* * *
Тропинка была хорошо знакома Мишке. Он почти бежал по ней - налегке, только с двустволкой на одном плече и небольшим рюкзаком - на другой. Эти места, он знал отлично, а Гоймир хорошо объяснил, как и где найти чету Квитко.
"А всё-таки мать неправа, - думал юноша, размеренно двигая ногами. - Надо воевать с ними. Мы живем на этой земле, а они приходят и хотят, чтобы мы жили, как надо им. Наши прадеды ушли от такого сюда. А нам куда уходить? Да и сколько можно уходить?"
Он вспомнил горцев, ушедших дальше, на закат - и снова восхитился этими ребятами, которые были младше его…
…Мишка не ожидал никого встретить на этой тропе. И не мог даже предположить, что она окажется перекрыта, что на нее могут наткнуться хотя бы случайно. Поэтому и заморгал глазами удивленно, когда шесть горных стрелков появились сразу со всех сторон и шесть стволов уставились на него.
- Кто такой? - спросил старший.
"Хлопов," - хотел сказать Мишка, но не открыл рта. Ему стало страшно, да еще и прибавилась злость, что попался так глупо.
- Ты что, оглох? - ствол винтовки шевельнулся.
- Кудыкин. - выдавил Мишка, - Степан.
- Откуда? - продолжал допрос стрелок.
- Из Каменного Увала, - назвал Мишка большое село на полночь. - Охочусь тут.
Стрелки совершенно отчетливо расслабились, и Мишка ощутил облегчение.
- Документы есть? - спокойно уже спросил их стерший. Мишка пожал плечами:
- Да вы чего? Кто же на охоту бумажки берет? Не верите - ну, проверьте как там… - это предложение он выдал, обмирая от ужаса, но стрелок повернулся к своим и махнул рукой, уже не глядя на Мишку:
- Вали отсюда. Крюк тебе придется сделать. Иди на запад, потом сворачивай домом, как подальше отойдешь.
- Эй, чего такое? - удивился Мишка, уже побираясь идти, куда сказано. Стрелок без раздумий пояснил:
- Да зажали тут, место не далеко, горцев, человек двадцать. Обложили, ждем сигнала, они и не чуют ничего… Давай, шагай, нам некогда.
- А-а, - уже без интереса отозвался Мишка. - Ну ладно, пойду я.
- Ни пуха, - пожелал стрелок.
- К черту, вам тоже, - уже машинально ответил Мишка, шагнув в кусты…
…Он спустился на сотню шагов по отлогому склону и вслушался. Стояла тишь. Но сейчас она взорвется выстрелами, взрывами, криками… Мишка перевёл дух и вытер пот с лица. Дико осмотрелся вокруг. Он не сомневался, что речь идет о тех, к кому он добирался - о чете Квитко. А горцы даже ничего не знают! Что же делать, что делать-то - Господи, помоги, подскажи…
"А какой подсказки ты ждешь? - сурово спросил он сам себя. - Что тебе должны подсказать? Как нужно поступить?"
Он дернул плечом, сбрасывая в ладонь ружье. И двинулся обратно. Вверх, но параллельно тропе, вслушиваясь и вглядываясь. Он запретил себе думать о чем бы то ни было - абсолютно обо всем, чтоб не поддаться страху.
Первый кордон он обошел. По расчетам, сумел прошагать половину расстояния до горцев, когда услышал резкий окрик с хангарским акцентом:
- Эй, стой!
Он выстрелил на звук - сразу из обеих стволов, как учил отец. И закричал на бегу:
- Братцы, братцы-ы! Окружают ва-ас! - переламывая ружье.
Удар в голову был таким, что все разом закружилось - небо, камни, трава, кроны деревьев, бегущие к чему перевалистые фигуры хангаров… Потом камни полетели навстречу, но Мишка не успел упасть них, подумав: "Ох и расквашу я морду!" - они вдруг растворились, стали гудящей чернотой без дна… а потом - ничем…
…Неподалеку загрохотал крупнокалиберный "утес", перекрывая частый лай автоматов и винтовок. Отряд Квитко рванулся из кольца, как взбесившийся зверь из непрочного ошейника…
* * *
Тяжелый грузовик остановился в центральной улице Стрелкова. Мегафонный жесткий голос собрал на площадь всех жителей. Он звал без угроз - но угроза была в самом тоне, в манере выговаривать слова…
Дождь не прекращался. Десяток солдат - не стрелков, а хобайнов, громоздко-устрашающих в полном снаряжении - цепью выстроился вокруг грузовика. Хобайны глядели поверх голов людей, положив руки на висящие поперек груди многоствольные, разлапистые автоматы.
Высокий офицер-данван поднялся на кабину, заложив руки в желтых перчатках за спину. Еще двое хобайнов с чем-то возились в кузове; потом подняли и установили у откинутого заднего борта сбитый из досок щит.
По толпе прокатился полувздох-полустон. Она качнулась в стороны, словно круги побежали от брошенного в воду булыжника. На щите вбитыми в ступни и ладони гвоздями был распят труп Мишки Хлопова. Вода смыла кровь, шляпки гвоздей казались черными точками на белом фоне кожи. Еще один гвоздь был вбит в лоб, чтобы держалась голова. Сбоку от чего, над бровью, чернел довольно большой пролом, из него дождь еще вымывал розовые струйки…
- Молчи, - сказал Хлопов жене. И она задавила крик, лишь глаза стали безумными, Колька, старший, обнял ее, не отрывая взгляда от спокойного, безмятежного лица брата, которое ничуть не уродовала дыра и вбитый в лоб гвоздь…
Офицер заговорил. Он держал шлем в руках за спиной - то ли барахлила система перевода, то ли данван хотел казаться "ближе к народу". Но язык он знал плохо, говорил с сильнейшим акцентом, тянул гласные и наоборот - вылаивал короткие слова, будто команды перед строем. Очевидно, он и сам понимал, что не очень хорошо объясняется, потому что то и дело морщился - вполне по-человечески - и потирал лоб перчаткой.
Смысл сказанного был, тем не менее, ясен. Юноша назвался Степаном Кудыкиным из Каменного Увала. Он сорвал операцию по захвату горской банды. В Каменном Увале Степана Кудыкина нет. Тело возят по весям с целью опознания. Если кто-то знает мертвого - пусть скажет. Офицер-данван напоминал о долге перед армией, принесшей в эти дикие места закон и порядок. Он говорил о том, что горские банды могут явиться куда угодно и "причинить чрезмерно слишком страшный вред мирным весникам".
Люди молчали. Каждый из них знал, что горцы провели тут прошлую ночь. Никто не слышал от них плохого слова. Никто из горцев, бывавших в веси до начала этой войны, не причинял никому из лесовиков вреда. Горцы были вспыльчивы, горды, но честны и отходчивы. Беду принесли не они. Беду принесли приехавшие на грузовике.
Люди так же молча начали расходиться в улицы. И данван, знавший, конечно, что в каждом доме тут есть ружья, подождал еще, отдал команду и сел в кабину, откуда торчал ствол пулемета. Солдаты опустили доску, попрыгали в кузов, подняли борт - и грузовик поедал прочь через дождь. Хобайны покачивались в его кузове и молчали. Говорить им было не о чем. Родины и старых привязанностей ни у кого из них давно не осталось. Друг друга они знали так хорошо, как только могут знать солдаты-профессионалы, долго служащие вместе. А говорить о войне, находясь на войне, было глупо. Поэтому они молчали. И лишь когда грузовик уже взбирался, ревя мотором, на гряду холмов у леса, молодой солдат, глядя за борт, сказал:
- Дождь.
Ему никто не ответил…
…Хлопов вошел в комнату сыновей, когда Колька шнуровал рюкзак - хороший, отец привез братьям такие с юга. Парень обернулся, глаза у него были красные и бешеные.
- Не держи, батя! - хрипло сказал он. - Все равно уйду!
- Я и не держу, - Хлопов перевел дух. - Мать уснула… Ты ступай, сынок. Ты найди этого Квитко. Как хочешь, где хочешь. Скажи ему… ну, то Мишка должен был сказать.
- А потом? - Колька не спускал с отца настороженных глаз. Хлопов посмотрел мимо сына;
- Иди, к кому захочешь. Лучше б к нашим, если есть отряды такие.
Колька встал на колени:
- Благослови, батя.