Я сам - Иуда, сам - Пилат
и тот, кто вбил в ладони гвозди.
Я вижу жизнь лишь из засад,
но и открыться мне уж поздно.
Так тяжело, хоть вой подчас…
И он почувствовал, что ему действительно тяжело, и хочется если не завыть, то заплакать, как бывало в далёком детстве, когда он сидел на коленях у матери, играл весёлыми жёлтенькими цветочками и слушал заунывно-протяжную песню их старого-престарого соседа - далёкого потомка какого-то племени индейцев аче-гуаяков…
Патрио закрыл глаза и почуял щекочущий аромат летнего полдня, запах цветов, услышал далёкую полузабытую песню:
Мы покинули дом.
Мы уходим туда, где нет зла.
Кто ещё не ушёл - тот уже всё равно не охотник.
Мы остались без стрел
и на вольные наши тела,
спеленав нашу гордость,
напялили тряпок охлопья.
Наших женщин нам не целовать,
они стелют чужие постели.
Нам плодов не срывать
и зверья не стрелять,
наша - больше не наша - сельва.
Наши песни - лишь слёз горький ком.
Больше нет нас, не знавших одежды.
Наши матери, девушки, старцы стоят под дождём,
это - наши надежды.
Лейтенант поднял глаза и встретил странно расширенный взгляд старухи. Он встал и снова выглянул за окно.
- Они точно вернутся назад? - произнёс он, не зная, хочет он этого на самом деле или нет.
- Почему ты меня не убил? - спросила в свою очередь старуха.
- Не знаю… Патроны в диске заклинило.
- А потом?
- Не знаю! - резко бросил он, нервно дёрнув головой.
Он всегда дёргал головой, когда психовал.
- Но не пожалел, не думай! - выкрикнул он. - Я не знаю, что такое жалость! Не знаю! Меня не учили этому!..
- Чему же тебя учили?
- Убивать! Убивать всех, кто не повинуется или угрожает Империи!
- Что же она для тебя хорошего сделала, эта твоя Империя?
- Она меня вырастила! Выкормила и воспитала! Пока я не мог защищаться сам, меня защищали мои братья, понятно?
- А у тебя есть братья?
- Да! Нет! Не знаю… Не знаю я, что ты прицепилась ко мне!
Лейтенант в волнении забегал по комнате.
- Я имею в виду братьев по оружию, легионеров, - добавил он, повернув к старухе лицо.
- А твои родные, по крови?
- Не помню… Я воспитывался в Легионе, с детства..
Он подошёл к двери в одну из комнат.
- Туда не смей! - прошипела старуха. - Это комната моего сына.
Лейтенант некоторое время постоял, чувствуя, как его нестерпимо тянет войти в эту комнату, но всё же отвернулся и отошёл от двери.
- Эта комната и эта шкатулка, - показала старуха на лежавшую у неё на коленях деревянную коробочку, - вот всё, что у меня осталось. Остальное - принадлежит ей, Смерти…
- Что - остальное?..
- Всё… Всё, что здесь находится, - и она снова как-то странно на него посмотрела.
- Не болтай ерунды! - Патрио стряхнул набежавшее оцепенение. - Ты просто свихнулась тут одна, думая о своём сыне! - он снова сделал несколько шагов из угла в угол. - А где, кстати, остальные жители? Ты что, совсем одна здесь, в деревне? Куда все подевались?
Старуха чуть заметно пошевелилась.
- Ушли… Все ушли. Туда, где нет зла…
Лейтенант вздрогнул и отступил назад.
- К-куда?
- В лес, - ответила старуха. - Звери не такие злые, как люди.
Он вытер рукавом выступившую внезапно испарину.
"Хоть бы уж поскорее утро! - подумал, глядя на тёмное, в отблесках незатухающего пожара, окно. - Пока я тут сам не свихнулся с этой полоумной старухой".
И он снова опустился на стул у стола.
- Есть хочешь? - спросила хозяйка.
- Что?
- Есть, говорю, хочешь?
- Есть?..
Кровь прильнула к лицу, часто-часто забилось сердце, отдаваясь в ушах ударами: тум… ту-тум, тум… ту-тум, тум… ту-тум, - словно откуда-то из бездны потерянных лет донёсся голос склонившейся над ним мамы:
- Есть хочешь?
Тум… ту-тум…
- Есть хочешь?
Тум… ту-тум…
- Есть хочешь? - повторила старуха.
- Не-ет! - закричал он. - Нет! - и судорожно вцепился дрожащими руками в автомат.
- Что с тобой? - вскинула брови старуха.
- Так, - он прикрыл глаза. - Нашло что-то, - и устало положил голову на стол.
Странный щекочущий запах не давал сосредоточиться, мешая вернуться в привычное состояние и стать прежним лейтенантом Патрио Мьютом.
Стать… Патрио Мьютом?.. А кем же он в таком случае был только что, секунду назад? Кто он вообще на самом деле?..
- Что это так сильно пахнет? - не выдержал он, резко подняв голову.
- Где? - не сразу поняла она.
- Ну, вот - это? В комнате?
Старуха потянула носом, принюхиваясь.
- A-а! Это оранжики! Цветы такие… У них сейчас самый сезон.
- Оранжики, - повторил он задумчиво и вспомнил те неприметные жёлтые цветочки, в которые уткнулся, падая в канаву. - А кто жил в том доме? - кивнул он за окно. - Напротив вашего?
- В том, куда ты кинул гранату? Старик один пришлый… Но он уже тоже давно ушёл туда, где нет зла… Умер.
Она погладила лежащую перед ней деревянную шкатулку.
- Мой Ларри любил забираться к нему на колени и таскать его за козлиную бороду. Хохочут при этом оба, как дети малые…
- Ларри? - не понял Патрио.
- Ну да, Ларри… мой мальчик…
Лицо старухи передёрнула боль, и она снова умолкла, опустив голову. Приставив автомат к стенке, лейтенант тоже опустил голову на руки.
- Я вздремну немного, - сказал он. - Разбудите, когда наши вернутся.
- Смерть разбудит, - тихо ответила старуха, не поднимая головы, и лейтенант снова подтянул к себе отставленный было автомат.
Щекочущий запах оранжиков всё лез к нему, всё будил забытые воспоминания детства…
"К чёрту! К чёрту!" - гнал он от себя навязчивые видения, всё больше и больше в них погружаясь, стараясь в то же время следить сквозь полуприкрытые веки за странной старухой… А та подняла голову и открыла свою заветную коробочку.
- Ларри, Ларри, - зашептала она подрагивающими губами. - Где ты сейчас, сын мой? Где ты? Где ты?
- Я тут! - кричит он ей в своём сне. - Я у дедушки на коленях! - и радостно треплет смеющегося меднолицего индейца за белоснежную редкую бородёнку.
- Вот тебе талисман, разбойник, - слышит он голос матери. - Вот эту половинку серебряной пуговицы я повешу на шейку тебе, а эту - оставлю у себя! - и он видит, как она, смеясь, прячет вторую половинку пуговицы… в старухину шкатулку!
Или… или это старуха прячет в свою коробку его пуговицу? Когда же она успела?…
В полусне он нашарил рукой висящий на шее талисман и вытащил его на свет. Нет, всё на месте, просто померещилось, что старуха прячет его сокровище в свой мини-сундучок…
Половинка пуговицы выскальзывает из его сонной руки и, тихо звякнув, падает на гладкую поверхность стола.
- Ларри, - вздрогнув, шепчет старуха. - Ларри, сынок…
……………………………………………………………………………………………
…Выстрел вдребезги размозжил сон, сорвавшись с места, Патрио схватился за автомат.
- Крепко спишь, лейтенант, - на пороге, криво ухмыляясь, стоял его сослуживец Харфур. - Мог бы и не проснуться, - он кивнул в сторону. - Старуха уже было вытащила из-под тебя автомат… Так что с тебя причитается!..
Стряхнув остатки сна, Патрио повёл взглядом по комнате. Рядом со столом, свесившись со своей коляски, сидела прошитая пулями старуха с раскрытой шкатулкой на коленях.
- Идём! - позвал с порога Харфур. - Уже пора.
- Да-да, - пробормотал он в ответ. - Пора, - и нажал на курок автомата.
Перерезанный надвое автоматной очередью, Харфур свалился у двери. Не глядя в его сторону, Патрио наклонился и осторожно взял у старухи с колен её сокровище. На залитом кровью дне шкатулки лежала сложенная вчетверо бумажка, а на ней - половинка серебряной пуговицы. Дрожащей рукой он приложил её к той, что висела на толстой нитке у него на шее - линия разлома совпадала идеально. Еле сдерживая бьющееся сердце, он взял в руки забрызганный кровью листок, развернул. В нижней его части хорошо сохранились строки какого-то стихотворного текста и, с трудом шевеля дрожащими губами, он прочитал:
…Так тяжело, хоть вой подчас.
И понимаю я, натужно -
чтоб мир очистить от зараз,
его от нас очистить нужно.
Пока же не закаменел
вконец я сердцем,
мой Иисус, приди ко мне -
дай мне согреться!
Яне мальчишка, я не трус,
и своё дело славно знаю,
но отчего ж я в землю жмусь,
словно могилу примеряю?
Могилу?!. Дудки!! - И во мгле
грохочет залп по жертве новой!
…И покатился по земле -
венец терновый…
- Харфур! Патрио! Вы там скоро? - послышалось с улицы и, поглядев в окно, он увидел собирающийся напротив дома отряд.
- Вы что там, уснули? - хохотнул кто-то из его вчерашних друзей.
- Наоборот, - прошептал он. - Я находился в летаргическом сне все эти годы. Но сейчас, слава Богу, проснулся, - и, подняв автомат Харфура, он положил его рядом с собой на стол. Потом наклонился, вынул из его подсумка запасные диски и гранаты и тоже разложил на столе.