- Хвала аллаху, - театрально воскликнул курд, - до тебя дошел мой зов!
- Узнаю энтузиаста, - ласково улыбнулся Мак-Грегор.
- Х-ха! - внушительно выдохнул Затко. Курды-горцы называли его Удалец и "славный наш защитник", считая Затко своим лучшим воином. Он был одет в окаймленную вышивкой куртку, в рубаху с полосатым кушаком и широкие шаровары. Убранство полностью курдское, и только на набрякших маленьких ступнях были ковровые туфли из английского магазина "Маркс и Спенсер".
- А где Таха? - спросила его Кэти по-персидски. - Разыскал ты его?
Тахе, сыну Затко, шел двадцать первый год; он прожил в Тегеране у Мак-Грегора те пять лет, что проучился в школе, а затем в университете. Мак-Грегоры привязались к Тахе, но дочь их Сеси шестнадцатилетней девочкой влюбилась в него, и хотя влюбленность эту обуздали бдительным надзором и вмешательством, однако и Кэти и Мак-Грегор были рады, когда Сеси благополучно отбыла в Европу, а Таха вернулся к отцу. То есть к отцу он не вернулся. Таха был бунтарь: взяв с собой полдюжины студентов-курдов, он скрылся в горах над Резайе, поскольку хотел немедленной революции, а не стремился, как его отец, прежде добиться национального освобождения.
- Разыскать я его разыскал, - сказал Затко, прохаживаясь взад-вперед и похрустывая костяшками пальцев. - Сейчас он под Мехабадом, на пятое число они наметили похитить там полковника Размару.
- Похитить? Зачем это? - спросил Мак-Грегор. Иранского полковника Размару они оба знали и считали его другом.
- Эти мальчишки хотят взять Размару заложником за курдских студентов, арестованных в прошлом месяце в Тебризе. Представляете, глупость какая ребячья! - простонал Затко.
- Спаси и помилуй нас бог, - саркастически проговорила Кэти по-курдски.
- Завтра, - сказал Затко, - когда покончу со здешним делом, я съезжу заберу Таху оттуда, пока персидские жандармы не подстерегли его и не убили.
Театрально вздохнув, Затко вынул пачку американских сигарет, предложил Мак-Грегорам. Те отказались, а он достал мундштучок в форме трубки, воткнул сигарету торчмя, чиркнул персидской спичкой и задымил, словно бы задумавшись. Мак-Грегор понял, что Затко собирается что-то сообщить, но прежде хочет дать почувствовать всю важность этого сообщения. Наконец, повернув трубку чашечкой вбок, Затко выдул оттуда окурок и опять драматически вздохнул.
- Итак, в чем же состоит дело? - спросил Мак-Грегор.
- Наш Комали-и-джан - Комитет жизни - хочет, чтобы ты кое-что для нас сделал, - сказал Затко. - Затем я и призвал тебя.
- Это мне ясно. Но что именно от меня требуется?
- Вещь, возможно, связанная для тебя с трудом и риском. Но важная для нас. - Затко сделал паузу. Мак-Грегор ждал, что дальше.
- В чем эта вещь заключается, я открыть не могу, - продолжал Затко. - На мне присяга. В Синджане тебя ожидает кази. Но есть там и другие…
- Ты хочешь сказать, что этих других нужно остерегаться? - спросила Кэти.
- Я хочу сказать, что там собрались курдские феодалы, и политики, и торговцы табаком, и воины, и шейхи племен, и полуарабы, - отвечал Затко. - И даже страннопалый курд-альбинос. Все они курды, но не все они друзья тебе. Ты понял?
- Это не страшно, - сказал Мак-Грегор.
- Тебе, может, и не страшно, а мне - да, - сказала Кэти.
- Ты ни к кому там, кроме кази, не прислушивайся, - сказал Затко. - Пусть тебя не смущает грубость, не обескураживает злопыхатель-курд, ненавидящий тебя.
- Ты имеешь в виду ильхана? Он здесь?
- Да, здесь.
- Какое отношение имеет он к Комитету? - удивленно спросил Мак-Грегор.
- Кази упирает на то, что курды не должны больше драться друг против друга. Ты ведь и сам всегда на это упирал - на единение…
- Единение, но не с тем же, кто предал республику сорок шестого.
- Что поделаешь, - нехотя возразил Затко. - Ильхан ведь феодал. Он так прямо и считает себя пупом курдской земли, хоть стреляй в него. И я бы с удовольствием пустил в него пулю - но кази, может, и прав. Все-таки у ильхана нутро курдское.
- У него нутро подлого, богатого, старого убийцы.
- Кто же спорит, - горячо сказал Затко. Они сели в джип, и Затко крикнул затаившимся в скалах дозорным: - Перестаньте вы стрелять по кладбищенским собакам. Не к добру это, говорю вам. - И в ответ со склонов послышался смех.
Машина въехала в замусоренный, грязный Синджан, где сложенные из камней домишки с земляными кровлями были набросаны, как куски серого рафинада, по путаным улочкам на речном берегу. Перед лачугой с рваной занавесью вместо двери джип встал, уперся всеми четырьмя колесами, Затко соскочил и отвел занавес в сторону, пропуская гостей.
- Дуса! - позвал он.
Из внутренней двери к ним вышла старуха в истрепанном балахоне, неся обитый эмалированный кувшин с водой. Прошамкала несколько невнятных приветственных фраз.
- Мыло где? - повелительно спросил Затко.
Старуха неохотно сунула руку в карман своего балахона и, по-детски раскрыв ладонь, явила на свет чахлый зеленый обмылок.
- А где принадлежащий госпоже мешок? - спросил снова Затко, употребив персидское слово "хурджин" - дорожная сума.
Старуха указала на рюкзак в углу.
- Кто был тот сумасшедший, ускакавший с рюкзаком? - поинтересовалась Кэти.
Затко раскатился своим сочным смехом.
- Это Ахмед Бесшабашный, - сказал он.
- Ребячьи у Ахмеда выходки, - сказала Кэти.
- Такая уж натура, - объяснил Затко. - Он у нас сущий дьявол. Трудно даже представить. Но он храбрец и знает горы лучше любого правоверного… Итак, добро пожаловать, - торжественно закончил Затко.
- Какой у нас дальше распорядок? - спросил его Мак-Грегор.
- Умойтесь, отдохните, а затем мы к вам придем официально, пригласим к общей трапезе, после чего кази скажет тебе, какое дело требуется сделать, и, само собой, ты волен будешь отказать нам, если пожелаешь.
- После чего ему тут кто-нибудь горло перережет, - едко добавила Кэти.
Затко рассмеялся. Кэти - друг и сестра - изволила остроумно пошутить.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
В темном, низеньком, заваленном сальными овчинами амбаре Затко взволнованно ходил взад-вперед перед столом, за которым сидели в ряд пятеро, и обращался к ним с речью - так адвокаты убеждают присяжных в американских фильмах, которые Затко, должно быть, видел в Тебризе (да и в горы их, случается, завозят кинопередвижки, и во время сеанса экран прошивают подчас пулями возбужденные зрители с седел). Пятерых сидящих освещала сверху белым светом калильная лампа; длинный сосновый стол был покрыт линялой пластиковой скатертью. Посреди стола укреплен был на тополевом древке запретный курдский флаг.
- Этот человек, - говорил Затко о Мак-Грегоре, - всем вам уже известен. Курды не любят иностранцев, что скрывать. И кто нам посмеет ставить это в вину? Но этот чужеземец не уступит ничем курду - вспомните, как после сорок шестого он приютил у себя сыновей Абол Казима и спас от смерти, которую уготовили им курдские ублюдки и предатели, залакские ханы. Также и моего сына Таху он долго растил у себя как родного. И потому, когда я стучусь в дом к этому человеку в Тегеране и он спрашивает "Кто там?" - я отвечаю: "Стучится твой брат". А когда он снова спрашивает: "Кто там?" - я говорю в ответ: "За дверью - тот, кто тебя уважает, кому ты можешь довериться, кто жизнь отдаст за тебя, если понадобится…"
Мак-Грегор слушал краем уха, как Затко продолжает расписывать его достоинства; он знал, что это обычный для курда способ внушить племени доверие к чужаку. Мак-Грегора больше интересовали слушатели. Всех их он знал. В центре в качестве председателя сидел кази из Секкеза в священнослужительской чалме, а левей его - высокий старик в кавалерийских бриджах. У старика было властное, большое, жестокое, как у кулачного бойца, лицо с громадными ушами, заостренными сверху и снизу. Это был ильхан - властительный хан мегрикских племен. Рядом на скамье сухим сучком торчал тощий представитель демократической партии в измятом европейском костюме. Он работал партийным организатором среди курдов Ирака, его так и называли - иракский Али. Он был горожанин, уроженец людного Мосула, ненавидящий горы и горных властителей. Всю свою недужную жизнь он провел, сплачивая курдских рабочих-нефтяников. Иранскими и турецкими властями он был объявлен вне закона и в случае поимки подлежал расстрелу на месте. Дальше за столом сидел и молчал толстый, тугощекий, седой человек в хорошо скроенном двубортном костюме. В отличие от остальных он был чисто выбрит и выглядел слегка испуганно. Это был богатый ливанский коммерсант, курд из Бейрута, из рода Аббекров.
- А теперь, - вполголоса сказал Мак-Грегору Затко, кончив свою похвальную характеристику и сев на место, теперь будь начеку и не давай им спуска.
Присутствующие помолчали, покашляли. Затем:
- Мистер… - грубо обратился к Мак-Грегору ильхан и продолжал по-персидски: - Ты меня знаешь, да?
- Да, я знаю тебя, ильхан, - жестко сказал Мак-Грегор по-курдски. - Все знают, кто ты есть.
- Ты почему грубишь мне?
- Грублю не я, - ответил Мак-Грегор.
- Что между нами легло?
- Ничего.
- Мистер! - Из презрения к чужаку ильхан опять заговорил было по-персидски, но остальные запротестовали, и он нехотя перешел на курдский: - Ты в большой дружбе кое с кем из курдов здесь, да?
- Да, в большой.
- И ты не прочь помогать своим друзьям против меня. Недругом меня считаешь, да?
- Да.
- А по какой причине?
- По той, что ты, ильхан, всегдашний источник зла. Если бы не Затко, ты бы и у милийцев завладел десятками селений и половиной полей пшеницы и табака. Как же мне с этим мириться, особенно помня твои действия в сорок шестом…