- Нет, не может. - Кэти сделала глубокий вдох, чтобы отдышаться. - Тебе уже пятьдесят, и мне тоже. И былую нашу молодую увлеченность этой страной поглотил без следа и остатка вечный восточный кавардак. Все миновало, Айвр, - продолжала она, видя, что его спина упрямо напряглась. - Позади двадцать три года неудач, домашних арестов, бог знает чего, и все ты отдавал, и ничего не получал взамен, и только зарывал здесь свои таланты - и настала пора уходить.
- Это тебе просто после Европы так кажется, - сказал он шутливым тоном.
Первоначально Кэти поехала в Европу лишь присмотреть за тем, как сын Эндрю устроится в Оксфорде, в Бейлиольском колледже, а дочь Сеси в Париже, в Школе изящных искусств, но потом осталась еще на пять месяцев, ибо двадцать три года в Иране, отданные борьбе за одно правое дело безнадежней другого, исчерпали наконец ее силы.
- Я не допущу, чтобы ты канул в эти горы, пропал без следа, - проговорила она. - Существует ведь другой мир вдали от всего этого, процветающий, ничуть не эфемерный.
- Разумеется.
- И значит, нечего тебе впутываться в курдские дела.
Он промолчал. И тут впервые обратил внимание на то, что она по-модному подстригла свои длинные волосы.
- Зачем ты это?
- Что - зачем?
- Остриглась зачем?
- Затем, что мне осточертела прежняя прическа. Кстати, вчера, когда я приехала, ты даже и не заметил.
Он сердито покраснел, повернулся и зашагал дальше, ведя Кэти по тусклым каменным скатам, скользким от покрывающей их тонкой корки черного льда. "Осторожней ставь ногу", - предостерегал он в опасных местах. Двигались без разговоров. Мак-Грегор шел не торопясь, но все равно знал, что в этом горном разреженном воздухе жену медленно и верно одолевает усталость.
Сделали привал, долго и молча подкреплялись, а с полудня снова шли, и он все так же молчаливо и сосредоточенно выбирал маршрут полегче по чересполосице склонов. Но временами он забывал, что за спиной идет Кэти.
На ночлег пришли к заброшенному иранскому полицейскому посту, наполовину разрушенному курдами во время тех двух открытых сражений, что они дали, защищая свою республику 1946 года. Начиная уже зябнуть, поужинали у примуса лепешками и тухловатой разваренной курицей, которую Мак-Грегор купил на базаре в Резайе.
- Противно в рот взять, - сказала Кэти. - Мне уже окончательно разонравились яства восточных базаров.
- А тем не менее есть надо, - сказал он. - Ты глотай, отвлекаясь от вкуса.
Кэти поежилась, горбясь над жалким побитым примусом, а Мак-Грегор развернул два нейлоновых спальных мешка и состегнул их "молниями" вместе - для теплоты. И сразу же велел ей туда влезть, пока в теле осталась горсть тепла.
Молча, не разжимая зубов, она кивнула, вышла наружу и с минуту постояла в темноте на старой дороге, чувствуя, как черное безоблачное небо нагорья леденит ей голые лодыжки, голые руки, голые ноздри и легкие. Даже в слабом звездном свете панорама, высокая, огромно-вогнутая, была так тиха и чиста, что животно-грубым казалось обращать хоть малую ее частицу в отхожее место.
- Старой становлюсь, - горестно вздохнула Кэти.
Когда она вернулась в темное помещение поста, ей было по-прежнему зябко и она спросила у Мак-Грегора, в самом ли деле требуется раздеваться.
- А иначе замерзнешь в мешке, и я замерзну.
Забравшись в двуспальный мешок, она разделась догола и очутилась в холодной нейлоновой оболочке, а затем и Мак-Грегор быстро влез туда, и она прижалась к мужу.
- Я вовеки не согреюсь, - сказала она жалобно.
- А вот погоди немного.
Лежа в коконе мешка, в переплетении ее рук и его локтей, они ждали, чтобы холод сменился теплом, и Мак-Грегор спросил Кэти, не подстриглась ли и дочь их Сеси.
- Нет, - ответила Кэти. - Она все еще папина дочка. Без твоего одобрения не станет подстригаться. А одобришь - так и наголо обреется.
- Ну как, оправдала Школа изящных искусств ее ожидания?
- Сначала ей надо привыкнуть.
- А усидит она?
- Если только не сбежит замуж за какого-нибудь голенастого мальчика-француза.
- Неужели новая напасть?
- Успокойся, - сказала Кэти, высвобождая одну руку. - Ничего с ней не случится. Ей куда безопаснее в Париже у тети Джосс, чем в Тегеране, под огнем страстей этого курдского фантазера Тахи. Я велела ей ежемесячно наведываться к Эндрю в Лондон или Оксфорд, а с Эндрю взяла слово, что он, что бы ни случилось, не забудет о сестре по широте своей братской души.
- Будь спокойна. Он сдержит слово.
- Не сомневаюсь. Но он так самоуверен, что это меня даже тревожит. В наши фамильные гостиные он заглядывает мимоходом, как на гостеприимные вокзалы, а дружит со всяким сбродом и шествует этаким транзитным пассажиром во всегдашнем потоке добрых друзей и братьев.
- Он мальчик организованный, - заступился за сына Мак-Грегор.
Кэти лежала, тесно прижавшись, водя ладонью вдоль спины его, по теплым позвонкам. Она уже согрелась, и от сердца у нее стало отлегать.
- Как будет "шорох" по-курдски? - спросила она тихо, словно кто-то мог подслушать.
- Какой шорох?
- А ты прислушайся.
На плоской земляной крыше что-то шуршало, легкий горный ветер шелестел там сухими былинками и палым листом.
- Гуш-а-гуш, - сказал Мак-Грегор.
- А как "бульканье"?
- Билк-а-билк.
- Шепот?
- Куш-а-куш.
- А храп?
- Кер-а-кер.
Кэти засмеялась.
- Помню, помню, - засмеялась она, устало приникнув к мужу. - Эти звукоподражательные удвоения - вот и все, что мне нравилось в курдском, да еще его чудесная образность: скажем жених будет "за руку взявший", транжир - "раскрыторукий", а отчим - "черствый отец". А как у них "красивый"?
- Сладкокровный.
- Я часто вспоминаю тот день в саду над озером Урмия. Как тогда ответила горянка мужу, прикрикнувшему на нее?
Сжимая в пальцах ее волосы, точно мягкую упругую траву, Мак-Грегор напомнил ей, что курд спросил жену разгневанно: "Ты кто - дьявол или джинния?" - И та ответила: "Я не дьявол и не джинния, я плачущая женщина".
Он ощутил, как на висок ему закапали теплые и непонятные слезы Кэти, и, прокляв мытарства, закрыв глаза, он попытался супружеским любовным способом отрешить мысль и тело от безнадежной жизненной неразберихи, а потом Кэти вытерла слезы и сказала успокоенно:
- Я ехала назад, твердо решив не ссориться с тобой. Но как же не ссориться, если мы так по-разному смотрим теперь на самое насущное?
Он услышал очень отдаленный собачий лай - первый звук, признак жизни, донесшийся до них за эти двенадцать нагорных часов.
- Скорее явится шииту его мессия, чем перестанут муж с женой ссориться, - отшутился он по-персидски.
- Ах, эти несносные персидские пословицы, - проговорила она сонно. - А знаешь, хоть и вялость дурацкая после истерэктомии, но хорошо, что не надо беспокоиться, вставать и вообще можно не думать и чихать на все. - Но прежде чем уснуть, она прибавила: - Так или иначе, а я найду способ вырвать тебя из всего этого.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Утром они двинулись дальше по грунтовой дороге вдоль гряды. С откосов начали уже постреливать. Порой винтовочная пуля звучно ударялась в скалы над головой. Дойдя до замерзшего горного озерца, они увидели, что издалека снизу, из глубокой долины, к ним поднимается всадник.
- У бегзадийцев до сих пор основной транспорт - лошади, - заметил Мак-Грегор. - Впрочем, возможно, это мул.
- О господи, - сказала Кэти. - Неужели нападет…
- Во всяком случае, это не Таха. Тот не унизится до чего-либо менее современного, чем джип.
- Нам бы укрыться куда-нибудь, - сказала Кэти.
- От курда в его родных горах не спрячешься, - сказал Мак-Грегор. - Лучше идти, как шли, и не спускать с него глаз.
Курд снял с плеча винтовку, опер ее прикладом на седло. Кэти понимала, какая нависла опасность; она боялась не за себя - за Мак-Грегора. Курды не более других склонны к убийству, но слишком много старых счетов сводится в горной глуши, и небезопасно здесь человеку, у которого в Иране есть враги. А за все эти годы участия в сложных политических движениях Мак-Грегор не мог не нажить себе врагов.
Пришпорив пятками свою костлявую, покрытую грязью туркменскую лошаденку, курд последние полсотни метров - по ровному - проскакал галопом. Лихо осадил лошадь, чуть не наехав на идущих.
- Ух ты! - гоготнул он. - Так и есть, они самые. - Точно мальчик игрушкой, он мотнул дулом винтовки на Кэти и спросил:
- Ты курманджийский понимаешь, госпожа?
- Нет, не понимает, - резко сказал Мак-Грегор.
- Давай подсади ее ко мне сзади, - предложил развязно курд.
- Ты бери рюкзак, мы за тобой пойдем, - сказал Мак-Грегор.
Сжав пятками лошадиные бока, курд своей винтовкой поддел и поднял тяжелый рюкзак, чуть не упав при этом с седла.
- Ух ты! Не иначе там золото. - И в продолжение всего пути вниз по долине он не переставал гоготать и горланить: - В мешке золото!
Они шли за ним около часа, пока не увидели речушку впереди, у крутого поворота. Курд гикнул, ударил лошадь пятками и пустился вскачь. С криком и хохотом он скрылся за поворотом.
- Прощай, рюкзак, - сказала Кэти. - Ускакал со всем нашим добром.
- Это всего лишь местное чувство юмора, - успокоил Мак-Грегор, продолжая шагать. Не дошли они еще до поворота, как оттуда лихо вывернул старый темно-синий джип и, проехав юзом ярдов двадцать, остановился. Кэти ухватилась за руку Мак-Грегора.
- Все в порядке, - сказал он. - Это Затко.
С сиденья спрыгнул курд, подбежал на легких, как у плясуна, ногах и влепил по сочному поцелую в обе щеки Мак-Грегора.