предложил ей в спину Вадим.
— Спасибо, — не оборачиваясь, ответила женщина. — Не могу. Дел много.
Левкин тоже посмотрел на ее утомленную, вялую спину, задумался на мгновение, потом потянулся к бутылке, ловко откупорил ее, разлил золотистую пузырящуюся жидкость по стаканам.
— Ну, со свиданьицем, — он поднял стакан и, не ожидая, пока Вадим возьмет свой, выпил залпом, жадно и удовлетворенно заглатывая легкое винцо. Выдохнул, заморгал часто и сразу налил еще.
— Пить хочу, — с оправдывающейся улыбкой объяснил он. — С утра самого. — И вновь с удовольствием прильнул к краю стакана. Отставил его, почмокал, привычно оттер невидимый пот со лба, хрустнул ароматным мелкозернистым нежным огурчиком, попросил Вадима:
— Дай сигаретку.
Данин протянул пачку. Левкин поковырялся, извлек из нее сигарету, прикурил, затянулся глубоко, с шумом, усмехнулся кривовато и, неожиданно навалившись грудью на стол, спросил, в упор глядя на Вадима:
— Думаешь небось, вот какая дерьмовая жена у Левкина?! — Лицо его заметно побагровело, забилась пульсом жилка у виска. — А он, олух, у нее под каблуком…
— Да ничего я не думаю, — растерянно возразил Вадим.
— Думаешь, думаешь, — Левкин махнул рукой почти у самого его лица. — А зря, между прочим, думаешь. Жизнь у нее не сладкая была. Сечешь? Заковыристую очень жизнь она прожила. Ей ведь сорок всего, а ты небось подумал, что под полтинник. Мать у нее умерла, когда ей четырнадцать было. А через год отца удар хватил, парализовало напрочь, а у нее сестренка и братик младшенькие. Понял? Одна она их на ноги поставила. Я, когда встретил, она худющая была, дерганая, замкнутая, слова не вытянешь. А вот понравилась она мне. Поначалу жалко было, а потом понравилась. И у нас все не как у людей складывалось. Первый ребеночек умер в год. В год умер. Понял? — Он говорил тихо, сквозь зубы, взгляд был тяжелый, враждебный. — Слава богу, двое других живехонькие и здоровенькие остались. Мы много вместе пережили, много всякого вместе видели, и какая бы она теперь ни была, я до конца с ней. Вот так…