Альгидрас посмотрел куда-то в сторону, нахмурился, словно решал что-то для себя, а потом обернулся ко мне.
– Тебе нужно успокоиться. Пожалуйста, – его голос звучал просительно, и это стало для меня неожиданностью.
Повинуясь порыву, я поймала его запястье и с мольбой посмотрела в серые глаза:
– Объясни мне, что происходит. Пожалуйста! Альгидрас, пожалуйста! Я не понимаю. Они вчера так поступили, а с утра Добронега вела себя как ни в чем не бывало. Я чувствую себя так, будто схожу с ума. Понимаешь?
Я почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы, но сдержаться у меня уже просто не было сил.
– Я уже на самом деле не уверена, что у меня все в порядке с головой. Это же… Это же дикость какая-то… Я не могу так больше. Помоги мне. Пожалуйста!
В эту минуту я даже не думала, с чего он должен мне помогать. У Всемилы есть Радимир, есть приемная мать. Зачем этому мальчишке чужая головная боль? Но единственное, что я могла делать, это неотрывно смотреть в серые глаза и шептать все это, давясь всхлипами. Я даже не обратила внимания на то, что вцепилась в его запястье мертвой хваткой и что по щекам у меня давно текут слезы. Да, я должна была задавать все эти вопросы Радимиру, Добронеге, уж никак не этому мальчику. Но интуиция, назначившая вчера Альгидраса самым здравомыслящим в Свири, а еще самым настоящим, что ли, заставляла меня цепляться за него, как за соломинку.
Наконец Альгидрас дернулся, высвобождаясь из моей хватки, и я зажмурилась, чувствуя, что слезы текут все сильнее. Все правильно. Он ненавидит Всемилу, и ему плевать на то, что там происходит со мной. Глупо было бы ожидать иного. Однако он просто поставил корзинку на землю и резко притянул меня к себе. От неожиданности я распахнула глаза и тут же снова зажмурилась, потому что солнце полоснуло по ручью, и у меня под веками заплясали красные пятна. Я невпопад подумала: «С чего я решила, что уже сумерки? Просто небо было затянуто облаками. А вот сейчас снова светит солнце, и значит, скоро все наладится».
Я инстинктивно ухватилась за Альгидраса, до боли сжимая пальцы на боковой шнуровке его кожаного жилета. Второй рукой я вцепилась в его плечо мертвой хваткой. Как же мне не хватало того, чтобы кто-то просто меня обнял. Просто почувствовать себя защищенной хотя бы на минутку. Иллюзия того, что ты больше не одна, что рядом есть кто-то более сильный и он сможет решить все твои проблемы… Я даже не думала сейчас о Свири, о Радиме, о князе и княжеском сыне, с которыми я должна буду сегодня познакомиться. Я впитывала эти ощущения: мне плохо и страшно и меня утешают.
Я не сразу сообразила, что Альгидрас что-то говорит. Сначала почувствовала, что уху нестерпимо горячо, потом подумала, что у него, наверное, и вправду жар, и только потом до меня дошло, что он что-то шепчет. Я вслушалась.
- …ты только успокойся. Вчера был сложный день. Для всех. Ты просто пойми: что бы ни случилось, Радим никогда не сделает ничего тебе во вред. Ты всегда должна ему верить! Всегда! Он скорее даст себя убить, чем причинит тебе зло. Просто помни об этом. И, главное, успокойся сейчас. Все уже хорошо.
Я всхлипнула и еще сильнее сжала его плечо. Хотелось сказать ему спасибо, но оно показалось мне нелепым, потому что не смогло бы передать и десятой доли благодарности, которую я чувствовала сейчас к этому мальчишке.
– Успокоилась? – мое ухо снова обожгло дыханием.
Я просто кивнула, с сожалением понимая, что минутка терапии сейчас закончится, и мне заранее было этого жаль. Впрочем, если Альгидрас так нервно реагирует на женские слезы, что готов обнимать, шептать утешения и еще невесть что… может, взять это на заметку и изредка пользоваться? От этой мысли я улыбнулась, но из объятий высвобождаться не спешила. От него здорово пахло. Травами и деревом и еще чем-то незнакомым и почему-то успокаивающим.
– Нам сейчас нужно отсюда уйти, – негромко проговорил Альгидрас, осторожно отстраняя меня. Он быстро убрал руки с моих плеч и подхватил корзину. Я обратила внимание на то, что он нервничает. На какой-то миг я подумала, что это смущение, но быстро поняла, что его нервозность вызвана чем-то другим. Он словно прислушивался к тому, что происходит вокруг, хотя даже не повернулся в сторону домов.
Я вытерла слезы рукавом и неуверенно посмотрела на Альгидраса. Он дышал поверхностно, словно опасаясь вдохнуть полной грудью. Может, я сделала ему больно? Или же ему настолько неуютно от чужих эмоции? Впрочем, что-то мне подсказывало, что дело было не только в чужих эмоциях, Альгидрас, похоже, не очень хорошо понимал, что делать со своими. Он снова по-детски сморщил нос, нервно прикусил губу, а потом поднял на меня взгляд.
– Здесь слухи летят быстрее ветра. К вечеру об этом будет знать Радим, – он на миг замолчал, подбирая слова.
Я посмотрела на него в недоумении. И что? Что такого было в этой сцене? Мы же тут, простите, не оргию на виду у всей Свири устроили. Я расплакалась, он успокоил. Что тут такого?
– Утешение сестры побратима приравнивается к государственной измене? – нервно усмехнулась я.
Альгидрас смерил меня нечитаемым взглядом, разом словно закрывшись. Я почти услышала щелчок. Черт. Я опять сказала что-то не то. Тут же некстати вспомнилась сцена на берегу Стремны, когда он увидел расшитый ворот на платье Всемилы. Я прикусила губу, чтобы не ляпнуть чего-нибудь еще. Альгидрас отвел от меня взгляд и заинтересовался рощей, точно видел ее впервые.
– Я неудачно пошутила, – негромко проговорила я, пытаясь сгладить свои слова.
Кажется, снова не слишком успешно. Впрочем Альгидрас улыбнулся уголком губ:
– Я оценил шутку.
Он как-то нервно поправил повязку на шее. В эту минуту я вспомнила о его ранах, попыталась понять, не успела ли я какую-нибудь задеть и пришла к неутешительному выводу, что висла как раз на той руке, которую порвал Серый. Я подумала, что нужно извиниться, но фраза «оценил шутку» окончательно выбила меня из колеи. Когда же закончатся эти шарады? А что, если я насовсем застряла в Свири и мне придется изо дня в день вот так ходить по краю пропасти, каждый раз рискуя сорваться вниз из-за одного неосторожного слова?
– Извини… – автоматически пробормотала я, переводя взгляд на ручей, и в очередной раз удивляясь тому, как я умудрилась так отклониться от того места, где входила в рощу, – ведь была же уверена, что иду по прямой.
– За что?
Вопрос Альгидраса прозвучал с легким удивлением, и я устало пояснила:
– Ты ранен. А тебе пришлось меня искать, да еще рука, а я сейчас ее…
Он досадливо сморщился и отмахнулся, и мне снова стало неловко, потому что как-то все расклеилось после моей фразы про государственную измену. Я тут же задумалась, что фраза прозвучала слишком сложно для местной речи. Оставалось надеяться, что Альгидрас «из-за своей учености» этого не заметит. Впрочем, ему и без того сегодня странностей в поведении Всемилы хватит. Вряд ли та бросалась в его объятия за утешением и жаловалась на брата. Я вдруг подумала, жаловалась ли Всемила на Радима в принципе и если да, то кому? И какой она, вообще, была? Неужели она заслужила порицание и презрение, которыми одаривают ее свирцы? Мне вдруг стало грустно за нее.
А меж тем Альгидрас настойчиво повторил, что нам пора. Я кивнула и вдруг вспомнила, что утешить-то он меня утешил, но от ответа на вопрос ловко ушел.
– Подожди!
– М-м?
Альгидрас, уже шагнувший к ручью, медленно развернулся всем корпусом. Вероятно, крутить головой ему было больно.
– Ты так и не ответил: что именно Радим влил в меня вчера и почему?
Альгидрас закусил губу и посмотрел мне в глаза. В первый раз с момента моего появления здесь кто-то смотрел на меня вот так: пристально, словно выворачивая наизнанку. Так, будто для понимания меня ему не хватает совсем чуть-чуть и вот сейчас он получит недостающие знания. Мне стало неуютно. Что ж у него взгляд-то такой… Я попыталась сосредоточиться на своем недавнем открытии, что у него девчачьи ресницы. И веснушки, опять-таки. Да и глупо это – чувствовать себя неуютно, когда на тебя смотрит обычный мальчишка. Сколько ему лет-то, вообще?