* * *
Марк ревностно оберегал свои секреты, а Рении особо не интересовало, что скрывает старший брат. Хотя к нему в стол Рении несколько раз залезал. Вырезки из порножурналов, постеры невесть каких групп, порой заметки из печатных изданий, смысл которых Ренни до конца не мог уловить. Знал только, что это связано с политикой - некоторые фразы Марк обвел красным карандашом.
Другие заметки касались истории, оружия, партизанского движения и уголовных расследований. Несколько биографий личностей, на взгляд Ренни сомнительных - диктаторы, фанатики-революционеры, головорезы… как еще назвать людей, сколотивших банду в конце прошлого века и терроризировавших округ добрых пять лет? Их потом изрешетили пулями, не осталось целого кусочка…
Когда Ренни устраивал налеты на стол брата, было ему лет десять-одиннадцать. Никакой особой радости от собственного детства мальчик не испытывал. Ему хотелось скорей вырасти, чтобы рамки "можно-нельзя" устанавливать себе самому. Огрызаться, как Марк, отстаивая свое право на самостоятельность, Ренни смысла не видел.
К нему вечно липли всякие двоечники, ныли, чтобы помог с домашним заданием или дал списать. Первых мальчишка чаще всего игнорировал, со вторыми возился время от времени. Лучшим учеником Ренни не был, но в пятерку первых входил неизменно.
А Марк учился порой откровенно плохо, но иногда вдруг брался за ум. Мать ставила ему в пример младшего брата.
"Это лучший способ испортить день, почему она не понимает?" - размышлял Ренни, слыша, как мать в очередной раз шебуршится на кухне, пытаясь успокоить нервы.
Домашняя атмосфера все больше напоминала корабль перед бунтом команды - вроде все идет, как обычно, однако люди бросают друг на друга косые взгляды, отмалчиваются в ответ на прямой вопрос или срываются по любому пустяку - но корабль плывет, и он далеко от земли… и может попросту потонуть, если начнется разлад.
Не только Марка это касалось - родителей в куда большей степени. Но Марк чувствовал это сильней… и тогда, и позже.
- Сами виноваты, что родили урода, - прозвучало в ушах.
Да… потом он хлопнул дверью, едва не выворотив петли, сбежал по крыльцу, едва касаясь ступеней, и не ночевал дома. Кажется, тогда он поссорился с Аурелией… впрочем, память сохранила только обрывки.
Ренато не было нужды смотреть на фотографию старшего брата. Нет, уродом он не был - хотя тогда, в двенадцать лет, Ренни только согласно хмыкнул, услышав такое от Марка.
Смотреть не было нужды - старик помнил.
Парень на старых снимках выглядел дико неуверенным в себе, но лицо ему досталось обыкновенное, по-своему привлекательное. И отталкивающим казалось лишь однажды - тогда, под мелким дождем, восковое на фоне красных досок.
Но даже тогда лицо Марка не было уродливым.
А корабль плыл…
В течение года Ренни видел мать с заплаканными глазами, отец появлялся дома все реже, а потом его позвали и сообщили, что намерены развестись.
В груди больно кольнула льдинка, но мальчик, выслушав мать и отца - оба глядели на него, как на судью, кивнул и вышел из комнаты.
Так и не узнал, какова же была первая реакция Марка на это заявление. С братом поговорили на другой день, и он неделю не ночевал дома.
Время не многое изменило. Марку тяжело давался развод родителей. Он смотрел на мать с глубочайшим презрением и стыдом - та брала деньги у человека, оставившего ее! У отца…
В год, когда они расстались, Марк почти ни с кем не разговаривал - только смотрел фильмы да пропадал невесть где. Вся комната его была завалена кассетами. Разное было там, но чаще - боевики.
Ренни порылся в них, но не заинтересовали краткий пересказ и коробки…
А раз в ванной Ренни заметил капли крови, и запястье Марка перевязано было бинтом, тоже красным с одной стороны.
Несмотря на совсем юный возраст, мальчик понял - и долго еще смотрел на Марка, будто на плешивую уличную собаку - со страхом, легкой жалостью и отвращением.
Марку исполнилось шестнадцать…
* * *
Теперь Ренато Станка желал возвращения в собственное тело - да, только такое, мальчишеское он и мог назвать своим. Любой скажет "это я", показывая фото себя в юности, а вот когда тебе очень много лет, постаревшую оболочку так называть не всегда получается… не считать же себя в самом деле отжившей все сроки развалиной?
Особенно если можно иначе…
На сей раз вокруг был осенний парк, и Ренни шел домой, покачивая сумкой с учебниками. Кричали вороны, плотной стайкой кружась в небе; дворник ворчал - развелось, отстреливать некому.
Слова его вызвали в памяти охоту - сам Ренни никогда на ней не был, и по сему малейшего сожаления не испытывал, но старший брат…
Прошлое, само себе прожектор, подсвечивало ярким лучом то, что давно скрылось в недрах памяти.
Когда по возвращении кто-то из родных обмолвился о неудавшейся личной жизни второго внука, старик даже не удивился - куда подевалась его жена, полноватая верная хохотушка?
Ренато не смог вспомнить, как звали того человека. Но помнил, как к нему привязался Марк. Тогда старшему брату было пятнадцать…
Тот, однокашник отца, приезжал в Лейвере на охоту - в здешних заводях водились дикие утки, в лесах - вальдшнепы и тетерева. Марк приклеился к нему сразу, таскался хвостом. Гость брал его с собой на охоту. Приезжал два года подряд, осенью, на полтора месяца, и это время было самым счастливым для Марка.
Кажется, братец и ночевать порывался у него, домой не казал носу. Родители поначалу были довольны, что сын под присмотром и занят делом - хотя какое там дело охота…
Потом радости у них поубавилось. Мать сердилась, что Марк предпочитает чужого, да еще приятеля отца… у них уже было неладно все. А отец опасался, что подросток надоест другу хуже горькой редьки, и вдобавок страдало его самолюбие - больно уж показательно Марк выбирал общество приезжего. Мол, родители не нужны, никчемными воспитателями оказались.
Эх, Марк, Марк…
Когда ты возвращался от того, гостя, с тобой можно было разговаривать. А потом улыбка сходила с лица, и ты отвечал грубостями или отмалчивался, и закрывался в своей комнате.
Ренато явственно представлял то, чего никогда не видел - осенний лес, желтоватый отсвет повсюду, неяркий, несмотря на буйство теплой палитры красок, горьковатый запах умирающих листьев, черная земля. Легкий хруст под ногами - сучки трескаются, когда на них наступаешь. Озеро, почти круглое, сероватая осока по краям. Плеск крыльев, и взлетает селезень; раскатывается выстрел…
Селезень, мокрый, лежит на мелководье, среди осоки. Рука поднимает его, и покрытое перьями горло мертвой птицы отсвечивает зеленым и синим. Ее бросают в охотничью сумку, и обратный путь через лес, и потрескивают сучки под ночами.
На кухне мать разделывала принесенную дичь. Марк сперва помогал ей - чудо чудное, диво дивное! - так благотворно влияли на него прогулки с ружьем; потом вышел во двор, задумался. Смотрел на журавлиный клин, перечеркнувший край вечернего неба.
Не удержавшись, Ренни подколол:
- Снайпер… А не жаль?
Марк неожиданно не ощетинился, а серьезно ответил:
- Я стараюсь не думать, что они - живые. Тогда можно.
Когда товарищ отца снова уехал, Марк его ждал - ожидание прорывалось в неожиданных рассказах об охоте, не рассказах даже, коротких репликах. И глаза старшего брата выдавали надежду. Ренни злился - ему казалось, что Марк выпендривается, строит из себя опытного охотника, а самого брали в лес из милости, и наверняка гостю он надоел хуже горькой редьки.
Осенний день…
И тогда была осень.
Марк поднялся в полвосьмого утра, заправил постель, не стал завтракать. Ушел, ни с кем не поговорив - никто особо и не стремился. Только потом стало ясно, что перед уходом он делал в своей комнате…
Тогда, утром, всем было без разницы.
Ренато едва заметно шевелил губами, подсчитывая потери. Сначала - такса Денизы. Потом этот, как его… некромант? пироман? ах, да - спирит. Доктор Челли. Потом жена внука. Вчера - приятель с Кленовой аллеи.
Заманчиво списать все это на склероз или маразм, но, вспомнив про Лейвере, старик решил доверять самому себе. Выходит, все эти люди - и такса - действительно были. И теперь исчезают, как раз по числу погружений Ренато в прошлое.
Когда-то в он видел фантастический фильм о том, как сущая мелочь изменила историю, и герой, вернувшись из прошлого, никого не узнал.
Однако в этой реальности Лейвере никогда не существовало. Не только семьи Станка, но и столетий, погребенных под слоем земли, событий, надежно упрятанных в архивы.
Не на кого было влиять, ничьи судьбы не могли измениться или вовсе прерваться.
Он уже с трудом понимал, в каком мире живет - здесь, где его звали Ренато, он был глубоким старцем, за окнами падал снег, ровным слоем покрывая газоны, уютно и мертво висели на окнах темные тяжелые занавеси.
А там, где его окликали - Ренни, каждый раз было другое время года - и сырая, дарящая надежды весна, и полное сочных пыльных запахов лето, и осень, нежная и властная, из драгоценных металлов и паутинок… Только одно было неизменно - мальчишечье тело, легкость в движениях, и опасение ошибиться.
И Марк.
C друзьями у Марка всегда было негусто, а в выпускном классе остался только Дин, да приятели по игре, командной стрельбе шариками с краской в противника. И то - с товарищами этими Марк виделся лишь на полигоне.