— Считай, что ты имела неосторожность мне понравиться, — сказал Гидеон де Венатур, плотоядно улыбаясь. — Как золотая монета. Ты же знаешь, что драконы притягивают золото? Оно их греет. Будоражит кровь.
— Тогда оставьте себе эти пятьсот золотых и грейтесь ими! — я сжала кулаки, сожалея, что я не мужчина и не могу отомстить обидчику рыцарским поединком.
— Хм… — дракон соединил кончики пальцев, лениво посматривая на меня из-под ресниц. — Дело в том, что меня греет нечто иное…
— Кровь девственниц! — хохотнул его брат, и рыцари дружно поддержали.
Я вздрогнула, услышав это, и дракон от души рассмеялся:
— Нет, брат шутит. Девственницы меня не слишком привлекают — с ними слишком много возни.
— Милорд! — соизволила напомнить о себе настоятельница, подавшись вперед. Лицо её пошло красными пятнами, а монахини в зале старательно отворачивались, будто ничего и не происходило, а их больше всего интересовали трещины на стенах. Все это я отмечала краем сознания, в то время, как мысли метались, в поисках выхода из ловушки.
— Прошу прощения, матушка, — извинился дракон без капли раскаяния в голосе и обратился ко мне: — Меня греет нечто другое — игра. Только игра будоражит кровь. Охота, карты…
— Милорд! — снова воскликнула мать Беатриса.
— …флирт, турниры, — продолжал маркграф, не обращая на нее внимания, — все это забавно, но уже приелось. А в этой деве я вижу новое развлечение — свежее, то, чего еще не было. Говорящая книга — что может быть интереснее?
— Но я не книга, а человек, — попыталась вразумить его я. — Вы не можете купить меня…
— Женщина считает, что она — человек! — выкрикнул Дилан, и слова были встречены хохотом.
— Вы находитесь в святом месте, — сказала настоятельница, не особенно надеясь, что ее услышат.
Но дракон тут же вскинул руку, и его люди замолчали.
— Как вы себя ведете, разбойники? — сказал он, и я уловила иронию в его словах. — Вспомните, где находитесь. Тихо, — и он приложил палец к губам, не отводя от меня черных насмешливых глаз. — Я тебя уже купил, Виенн. За пятьсот. Согласны, матушка?
— Матушка? — спросила я, чувствуя, как слезы подступают к горлу.
Если бы она сейчас ответила «нет», я бы бросилась на колени перед этой старухой и облобызала ей туфли в знак благодарности.
— Я согласна, — ответила настоятельница глухо.
— Дело сделано, — обрадовался дракон. — Собирайся, Виенн. Теперь ты моя.
3. Бегство и кольцо
В тот момент мне казалось, что нет никого отвратительнее драконов. Когда же наступит время, когда ангел небесный уничтожит их племя и, как написано в Писании, накормит их мясом всех верных, а из шкур сделает шатер? Но до этого времени, скорее всего, было еще далеко, потому что молнии не засверкали, и ангелы не появились, и драконы не упали замертво, а продолжали потягивать вино.
Повернувшись на каблуках, я вышла из зала. Собственности маркграфа незачем было больше служить цитатником у настоятельницы.
«Собирайся, Виенн».
Вспоминая голос дракона, я готова была выть от бессильной злости. Я злилась и на маркграфа, и на мать-настоятельницу, и… на отца с братом. Второй раз пережить предательство — это слишком. Избавились, как от разбитой посуды, бросили, продали…
Собирайся, Виенн.
Как будто мне было, что собирать. Оказавшись в своей келье, я достала из-под кровати сундучок — там хранилось платье, в котором я пришла в монастырь. Простое, коричневого цвета — цвета честной бедности. Я выменяла его у вилланки, когда сбежала из замка. И оно сослужило мне хорошую службу. Так же, как и серый домотканый платок.
Поспешно переодевшись, я повязала голову платком, спрятав волосы. Тогда было глупо бежать в платье из шелка, а теперь глупо бежать в монашеской хламиде. В поясном кошельке у меня хранилось всего лишь два медяка — несколько дней назад я продавала петрушку с монастырского подворья и не успела отдать выручку в общую кубышку. Ничего, из-за пятисот золотых никто не вспомнит о двух медяках, а небеса не слишком обидятся, что я лишила их такой скромной жертвы.
Сундучок я решила оставить — он привлек бы ко мне внимание, встреть я кого-нибудь в монастыре, и это решение оказалось верным, потому что почти сразу я столкнулась с сестрой Летицией.
— Куда это ты, Виенн? — спросила она.
— Пойду в часовню, помолиться перед отъездом, — ответила я, набожно сложив руки.