Догадался… Сказать бы ему, что не догадался вовсе, а знал точно. Как он на это среагирует? Нет, Димка, держи язык за зубами, бери пример с Олега, с великого конспиратора - под стать прославленному Штирлицу, не трепись попусту - не в университете сидишь. Это все-таки Старков, самый что ни на есть настоящий, и не делай скидок на его молодость, на неопытность в общении с изворотливыми студиозами семидесятых годов. Характер-то у него старковский. Честно говоря, не сахар - характерец, пальца в рот не клади.
– Глаз у вас был какой-то нездешний, - сказал Димка. - С таким глазом ни приказы, ни листовки не сочиняют. Вот письмо если? Письма еще такого глаза требуют…
Сказал он так в шутку, а Старков помрачнел, насупился:
– Некуда мне письма писать. Мать перед войной умерла, а отца я не помню.
И это знал Димка, рассказывал им Старков о своем детстве, о матери, не дожившей до июня сорок первого всего двух месяцев, об отце, убитом кулаками в суровые годы коллективизации. Знал, да не вспомнил, ляпнул бестактно. Правильно Раф говорит, что язык у Димки на полкорпуса любую мысль опережает.
– Извини, друг, - пробормотал Димка, даже не заметив, что обратился к Старкову на "ты". Как-то само собой вырвалось, но и выглядело это естественно, потому что война всегда нивелирует возраст. Да и чего здесь было нивелировать, если разница в годах между ними - года три всего, никакая это не разница, даже война тут ни при чем.
– Чего там… - протянул Старков и вдруг спросил: - Ты своих товарищей давно знаешь?
– Давно, - сказал Димка. - Учились вместе.
– И этого здорового? Как его?..
– Олег. С ним тоже с первого курса.
– А потом?
Правда кончилась. Начиналось зыбкое болото легенды.
– Что потом? Военкомат. Фронт. Окружение. Отряд. - Он повторял придуманные Олегом этапы из биографии, повторял с неохотой не потому, что боялся выдать себя незнанием, неточностью какой-нибудь, а потому, что не хотелось ему врать Старкову. Честно говоря, идея эксперимента была Димке не очень-то по душе. С какой радостью сейчас он рассказал бы комиссару об университете, о студенческих турнирах КВН, о Старкове бы рассказал - каким он станет через тридцать с лихом лет, о его теории, о председателе, который в одном "сегодня" увел отряд в неведомое Черноборье, а в другом - сидит в лесниковой избухе, мается, наверно, неизвестностью, клянет шефа почем зря: на кой черт отправил сосунков под фашистские пули.
А сосунки тоже маются от той же неизвестности, и, может быть, только супермен Олег ждет этих пуль, надеется, что удастся ему проявить себя в настоящем деле, в мужском занятии. А физика, видите ли, не настоящее дело. Там, видите ли, никакого риска не наблюдается. Так и шел бы в военное училище, куда-нибудь в десантники, рисковал бы себе на здоровье и отечеству на пользу. Хотя он и в физике умудрился найти самую рискованную тропку, помог ему Старков со своим генератором…
Димка поймал себя на том, что не совмещает он в собственном представлении Старкова-партизана и Старкова-ученого. Не может он себе представить, что это есть один и тот же человек. И не хочет представить. Воображения не хватает, сказал бы Олег. Да не в воображении суть, мил человек Олеженька, воображения у Димки хоть отбавляй. А суть в том, что разные они люди - партизан и ученый. Фамилия у них одна, верно. И биографии сходятся. Даже отпечатки пальцев совпадут - линия в линию. Так что же, возраст мешает, пресловутые тридцать лет? Мешает возраст, спору нет. Но главное - и Димка был твердо в том уверен - характеры у них неодинаковые. Партизан Старков казался мягче, спокойнее, не виделась в нем нервная ожесточенность Старкова-физика, сильного человека, фанатика найденной им идеи.
Сейчас Димка ощущал некое превосходство над комиссаром, которое ни на миг не появлялось в отношениях с профессором. Профессор для Димки был богом, добрым и всемогущим богом из древнегреческой мифологии, где, как известно, боги прекрасно уживались с простыми смертными, делали подчас одно дело, но все же оставались богами - малопонятными и прекрасными. Димка ничуть не стеснялся своего преклонения перед профессором, даже гордился этим чувством, выставлял его напоказ. А комиссар был ровней ему - никакой не бог. Димка удивлялся, за что партизаны выбрали комиссаром Старкова. Не Торопова, например, который и постарше был, и опытнее, а именно Старкова - в его щенячьи девятнадцать лет.
Удивляться-то Димка удивлялся, но предполагать мог: за характер и выбрали. Как раз за тот самый старковский характер, которого не мог пока углядеть в комиссаре Димка. И сила, и фанатизм в добром смысле слова, и ожесточенность, и воля, и решительность - все, вероятно, было у комиссара. Просто качества эти проявлялись в деле. В том деле, каким занимался Старков, какому был предан до конца.
Димка знал физика. А перед ним в полутемной землянке сидел партизан, боец, которого Димка впервые видел. И с делом его знаком не был. Но никакой мистики не существует, Димка, и партизан и ученый - один и тот же человек, пусть сей факт и не укладывается в твоем сознании. А ты бы смог представить комиссаром твоего Старкова? Димка усмехнулся: да он и так комиссар, чье слово - закон для студента. То-то и оно…
Но неразумные чувства противились строгой и точной логике. Димка аккуратно зачищал ножом контакты у лампы, поглядывал на Старкова, видел все того же парня, ровесника, которого и борода не спасала, и завидовал ему смертельно. "Ты ужасно легкомысленный", - говорила Димке мама. "Трепло ты великое", - осуждал его Раф, беззлобно, впрочем, осуждал, не без симпатии. А сам Старков подводил итог: "Быть бы тебе великим ученым, если бы не твоя несобранность".
Все они были собранные, серьезные, деловые. А Димка - нет. И он завидовал сейчас мальчишке Старкову, потому что все-таки тот стал комиссаром, проявив все вышеперечисленные распрекрасные качества, которые Димка в нем не желал признавать.
– Ну, вот и все. - Димка привинтил крышку, повернул тумблер. Рация запищала, пошел грозовой фон. - Работает.
– Спасибо, - сказал Старков, протянул руку.
Пожатие было сильным, Димка поморщился, украдкой потер ладонь.
– Я пойду?
– Валяй. - Старков уже не смотрел на него, уселся перед рацией, прижал к уху эбонитовую чашку наушника, крутил ручку настройки.
Димка стал лишним. Ну что ж, он мальчик воспитанный, мешать не станет. Поднялся по земляным ступенькам, вдохнул холодный воздух, сощурился.
"Дождик-дождик, перестань, - закрутилась в голове детская считал очка, - мы поедем… Куда? Далеко не уедешь: вон Севка с автоматом сидит. А что, если остаться?.."
А что, если остаться здесь, со Старковым, пройти с ним до конца войны, до Победы, поступить на физфак в МГУ, разработать вместе теорию обратного времени? Дурацкая мысль, подумал Димка. Как останешься, когда в Москве - привычная жизнь, мама, девчонки, диплом на носу. И главное, через полсуток Старков из будущего вырубит поле, и Старков из прошлого канет в прошлое. Без Димки. Вздор, вздор, будь реалистом, Дмитрий, не распускай слюни.
Он медленно пошел к землянке Макарыча. Сам Макарыч азартно резался в дурака с Олегом, с размаху шлепал на расстеленную прямо на земле плащ-палатку засаленные рваные картишки. Олег курил "козью ножку" - как свернуть сумел? - явно выигрывал. Севка с любопытством наблюдал за игрой. Рафа не было: видно, в землянку залез. Димка подошел, сел тихонечко на бревно. Он уже не ощущал того пьянящего азарта, с которым начал путешествие во времени. Неизвестно почему пришла тоска - холодная и тусклая, как этот день.
– А где все? - спросил он у Севки.
– Кто?
– Ну партизаны.
Севка смотрел на него с подозрением, недружелюбно.
– Где надо, там и располагаются, - мрачно сказал он.
– Дурак ты, Севка, - в сердцах ругнулся Димка. - С бдительностью перебарщиваешь. Кому я доносить пойду?
– Кто тебя знает? - хитренько улыбаясь, протянул Севка. - А за дурака можно и схлопотать.
– От тебя, что ли?
– А чем я плох? - Севка встал.
Димка тоже вскочил, но Олег, не глядя, поймал его за руку, потянул на место.
– Сядь, - приказал он, именно приказал, бросил карты на брезент. - И ты уймись, - это уже Севке. - Сейчас только драки не хватало. Своих бить будем?
– Знать бы, что своих, - буркнул Севка, однако сел, поставил автомат между ног, оперся подбородком о дуло.
– Придет время - убедишься.
Олег явно надеялся на то, что время это придет и что докажет он глупому Севке всю бессмысленность его подозрений. А впрочем, плевать ему было на Севку и на подозрения его плевать. Он просто ждал боя. Боя, ради которого он пошел сюда.
И дождался.
Глава 5
Где-то совсем рядом послышался топот копыт. Макарыч поднял голову, прислушался. Севка снова встал, взял автомат на изготовку.
– Рытов, что ли? - спросил он.
– Кто же еще? - сердито сказал Макарыч. - Видать, стряслось что. Ишь - гонит. Весь лес переполошил.
На поляну влетел всадник, осадил коня, спрыгнул на землю, побежал к землянке Старкова.
– Чего там, Рытов? - окликнул его Севка.
А Рытов только рукой махнул, нырнул в землянку. Брошенный им конь зафыркал, затряс головой, пошел к коновязи. Привязанные к слеге лошади заволновались, переступали с ноги на ногу, дергали поводья.
Из землянки выбежал Старков, Рытов - за ним.
– Севка, - крикнул Старков, - подымай людей! Немцы!
Он спустился в соседнюю землянку, а из леса уже бежали люди - по двое, с разных сторон, с автоматами, с карабинами, кто-то даже с дробовиком.
"Вот и началось", - облегченно подумал Олег.