- Потому что они завелись не на шутку, а это плохо кончится, уж я знаю.
- Но они сами разберутся, - сказал я. - Лучше не трогай их. Не вмешивайся, Бо.
- Ты еще пожалеешь, - шепнула она прямо мне в ухо, и ее губы ласково коснулись моей мочки. Она сжала мне руку и так осталась сидеть, пока нас подбрасывало на скверной дороге, и мы слушали дальше разговор тех, впереди.
- Беда в том, - говорил Скотт, - что тебя все больше и больше гипнотизирует величие Гюго. Ты выходишь на тот же круг. Тоже начал работать под полубога. Да что тебе толковать. Ты же ничего не слушаешь.
Мы опять въезжали в лес, и Хемингуэй гудел велосипедисту и на каждом своем слове жал черную кнопку в середине руля.
- Все это в сто раз лучше, чем твоя безнадежная надежда. Деньги и постель. Аристократия на свалке. Богачи! Господи… богачи. Ты кончишь, как Бальзак - будешь стоять перед ними по стойке "смирно". Гюго ни перед кем так не стоял.
- А кончил тем, что никого уже не мог убедить в том, что он подлинный Гюго.
- Ну, это уж пошла чистой воды фицджеральдовщина.
- Нет, это истинная правда.
- Ладно. Назови мне хоть одного хорошего писателя, Который бы не блефовал.
- Шоу.
- Вот уж Антей.
- По крайней мере, он никогда ничего из себя не корчил.
- Вранье. Вообще, каждый стоящий писатель раздвоен. Есть два Толстых, два Шелли, две Жорж Занд, два пьяницы Бодлера, две крошки Эдит Уортон, два жирных Эзры Паунда…
Скотт натянул шляпу на уши и сказал:
- я не слушаю. Я лично не намерен раздваиваться, даже если ты к этому гнешь.
- Да ведь уже поздно упираться, - Сказал Хемингуэй. - Твой алкоголический двойник хуже всех моих самых жутких вымыслов, потому что ты не властен над этим ублюдком. Ей-богу, он тебя еще удушит, вот увидишь.
В пылу спора Хемингуэй гнал "фиат" все быстрей, теперь мы мчались вниз по крутому спуску второго холма, в лес, в лес. Он выжимал семьдесят миль в час из старого тогдашнего "фиатишки", и мы словно висели на подножке экспресса. Бо вцепилась в меня обеими руками, она молчала, но, взглянув на нее, я увидел совершенно белое лицо.
- Вы бы сбавили скорость! - завопил я Хемингуэю. Нас бросало, болтало, трясло, и ветер уносил все, что слетало с моих пересохших губ.
Хемингуэй не обратил на меня внимания, а Скотт обернулся и Заорал:
- Не бойся, Эрнест - лучший гонщик Франции.
Скотт наслаждался быстрой ездой.
- Я потеряю скорость на следующем подъеме, - сказал Хемингуэй, а тем временем мы обошли моторный велосипед на застывших колесах, обогнали грузовик и, наконец, чуть не задев по тележке, промчались мимо фермерских лошадок.
- Браво, - сказал Скотт на спуске с последнего холма.
Хемингуэй выключил мотор, и мы просто полетели с горки. Мы слепо вверялись ему, а он вел машину так уверенно, что я и теперь сразу вспоминаю ту езду, открывая его книгу. Я читаю ее и знаю, что Хемингуэй - за рулем, он правит, и этим все сказано. И нечего спрашивать, что он делает и куда вас везет.
С вершины третьего холма мы взяли влево от главного шоссе. Я и не заметил грязной дорожки, пока мы на нее не въехали. Она вывела нас на брусчатку между двумя фермами, а потом, северной опушкой Фужерского леса, снова на простор. Мы покатили полем, мимо мрачноватого пруда.
Потом Хемингуэй опять погнал влево, холмами, по какой-то упрятанной дорожке, мы падали, ныряли, скользили по крутому грязному спуску и вот оказались в темной низине возле лесопилки. В 1975 году я полдня разыскивал эту дорогу, а Хемингуэй сразу и безошибочно на нее попал. Ей-богу, вряд ли хоть пятидесяти иностранцам удалось обнаружить, где же расположен знаменитый замок Ла Тург. Мы вышли из машины, и Скотт не мог поверить, что это то самое место, о котором он только что читал.
- Ты нас дурачишь, - сказал он.
Мы увидели домишко (теперь его перестроили) и лесочек и услыхали в зарослях рокот ручья.
- Ты только что прочел про замок, ведь верно? - сказал Хемингуэй.
- Ну прочел…
- Ну и можешь проверить сухое, буквальное описание от слова до слова. Башня, крепость, арсенал, мост, ров, библиотека…
Мы пошли за Хемингуэем заросшей тропкой под темными вязами и вышли к быстрой речушке.
- Под ноги глядите, - сказал Хемингуэй, - тут сыро.
- Да тут ведь чудесно! - сказала Бо и поглядела в вышину, на собор из света над нами, на синее полотно неба над осенней листвой.
- И как сюда могла пройти армия? - усомнился Скотт, пока мы продирались сквозь заросли.
- Так же, как сюда попал замок Ла Тург, - сказал Хемингуэй.
Мы вышли на пологий берег против хоть и крутого, но весьма скромной высоты обрыва на другом берегу - облепленного листвой, мокрого и увенчанного двумя большими валунами.
- Et voliа, - сказал Хемингуэй.
- Что - Et voliа? - спросил Скотт.
- Вот вам и Ла Тург
- Да тут же ничего нет!
- И никогда ничего не было. Ла Тург - голый вымысел, чистейшая литература. Однажды летом семьдесят первого года Гюго, сидя на этих валунах, выстроил крепость, и башню, и арсенал, и библиотеку, создал их по кирпичику в своем убогом воображении. Вот тебе, милый старина Скотт, и сухой репортерский путеводитель.
- Почем ты знаешь, что это именно тут?
- Да по дневникам Гюго. И тысячи есть других указаний. Это здесь, и нигде больше! - Хемингуэй пнул ногой груду листьев. - А там, на том берегу, он и сидел.
- Вот так черт! - сказал Скотт. Но он нисколько не огорчился. Он стоял в этом своем пальто из верблюжьей шерсти и даже восхищенно смотрел на валуны. - Вот так черт!
Хемингуэй повернулся ко мне и сказал:
- Не забывай, детка. Никогда ничего не принимай буквально, пока не проверишь, буквально это или нет. И никогда не слушай поэтов вроде Скотта Фицджеральда, которые думают, будто только у них есть фантазия и воображение.
- Да, в общем-то, разве важно, вымысел это или факт? - спросила миротворица Бо. - Какая, в общем-то, разница?
- Господи! А ведь Бо права! Абсолютно права! - сказал Скотт. - Пусть Гюго выстроил все у себя в мозгу, а описание-то все равно дотошное и сухое. Ну согласитесь!
Хемингуэй рубанул рукой по воздуху.
- Нельзя дотошно описать то, чего нет! - сказал он.
- Еще как можно! И я правильно говорил…
- Нет, неправильно. И все, что ты говоришь, - неправильно. Ты с самого начала запутался.
Скотт вытащил фляжку из заднего кармана.
- Чего же тогда ты сразу не сказал, что он все сочинил, а поволок нас сюда? - сказал он.
- Потому что тебя всегда и во все надо ткнуть носом. Тебя надо бить фактами, иначе тебе ничего не втемяшишь.
Скотт передал фляжку Хемингуэю, и тот отпил глоток. И тут же сплюнул.
- Джин! - сказал Хемингуэй.
- А ты думал что?
- Кто же льет во фляжку джин? Ну, я понимаю, виски, или бренди, или хоть кальвадос. Только уж не джин.
- Твой мичиганский папочка неверно тебя воспитал, - сказал Скотт. - Но не хочешь - не надо.
И сам как следует приложился к фляжке.
Тут Бо схватила меня под руку и прижалась ко мне, как всегда, когда рвалась предотвратить их ссору. Может, это она хотела, что бы я ввязался в разговор? Но я не стал вмешиваться.
- Знаешь, что тебя ожидает, Скотт?
- Я-то знаю. А вот ты не знаешь…
- Ты кончишь, как все те ребята, которые не дотянули до тридцати, потому что боялись не выдержать испытания жизнью.
- О ком это ты?
Хемингуэй будто не расслышал.
- Ты и пить-то не умеешь, - огрызнулся он.
- Да чем, к черту, мое пьянство отличается от твоего?
- Ты пьешь, как баба.
Скотт как-то истерически хихикнул. Содрал шляпу, скатал мячиком, подбросил и поддал ногой так, что она покатилась в реку.
- В тебе, Эрнест, не меньше бабьего, чем во мне, - сказал он. - Не в каждом ли мужчине сидит женщина? А тебя выводит на чистую воду та одержимость, с какой ты доказываешь свою мужскую одержимость. И зачем же тебе что-то скрывать, раз всякий стоящий писатель все равно выдает свою вторую ипостась? Да иначе ты бы и писать про это не мог. Это у всех у нас как седьмое покрывало. Или, может, восьмое. Ну ладно, пусть я пью, как баба, зато ты ссоришься, как баба. То-то ты и не можешь полюбить женственную женщину. Ты вообще даже не знаешь, что такое женщина.
- Хватит, - сказал Хемингуэй. - Что-то ты понес чересчур сложную ахинею. Дурак я, что вообще это начал.
- Однако ты начал, - взвился Скотт, - так дай уж я докончу. Ты все ищешь алиби, старина. Старый боксер, старый рубака, стрелок, старый охотник и старый гермафродит…
- Ладно, ладно, - прервал Хемингуэй. - Доказал, дальше только испортишь.
Хемингуэй был, видно, сам не рад. Он повернулся к нам и спросил:
- Вы голодные?
Мы стояли поодаль, объединенные и отстраненные от них тем, что они творили друг с другом.
- Я умираю с голоду, - быстро сказала Бо. - И Кит.
- Тогда поедем отсюда. - И Хемингуэй пошел вперед, сквозь лес.
Тут Бо бросила меня и взяла под руку Скотта. Хемингуэй слегка ошеломил его. Скотт был огорошен, сбит с толку, растерян. Он смотрел, как его шляпа расправилась в воде и теперь отчаянно билась в водовороте между двумя камнями.
- Бедная моя шляпа! - сказал он. - Она заслуживает лучшей участи.
Он вырвался от Бо, подобрал пальто и вошел в воду по колено.
- А тебе, Кит, урок, - сказал он мне, выходя из воды со спасенной шляпой, - ничего не губи за то только, что кто-то хотел убить тебя. Это уж штучки старины Эрни.