Наконец Зигфрид проговорил медленно:
- Сэр Ричард, я не знаю, что это такое, но с Богом предпочтительнее общаться в специально отведенных местах. В самых красивых и благородных! Из уважения. Общаться в других местах - все равно что принимать короля в свинарнике. Мудрый повелитель ничего не скажет, но разве самим не стыдно?
Гунтер и остальные молчали, но во взглядах я видел осуждение.
- Ты прав, - сказал я с неловкостью. - Прав, извини. Он развел руками.
- Вам не за что извиняться, сэр Ричард. Вы - паладин, с Господом говорите напрямую, но остальной народ сперва должен вымыть руки и вытереть ноги.
- Извини, - повторил я. - Я в самом деле все примеряю к себе.
Гунтер пробормотал:
- И к своему коню...
- Что? - переспросил я. - А конь при чем?
- Ваша милость, у нас не столь резвые кони...
Я перевел взгляд на их взмыленных животных. Под Гунтером роняет хлопья пены, у остальных блестят бока и морды в мыле.
- Виноват, - сказал я. - Но дареному коню кулаками не машут. Какого мне Бог дал...
Они поспешно перекрестились, в глазах Зигфрида мелькнул восторг, на лице Гунтера - страх и замешательство.
По широкой улице женщина несет впереди себя, сильно откинувшись назад всем корпусом, огромную глиняную кринку с парующим молоком, сверху густая кружевная пена в несколько этажей. Завидев нас, опасливо свернула с дороги и прошла под стеной дома.
Гунтер шумно потянул носом, вечерний воздух наполняется ароматами отварных овощей, печеной рыбы, жареного мяса, пахучим дымком дров из старых вишен.
- Люди здесь, - сказал он с сомнением, - все же нехорошие... Раз уж остались в этих краях, то им пришлось... гм, как-то с нечистью уживаться.
Я насторожился:
- Сдружились?
- Нет, - ответил он с той же запинкой, - однако... вот рыцари в горном краю Ливадии уже семьсот лет как оставили коней, сражаются только пешими, там везде камни, горы, кони не пройдут и шагу, но человек... человек везде пройдет! И рыцари там все бесконные. А в Уларии голая степь, рыцарям пришлось отказаться от тяжелой брони, иначе не могли сражаться с юркими степняками на неподкованных конях... Увидите тех рыцарей - ни за что не поверите, что рыцари. Так и здесь, ваша милость, чтобы воевать с нечистью, пришлось кое-что позаимствовать у самой нечисти. Священники таких предают анафеме, а упорных жгут на кострах, но что делать, если священники поспевают не везде? Приходится крестьянам самим...
Я взглянул искоса:
- Ты вроде бы одобряешь? Нет-нет, можешь не отвечать. Я понимаю, что когда тебе и подножку, и ниже пояса, и в спину, то и ты, чтобы не проиграть, начинаешь по их правилам... но в этом есть что-то и нехорошее. Не пойму что, но не нравится это "...нам нужна победа, одна на всех, а за ценой не постоим...". Что-то в этом очень уж нехорошее. Подленькое. Нет, не подленькое - ошибочное. Иная победа хуже поражения. Здесь не слыхивали о пирровой победе? Пирровой может быть не только по людским потерям, но и... как бы это сказать... я не хотел бы оказаться победителем в бою на мечах или копьях, но потерять при этом душу. Или даже честь.
Гунтер кивнул, он отвел взор, пробурчал с неохотой:
- Вы не один такой, ваша милость. Немало христианских рыцарей отправлялись в эти края, чтобы снискать любовь Господа, признательность короля и нежный взгляд дамы сердца. Мало вернулись, но проредили нечисть так, что уцелевшая затаилась в самых дремучих лесах, укрылась в болотах, пещерах. Конечно, на одиноких нападает, но здесь никто не рискует поодиночке.
Мы въехали в середину села, оставив позади десяток домов, Зигфрид проговорил негромко, но таким напряженным голосом, что услышали все:
- Советую всем ехать, как едем. С обеих сторон в нашу сторону смотрят арбалеты.
Они с Гунтером чуть подали коней вперед и закрыли меня с обеих сторон.