— Хорошо, я посмотрю.
Рыбакова начала с полок, располагавшихся под потолком. Она залезла на стремянку, взяла одну из папок и села на верхнюю ступеньку.
Она переворачивала листы, почти не глядя. В основном это были пейзажи и натюрморты. Техника исполнения и материалы были разными: пастель, сангина, охра. Иногда попадались портреты и фигуры в полный рост, но ни одного изображения обнаженной натуры за два с лишним часа Валентина Васильевна не обнаружила.
— Ярослав, я уже устала. Пожалейте! — жалобно протянула она, закрывая очередную папку.
— Давайте сделаем перерыв, а потом вы продолжите.
— Идет. Я бросила бы все к чертям собачьим, если бы не понимала, насколько это вам нужно.
— Может оказаться даже нужнее, чем мне на данный момент кажется. Вам чаю?
— Лучше кофе. Старушке надо немедленно взбодриться.
Марков включил электрический чайник.
— Слезайте. И нечего на себя наговаривать. Старушка! У меня отец в семьдесят пять лет кроссы бегал и ледяной водой обливался. А вам и шестидесяти нет.
— Мужчинам проще форму поддерживать. На лицо им, например, время можно не тратить. Отрастил щетину — и все, ты в тренде. До этого полвека с подобной целью отпускали бороды.
— Наверное, вы правы. Но я все-таки считаю, что старость приходит к человеку после восьмидесяти.
— Мне кажется, если я сейчас слезу, то потом наверх уже и не заберусь, — медленно спускаясь с лестницы, пожаловалась Валентина Васильевна.
— Смелее, смелее.
Марков достал из стола чашки и банку растворимого кофе.
— Коньяк будете?
— Плесните немного в кофе, — ответила Рыбакова, становясь на пол.
Она села в любимое кресло хозяина и с удовольствием вытянула ноги.
— Вот оно, счастье!
Марков подал ей на блюдце чашку с кофе.
— Горячий, осторожнее. Сахар я положил.
Рыбакова поставила чашку на стеклянный журнальный столик рядом с креслом.