— Мама, я много лет работал пекарем в Нью-Йорке, — сказал он и стал месить тесто.
— Что делается! Это и есть дорогой мой сын, который скажет надо мною каддиш, — приговаривала она хрипло, сквозь слезы. Силы оставили ее, и она опустилась на кровать.
Бёрл сказал: «Женщины есть женщины» — и пошел в сарай принести еще дров. Коза села рядом с печкой; она с удивлением рассматривала незнакомого человека — такого высокого и в такой чудной одежде.
До соседей дошла добрая весть о том, что сын Бёрла приехал из Америки, и они пришли поздороваться с ним. Женщины стали помогать Бёрлихе готовиться к Субботе. Одни смеялись, другие плакали. В комнате было полно людей, как на свадьбе. Они спрашивали у сына Бёрла:
— Что нового в Америке?
И сын Бёрла отвечал:
— Америка в порядке.
— И что евреям — хватает на жизнь?
— Там едят белый хлеб даже в будни.
— И остаются евреями?
— Я не гой.
После того как Бёрлиха благословила свечи, отец с сыном отправились в небольшую синагогу через улицу. Выпал первый снег. Сын пошел широким шагом, но Бёрл удержал его: «Не спеши».
В синагоге евреи декламировали «Возрадуемся» и «Л’ха доди́». Все это время снаружи продолжал идти снег. После молитв, когда отец с сыном вышли из синагоги, местечко стало неузнаваемым. Все покрылось снегом. Можно было различить лишь очертания крыш и свечи в окнах. Самуил сказал:
— Ничего-то здесь не изменилось.
Бёрлиха приготовила фаршированную рыбу, куриный суп с рисом, тушеное мясо с морковью. Бёрл произнес благословение над рюмкой ритуального вина. Семья принялась за еду и питье, и в наступившей тишине стало слышно стрекотание домашнего сверчка. Сын много говорил, но Бёрл и Бёрлиха мало что понимали. Его идиш был иным, в нем были иностранные слова.
После последнего благословения Самуил спросил:
— Отец, куда ж вы дели все те деньги, что я вам посылал?
Бёрл приподнял белые брови.
— Они здесь.
— Вы не положили их в банк?
— У нас нет банка в Ленчине.
— Где ж вы их держите?