— Очень хотелось бы верить… однако я не знаю, как вам это удастся! — воскликнул неизвестный, а затем печально добавил: — Вот разве что выстрелом в голову? Из парализатора. Хотя, наверное, это очень болезненно?
— Чрезвычайно, — спокойно подтвердил полисмен и сделал небольшой шаг. Одновременно мимолётным движением указательного пальца левой руки он предостерёг своего младшего коллегу от вмешательства в непонятную ситуацию. — Больше того: чревато практически необратимым повреждением мозга и…
— Чьего мозга? — перебил незнакомец и порывисто подался навстречу. — Ради всего святого, уточните: чьего именно?!
— Любого человека — невосприимчивых не существует, — всё так же неторопливо разъяснил старший. — Вот почему боевой парализатор разрешается применять исключительно при стрельбе по нижним конечностям. В самых крайних случаях — в правую часть корпуса.
— Нет, мне такой гуманизм ни к чему, — отмахнулся мужчина и в волнении зашагал по комнате, то и дело задевая плечом решетку. — Но если это столь опасно… Тогда вся надежда на «болевую камеру»! Помогите в неё попасть, а? На четверть часика, больше я не выдержу. Вдруг она там подохнет?
«Сумасшедший. Типичное раздвоение личности», — одними губами шепнул новичку первый дежурный (второй и третий между тем деловито переместились ко входной двери, готовые действовать). Однако их начальник после недолгого молчания продолжил осторожный разговор.
— Я не ослышался? Повторите, пожалуйста, — попросил он и очень мягко попридержал молодого человека за локоть. — Вы хотите добровольно подвергнуться столь страшному наказанию? Или совершили некое серьёзное преступление? В таком случае…
— О, если б стать преступником! Тогда всё было бы просто: суд, приговор, «камера»… Но это так долго! Кроме того, я добропорядочный гражданин, у меня бизнес, репутация… воспитание, наконец! И ради решения своих проблем нарушать закон? Нет, это слишком!
Он горестно покачал головой, а затем поднял на полисменов свои совершенно нормальные карие глаза — кроме безнадёжной тоски там больше ничего не отражалось.
— Понимаете, я долго бежал и, кажется, оторвался от… от неё. Хотя вы же знаете, что ей не обязательно находиться рядом. Сколько там: две с половиной мили, три? Но я менял направления, путал следы в течение трёх часов, не меньше. Она преследовала меня, потом отстала. И всё это время я слышал её голос — сначала спокойный и ласковый, потом нестерпимо-высокий, нервный, повелительный… Нет, ну почему, почему на нашем маленьком Острове это случилось именно со мной?!
Молодой человек ухватился руками за волосы и с протяжным стоном зашатался — дежурные продолжали внимательно за ним следить. Внезапно он перестал раскачиваться, замер и медленно осел на корточки, уронив голову на колени. Долгая пауза… тревожная тишина… а затем из-под вздрагивающих ладоней вдруг вынырнуло бледное лицо, искажённое уже явно безумной улыбкой.
— Не-ет! А вот и не получи-илось! — злобно хихикнули скривившиеся губы. — Разве можно убежать от такой очаровательной… очаровательной дряни-и-и?
Очередной ноющий стон плавно перешёл в высокий звук очень странного тембра, который резко оборвался. Неизвестный порывисто выпрямился — это естественное движение было исполнено скрытой звериной грации. Он снова внимательно осмотрел помещение, потом перевёл взляд на свою одежду и вдруг сильно покраснел. Несколько быстрых жестов руками, шаг влево к настенному зеркалу (пальцы ловким перебором восстанавливают спутанный пробор…); круговой поворот корпуса с легким вращением — и перед озадаченными полисменами возникло существо с приятной, снисходительной улыбкой. Брюки и курточка оказались в полном порядке, а в причёске отмечалась лишь лёгкая небрежность.
Но вот голос…
— Не волнуйтесь, произошло досадное, смешное недоразумение! Обычное нервное расстройство, со мной такое бывает…
Эти успокаивающие слова произвели совершенно обратный эффект: мужчины побледнели и суетливо попятились, за исключением ошеломлённого новичка. Старший полисмен, не церемонясь, схватил его за шиворот и отшвырнул подальше от существа, нежная улыбка которого сменилась озабоченной.
— Господа, господа, что с вами?!
Голос повелительный, высокий, чистый — почти колоратурное сопрано…
— Ой, какие же вы у меня беспокойные! Ну, потерпите минуточку, я сейчас всё объясню. Понимаете, подобные приступы необъяснимого страха случаются почти каждый вечер и…
— Заткнись, мерзкая гадина!!
Это выкрикнули совсем по-другому: тяжёлым, надтреснутым баритоном. Сразу изменилось и выражение лица, став из доброжелательно-нейтрального опять злым и ненормальным:
— За что? Нет, ответь: за что ты так со мной поступила?!
— Не обращайте внимания! — (мгновение — и очередная перемена внешнего вида, уже со знаком «плюс»). — Не слушайте!
— Нет, продолжайте слушать! А ещё лучше включите запись! — (снова болезненность, злоба, ярость…) — И немедленно ведите меня в «болевую камеру»! Что, испугалась, ведьма?!
— Глупости! Какая-то дурацкая камера… — (ещё секунда — в голосе и в облике вновь приветливость, сочувствие, ирония…) — А кроме того, рядовые полицейские не имеют к ней доступа. Правда, мальчики?
«Мальчики» напряжённо переглянулись, а затем в руке старшего появился тяжёлый «т»-образный парализатор. Увидев оружие, существо одной ногой крупно шагнуло вперёд, а другой быстро отступило — в результате его тело резко развернулось и ударилось боком о решётку. Невероятным образом перекошенный рот издал протестующий, тоненький женский визг — и почти одновременно хриплый мужской крик радости:
— Что вы задумали? Не смейте! На помощь, убивают!!
— Стреляйте! Да стреляйте же! И в голову — пропади оно всё пропадом…
После этих слов лицевые мускулы молодого человека пришли в хаотическое движение (извилистые морщины… чистый лоб… дергающаяся щека… трепещущий язык… оскаленный рот… добренькая улыбочка…) Наконец лицо успокоилось, и на нём явственно обозначилось циничное, холодное равнодушие. Чувственные розовые губки сложились в красивый бантик, а потом медленно раскрылись и сообщили:
— Стрелять очень не советую: за это преступление в «болевую камеру» угодите как раз вы все, а вашим глупым объяснениям никто не поверит. Не разойтись ли нам по-хорошему, красавчики?