— Ничего не поделаешь, я созрел.
Бритый Ли, смотря на клубящиеся искры, елозил всем телом. Он тяжело дышал и кричал вместе с Сун Ганом:
— Звездочки, звездочки, так много звездочек…
Тогда Кузнец Тун был двадцатилетним парнем и не женился еще на той толстозадой бабе. Широкоплечий крепкий Кузнец держал в левой руке щипцы, а его правая рука вращала молот. Он ковал и глядел на Бритого Ли. Кузнец знал, чем таким тот занимается, и думал про себя, что эдакое чмо малолетнее, оказывается, тут вовсю само с собой упражняется. Когда Кузнец задумался, он чуть было не отбил себе молотом левую руку. Отбросив щипцы, будто обжегся, он испуганно подскочил и, матерясь, опустил молот.
— Эй, тебе лет-то сколько? — обратился он к сопевшему на лавке Бритому Ли.
Ли, задыхаясь, ответил:
— Почти восемь.
— Мать твою, — вскрикнул удивленно Кузнец. — Экий малец паршивый, еще восьми не исполнилось, а уже и половое влечение имеет.
С тех пор Бритый Ли узнал, что такое половое влечение. Он верил, что сказанное Кузнецом было вернее того, что наплели школьники, ведь Кузнец был старше их. Ли больше не говорил, что он созрел. Он сменил свою формулировку и с гордостью выдал Сун Гану:
— У тебя еще нет полового влечения, а у папы твоего уже есть. И у меня есть.
Упражняясь на телеграфных столбах, Бритый Ли поднял к новым вершинам свое мастерство: когда он терся и заливался краской, то начинал ползти по столбу вверх, а добравшись туда, сползал по столбу вниз. Очутившись опять на земле, Ли, лопаясь от удовольствия, говорил брату:
— Очуметь можно, как приятно!
Однажды он почти долез до верха и увидел подошедших школьников. Тогда он соскользнул вниз и, не говоря Сун Гану, как ему приятно, сразу обратился к тем троим:
— Вы не понимаете: когда пиписька делается твердой, это не я созрел, это половое влечение пришло.
Когда миновал бурный медовый месяц, счастливая жизнь Сун Фаньпина и Ли Лань пошла своим чередом. С утра они вместе шли на работу, а вечером вместе возвращались домой. Школа Сун Фаньпина была совсем близко от дома. Закончив работу, он шел на тот самый мостик и ждал там минуты три. Когда появлялась Ли Лань, они вместе, улыбаясь, отправлялись домой. Вместе покупали продукты, вместе стирали одежду, вместе спали, вместе вставали — так, словно не было того, чего бы они не делали вместе.
Через год такой жизни к Ли Лань вернулись ее мигрени. Счастье нового замужества затмило на время боль, но она, словно накопившись и выросши со временем, ударила с небывалой силой. Ли Лань уже не скрежетала зубами, а заливалась слезами. Она, как роженица, клала себе на лоб белое полотенце и целыми днями барабанила по вискам, будто монах, колотящий деревянную рыбу, так что звук гулко разносился по всему дому.
В те дни Сун Фаньпин совсем не высыпался. Он часто просыпался ночью от криков Ли Лань, вставал и шел во двор по воду, мочил в холодной воде полотенце, выжимал его и клал жене на лоб. Тогда Ли Лань становилось намного легче. Сун Фаньпин, точно сиделка у постели лихорадящего больного, по нескольку раз за ночь вставал поменять Ли Лань полотенце. Он считал, что Ли Лань нужно лечь в больницу и хорошенько пролечиться разок, только не у наших никудышных уездных врачей. Сидя за обеденным столом, Сун Фаньпин чуть не каждую неделю писал по письму своей сестре в Шанхай, чтобы та скорей разузнала про какую-нибудь больницу. В письмах всегда было слово «безотлагательно», а в конце стояла целая шеренга восклицательных знаков.
Через два месяца его сестра наконец-то ответила. Она писала, что уже договорилась в одной больнице, но требуется еще бумага о переводе от наших лючжэньских врачей. В тот день Ли Лань на себе испытала, какой удивительный у нее муж. Сун Фаньпин отпросился на полдня из школы и после обеда пошел с женой на шелковую фабрику. Он собирался поговорить с директором, чтоб тот согласился отпустить Ли Лань в Шанхай подлечить ее мигрень. Робкая Ли Лань никогда не брала отпуска по болезни и, доведя Сун Фаньпина до дверей конторы, стала умолять его пойти без нее, потому что она не решалась войти. Муж улыбнулся, кивнул и попросил Ли Лань дожидаться снаружи добрых вестей, а сам вошел внутрь.
Сун Фаньпин был в нашей Лючжэни человек известный. Слава о его потрясающем броске разошлась по всем дворам, и когда он представился директору фабрики, то тот, не дав ему договорить, махнул рукой и сказал, что знает, кто он — тот самый игрок, забросивший мяч в корзину. Потом они уж говорили, как старые друзья, и проболтали больше часу, так что Сун Фаньпин чуть было не забыл, что жена дожидается его у двери. Ли Лань снаружи заслушалась их разговором. Потом, через много лет, вспоминая о своем муже, она с чувством говорила:
— Такой красноречивый!
Когда директор с Сун Фаньпином вышли наружу, то директор не только согласился отпустить Ли Лань лечиться в Шанхай, но и сказал ей, чтоб в Шанхае она ни о чем не беспокоилась, лечилась как следует, а если будут какие проблемы, чтоб обращалась на фабрику, там все помогут устроить.
Потом Сун Фаньпин, вооружившись красноречием, так поразившим Ли Лань, отправился в больницу и, действуя по заведенной схеме, принялся болтать с молодым врачом о чем придется. Сун Фаньпин знал все обо всем, и их разговор переходил с одной темы на другую, но они всегда сходились к единому мнению. Они говорили увлеченно, брызгая слюной во все стороны. Ли Лань сидела рядом и слушала их, застыв от изумления. Она забыла о собственной боли и радостно глядела на Сун Фаньпина. Ли Лань и подумать не могла, что мужчина, с которым она прожила больше года, окажется таким талантливым. Когда они получили документы, молодой врач, не наговорившись, проводил их до ворот и пожал Сун Фаньпину на прощание руку. Он сказал, что встретил родственную душу и непременно зайдет как-нибудь вечером с бутылочкой шаосинского и парой закусок попроще поговорить, да не просто поговорить, а выговорить все, что накипело.