Это будет самая настоящая братоубийственная война! И позор за бойню ляжет и на меня, Старшую Королевну по рождению. Даже если и уцелею во всеобщей заварухе, что маловероятно. Я и сейчас живу только потому, что властолюбивые заговорщики всех мастей и окрасок подзабыли, каким секретом владеет бывшая фаворитка мадемуазель Ласкэ. Лишь она и граф Франц − выбирайте, если угодно. Лучше всего убить обоих, и спорить будет не о чем! Ох, это я заговариваться начала…
Значит, резко устранять самозванку нельзя. Эх, как славно было бы начать мутить наших воинов − они Мстислава Ласкэ уважали, а я, как-никак, теперь его официальная «сестра»! Но к ним меня никто не подпустит − прикончат мгновенно и без сантиментов. Витязей курирует советник Коревич, и для него я тоже лишнее звено, помеха. Ему во всех смыслах приятно с Хель (наверно, уже и спали вместе), а он не из тех, кто от хорошего ищет лучшее.
И вот получается, что здесь, в моем родном доме, у меня нет никаких перспектив! Существовать в качестве приживалки, может, и дозволят, но опять же недолго. Хельга с детства знает мой характер и во мнимую покорность не поверит.
И остается побег. Радикальное и проверенное историей средство решения проблем в схожих ситуациях. Беда лишь в одном: бежать некуда.
Я недолго размышляла на эту безнадёжную тему и вскоре научилась просто гулять вне докучливых мыслей. Вернее, они уподобились теням, которые были заметны лишь при ярком свете растревоженного сознания − а я теперь старалась будоражить свою нервную систему как можно реже. И фляжку со своей любимой мадерой таскала откровенно напоказ − иногда прикладываясь к ней, не столько глотала, сколько делала вид. Вдобавок отказ от косметики тоже приносил маскировочную пользу: встречая меня с вялой, опухшей физиономией после сна (раньше полудня я не вставала), любой недоброжелатель непременно думал: «Дык скоро совсем сопьётся!» Во всяком случае, советница Алина высказывалась именно так. Занятно, что она испытывала ко мне нечто вроде сочувствия или даже уважения, поскольку я её провела, прикинувшись во время трагических событий на Базе заурядной, распущенной аристократкой. Дюнштайн − непонятное существо: вроде бы, клиническая злодейка, но с непредсказуемыми приступами гуманизма. Впрочем, это уже в прошлом − сейчас она обычный человек, борющийся со смертью. И, кажется, уступает в этом последнем поединке.
Отправляясь на свои долгие прогулки, я поначалу думала, что свихнусь от скуки и одиночества. Однако постепенно почти бездумное времяпровождение стало меня затягивать и даже откровенно нравиться. Возможно, потому, что лето выдалось ровным, с устойчивой, тёплой погодой без ветров и гроз, которые мне всегда портили настроение. Что хорошего в льющейся с неба мутной воде? А в мокрой, холодной траве после ливневого полива? Даже простое созерцание данного процесса вызывало тоску и раздражение − я всегда удивлялась Малинке, которая находила тихие летние дожди привлекательными для мечтаний. Всё же мы с ней слишком разные.
Но в этом году деньки стояли благодатные! За три месяца я истоптала пешком весь наш городок и его окрестности, добираясь аж до заградительных стен. Фигурно подстриженные садовниками декоративные парки очень скоро мне надоели в отличие от диких, заброшенных уголков северной и восточной сторон света. Я заходила по колено в густые, высокие травы и порой стояла, позабыв о минутах и часах, до боли в онемевших ногах. Приятная была эта боль − горячая, ноющая, заслуженная… Уставшая, я иногда незаметно для себя самой опускалась на мягкую, нагретую землю и безмятежно дремала, ничем и никем не потревоженная. Пряный запах причудливых растений и цветов, названия которых я не знала, не будоражил ум, как в путешествиях, а успокаивал − ненавязчиво и надолго. Неприятные с детства насекомые, при виде которых в башнях я громко и старательно визжала, здесь не внушали ни страха, ни отвращения − это был их мир, изначальный и тысячелетний. Чудачку в охотничьем костюме, забредшую в чужие владения, они тоже нисколько не боялись: хрупкие сенокосцы меланхолично обходили мои запылённые сапожки, кузнечики запрыгивали на ладони, а разноцветные чио-чио порхали возле самого лица. Появление какой-нибудь змеи могло нарушить эту идиллию, но ничего такого не случилось. Да и то меня обогнули бы стороной − ни соблазнов, ни угрозы я не представляла.
Среди удовольствий бездумного отдыха таилась и одна опасность: буколическое, пасторальное одиночество вдали от любой деятельной суеты было сродни наркотику. Причём со всеми его характерными особенностями − расслаблением, уходом во внутренний мир и привыканием. В последние дни мне уже не хотелось возвращаться в опостылевшие башни даже на ночь, а привычные, как вечерняя зевота, подземелья вообще внушали устойчивое отвращение. Я начинала понимать, почему в древности люди порой покидали города, уходили от благ цивилизации и больше их не воспринимали как таковые. Покой и абстрактная свобода оказывались сильнее повседневных житейских радостей, ибо формировали личность, приближенную к искомой божественности, надёжно и без коварных искушений. Равнодушие к мирской суете, отсутствие постоянного городского стресса (а зачастую и страха) настолько прочно становились новой поведенческой нормой, что вызывали у мирян невольное уважение. Ну а правители относились к отшельничеству по-разному, как и положено реальным вершителям людских судеб. Сами же они этим практически не страдали. Власть ведь тоже наркотик да ещё какой…
В моём случае ситуация была на редкость неопределённой, сродни продолжительному отпуску, из которого могли в любой момент отозвать. Ради знакомства со «Свинцовой башней» или даже «Ртутным погребком» при подозрениях, что известная всем мамзель не бесцельно бродит-гуляет, а вынашивает некие зловещие планы. Я же просто накапливала силы без ясного понимания, когда и куда их можно будет применить. Почти не рассчитывая на фартовый случай.
А он возьми да подвернись! Не знаю не ведаю, что толкнуло расчётливую Дюнштайн геройствовать там, где и осторожности для успеха хватило бы, но старая дева в натуре попёрла на рожон. Ну а Энни Норманн миндальничать не стала. И себя сдерживать не привыкла, и выгоду почуяла, как понимаю.
Я узнала об этом происшествии случайно, по подземному «сарафанному радио». И как-то сразу поняла, что нужно предпринять. Риска никакого, а важнейшие секреты рядом, на расстоянии вытянутой руки. Точнее, шприца со специфической сывороткой.
Я кое-что понимаю в прикладной медицине − спасибо покойным родителям, принуждавшим маленьких легкомысленных королевен к нужной учёбе. Малинка интересовалась техникой, я − врачеванием на уровне чуть выше больничной сестры. Но первую помощь могла уверенно оказать, что и продемонстрировала на третьей малой станции во время нападения оборотней − сам Командор может подтвердить мою квалификацию. Его израненная рука избежала моими стараниями увечья и, кажется, давно зажила. Впрочем, я тогда доказала, что и стрелковым оружием владею недурно.
Мою задачу облегчило определённое равнодушие, проявленное к судьбе несчастной советницы Династии со стороны оной. Нет, её лечением занимались всерьёз и качественно, а вот насчёт послеоперационного ухода озаботились спустя рукава. Которые у врачей, как известно, короткие. И больничных сиделок помимо Гарольда, верного слуги-мажордома, не нашлось.
Тут я и предложила свои скромные услуги. Мотивация была понятная и вполне честная: «Изнываю от безделья!» После чего у заведующей Веры Августовны Лович не возникло никаких возражений по поводу моей кандидатуры. Гораздо больше её удивил (меня тем более!) визит Эльзы фон Хётцен, которая тоже пожелала стать на время ангелом милосердия.
Эльза, сестра Романа − она же Эрика Хаосс из сериала «Медея Темир: смертельная борьба», она же «Колдунья-прима» по классификации реестра галактических разведок. Интересная девчонка: умная, но слишком увлекающаяся и подверженная влиянию со стороны. Последнее стоило использовать при иных обстоятельствах, но сейчас моё положение было крайне невыгодным. Поэтому я на контакт не шла, а она вообще не понимала, как ей со мной себя вести. И так, и этак выгоды никакой, а просто от скуки заводить подружек уже возраст не позволял. Однако её желание сиднем сидеть возле неподвижного тела своего бывшего заклятого врага меня очень занимало. Должны быть какие-то мотивы, но я их не видела.
Тем не менее, её помощь тоже была принята, потому как появилась возможность разбить общее время дежурства на стандартные восьмичасовые смены. Я выпросила ночь, против чего не возражали. Меня сменял Гарольд, что опять же шло на пользу моим планам: при случае все проблемы сваливались на него как на самого некомпетентного. Мне уже давно было не до приличий, так что совесть помалкивала в тряпочку.
Реанимационная размещалась на минус третьем этаже Больничной башни и представляла собой обычный зал, разбитый на герметичные секции со спецоборудованием. Общая и частная система сигнализации и вызовов − ничего лишнего. Разумеется, имелось автоматизированное наблюдение, но в особо сложных случаях необходим был и постоянный человеческий контроль. Или так делалось по некой давней «традиции Гиппокорта» − весьма разумного эскулапа, который считал врачевание дерзким вмешательством в божественные замыслы. Ему же принадлежит и знаменитое высказывание: «Наживаться можно на чём угодно, кроме войны и медицины». Здесь нет ни грамма идеализма − только предупреждение. Естественно, что оно никого не остановило от наживы на самом жутком и самом святом, но свой долг этот человек исполнил. Правда, очень скоро выяснилось, что и бескорыстная деятельность в сферах узаконенных убийств и спасений может также натворить много чего страшненького, но тут исключительно вина потусторонних злых сил, с них и спрос. Подробности и детали имеются в теории любого из религиозных бизнесов.
После подробного инструктажа я возвратилась к себе и кое-чем запаслась из своей специальной аптечки. Извинившись стыдливой скороговоркой перед северными богинями Идун и Эйр, покровительницами долголетия и здоровья, принялась терпеливо дожидаться позднего вечера. А ровно в полночь сменила дочь Командора, которая отсидела свою вахту без происшествий. Вид у неё был как у отбывшей тяжкую трудовую повинность.
Мне предстояло терпеливо дожидаться, когда Дюнштайн очнётся хотя бы на минуту − только тогда можно было приступать к задуманному. Это случилось лишь на третьи сутки, нынешней ночью, ближе к утру.
В палате царил мягкий сиреневый полумрак-полусвет, который словно застывшей волной окутывал больничное ложе, установленное в углу перед настенной лабораторной панелью. На ней рядами мигали многоцветные огоньки, и порядок их беготни сохранялся уже несколько часов. Развалившись в большом кресле напротив, я в очередной раз меняла цвет своих ногтей с помощью портативной косметички, как вдруг заметила, что Алина смотрит на меня. Неотрывно и как-то ехидно. В тот же миг на панели яркой зеленью засияло центральное окошко, оптимистично известившее, что пациентка в большей степени живая, нежели чем при смерти.
Я встала, наклонилась − никакой ошибки, мне ухмылялись с каким-то мрачным пониманием ситуации. Почти сразу же это было подтверждено хриплой репликой:
− Явилась сводить окончательные счёты? Или за информацией?
Я растерялась и не смогла сразу найти удачный ответ. Мою заминку заметили и удовлетворённо подытожили:
− Значит, душить не будешь − разумное решение. Тогда присядь поближе и отвечай на мои вопросы, поняла?
Я не верила своим ушам: даже при её всегдашней наглости подобное поведение было ныне чересчур! Тем не менее, я почему-то подчинилась. Правда, заметила:
− Удавить вас можно было и во сне. Не находите?
− Не-е, это не так завлекательно, − просветила меня Алина. − У мести вся сладость пропадёт. Запомни на светлое будущее: нужно дождаться, когда беспомощная жертва придёт в себя − вот как я сейчас − а потом уж и кончать её на свой вкус и усмотрение. Подушкой, там, или просто руками… Но в обоих случаях не сразу, не резко! Надавила − подержала − отпустила. И так раз десять. Тогда самый кайф и словишь!
Я смотрела во все глазищи на неё − исхудавшую до костяной хрупкости, распятую на ложе путами проводов и датчиков − и озадаченно моргала. Ну и запоминала, конечно. Значит, вариация такая: подходим к самозванке сзади и аккуратно кроем её кирпичом по затылку. Затем связываем по рукам-ногам и приводим в чувство. А дальше в точности по совету: ножкой в грязном сапожке на горлышко наступить и старательно прижать! Потом дать вздохнуть, сосчитать вслух до десяти и повторить процедуру. И так пока коленочка не устанет…
Алине было худо, но она крепилась. Сказала с прежней повелительной хрипотцой:
− Перечисляй по порядку, как меня лечат. Что вкалывают и чем прижигают. И пошустрее, если заинтересована в толковом собеседовании.