- Конечно, - авторитетно сказал я. - Вот почему между ними все время идет внутренняя война.
Парусиновый верх "фиата" промок почти насквозь, но я так блаженствовал, что мог бы хоть полночи просидеть в этой отсыревшей итальянской коробочке. Я был страшно доволен собой, потому что, как мне думалось, я наконец-то произвел на нее впечатление. Но потом я сообразил, что, пожалуй, впечатление оказалось слишком сильным, поскольку Бо не намерена была поступать так, как поступал я. Она вовсе не желала держаться в стороне, как я, и изображать нечто вроде греческого хора. Первым ее побуждением было немедленно вмешаться.
- Надо что-то делать, - сказала она.
- Что, например? - нервно спросил я.
- Не знаю. Но надо как-то им помочь, Кит. Это наш долг.
Я сказал, что вмешиваться было бы ошибкой.
- Я бы крепко подумал перед тем, как действовать.
- Почему? Разве вы не хотите им помочь?
Не успел я сказать, что наши старания помочь могут только ухудшить дело, как из "Hotel de France" вышел Хемингуэй, набычившийся, как боксер, выходящий на ринг. Он сказал, что Скотта там нет.
- Они даже его не видели.
- Значит, надо ехать обратно, к лесу, - сказала Бо.
- Господи, это еще зачем?
- Потому что он, наверно, ждет нас под тем деревом.
- Ну нет, я не намерен раскатывать туда и обратно, - сказал Хемингуэй.
- Почему?
- Потому прежде всего, что поездка в Фужер - это была его затея, так что пусть добирается сюда как знает.
- Но он будет ждать, Эрнест. Я же оставила записку, чтобы он нас ждал.
- А я тебе говорил, что никаких записок не надо. Если он там ждет, значит, он спятил.
- Но он ждет. Я знаю.
- Ладно. Поезжайте сами, и пусть мальчуган ведет машину. Для того его Скотти и взял.
- Нет. Поведете вы, Эрнест. Вы должны поехать с нами, - прожурчал мимо меня голосок Бо, и, не глядя на Хемингуэя, я понял, что он поедет. Он сел в машину, завел "фиат", сказал "дерьмо собачье" и повез нас к Майеннскому лесу так, будто гнал санитарную машину сквозь пули и взрывы.
Дождь не прекращался, и начинало темнеть.
- Нет его здесь, - сказал Хемингуэй. - Я же вам говорил. - Всю дорогу Хемингуэй был угрюм и молчалив, теперь он стал угрюмым и раздраженным. - Хорошую же кутерьму ты затеяла, Бо, - сказал он.
- Нет. Это вы ее затеяли, - спокойно сказала она. - Вы не должны злиться на Скотта. Постарайтесь его понять.
- Я вовсе не злюсь, просто он мне до черта надоел. И если б мы не приехали в Фужер, я бы уехал первым же поездом и на первом же пароходе вернулся бы домой, чтобы нас с ним разделил океан. И чтобы между нами возник огромный умственный барьер. Я не желаю даже находиться на одном континенте с Эф Скоттом Фицджеральдом.
- Но почему, Эрнест?
- Этого не объяснить, по крайней мере на вашем языке. Так что не будем об этом.
- Во всяком случае, мы совсем не туда заехали, - сказала Бо. Очевидно, она перебрала в памяти приметы места, где стояло то дерево, и теперь нашла несходство между тем местом и этим.
Хемингуэй, человек очень земной, вдруг громко расхохотался.
- Из вас вышел бы отличный генерал, Бо, - сказал он и, дав задний ход, вывел "фиат" с узкой проселочной дороги и через несколько километров свернул на другую. В свете фар мы увидели Скотта - промокший и одинокий, он сидел под деревом. - Бедняга, - сказал Хемингуэй.
- О боже милостивый, Скотт, на кого вы похожи, - жалостливо сказала Бо, выходя из машины.
Скотт не пошевелился. Он сидел, скрючившись, как бродяга, пытающийся прикрыть руками свою промокшую нищету.
- Чего это ради вы все вернулись? - спросил он.
- Мы же оставили вам записку.
- Зачем? Ехали бы вы своей дорогой. Я тут сижу и блаженствую, как Диоген в бочке, так что можете убираться туда, откуда приехали.
- А где механик из гаража, что привез тебя сюда?
- Ему некогда было ждать. Я сижу здесь уже шестнадцать часов, а может, и больше.
Хемингуэй не вышел из "фиата".
- Ну иди же сюда, бога ради, - сказал он. - Чего ты, спрашивается, еще ждешь?
Скотт двумя пальцами приподнял свою промокшую, потерявшую всякую форму "федору".
- Я не сойду с этого места, - сказал он.
Хемингуэй пожал плечами.
- Ну, раз так, отдай мне мой плащ, и мы оставим тебя в покое.
- Забирай свой плащ, а я возьму "фиат", - сказал Скотт. - И тогда, ей-богу, мы бросим тебя тут на добрых шестнадцать часов, - заявил Скотт Хемингуэю. - Ты же бросил меня, подонок.
- Ладно. - Хемингуэй вышел из "фиата". - Я тебя бросил. Ну, давай мне плащ.
Мне показалось, что Скотт сейчас вскочит на ноги и бросится на Хемингуэя. Но вместо того он нарочно упал плашмя, как будто от боли, и покатился по раскисшему от дождя склону. Затем он встал на ноги и сказал:
- Сам видишь. Отличнейший плащ. Непромокаемый! Грязеотталкивающий!
Он пачкал плащ Хемингуэя, хлопая по нему грязными руками, но Хемингуэй, бесстрастно глядя на него, не произнес ни слова.
- Скотт, ну что вы в самом деле! - сказала Бо. - Это уже непростительно.
Скотт опять сел на землю.
- Ладно. Это, конечно, непростительно. Но я уже чувствую себя гораздо лучше, так что все вы можете сматываться. Я остаюсь здесь.
- Хорошо, хорошо, оставайся. Раз ты так решил, то одолжи мне твою шляпу.
Скотт протянул Хемингуэю свою насквозь промокшую "федору".Бо хотела было что-то сказать, но я стиснул ее руку, не дав раскрыть рта; мы ждали, что Хемингуэй в отместку за свой плащ начнет гонять эту шляпу по грязи, как футбольный мяч. По-моему, Скотт тоже Предвидел это - он даже пригнулся, чтобы вовремя перехватить Свою шляпу.
Но Хемингуэй поддал кулаком дно, расправил поля шляпы, придав ей должную форму, и водрузил ее на голову Скотту.
- Теперь ты одет как следует, Фитцджеральд, так что можно ехать.
Но Скотт опять окрысился.
- Ты думаешь, я пьян, да?
- Нет, не думаю. Ты так вымок и такой ты жалкий, что не можешь быть пьяным.
Я взял Бо за локоть и, хоть она сопротивлялась, отвел ее к машине.
- Но они же опять начнут ссориться, - прошептала она.
- Не начнут. Но пусть они сами разберутся. Вы ничем не можете помочь.
- Вы говорите, как старый дед, - сказала она.
- Иногда я и чувствую себя старым дедом.
Мы сели на заднее сиденье "фиата" и смотрели спектакль, который отлично разыгрывал Хемингуэй. В нем, как никогда еще, сказывался английский офицер, спокойно, но властно управлявшийся со старым, но уставшим солдатом, который никак не хотел вылезать из хлюпающей грязи окопа. Капитан Хемингуэй был на высоте - не знаю, что он там говорил на этом раскисшем от дождя майеннском поле боя, но я видел, как Скотт очень точно вошел в свою роль, тонко ее чувствуя, как хороший природный актер. Так я видел это и понял, что не ошибся, когда Скотт вытянулся и ловко, по-английски, отдал ему честь, а потом четко зашагал за ним, повторяя "левой, правой, левой…".
Когда они подошли к машине, Хемингуэй был подтянут и бодр и, очевидно, все еще чувствовал себя командиром.
- Хочешь вести машину? - спросил он Скотта.
- Нет. Веди сам.
- Ты ведешь не хуже меня.
- Нет. Эта машина меня не признает, - сказал Скотт. - Она меня ненавидит. Прямо напасть какая-то.
- Это я во всем виновата, Скотти, - вмешалась Бо. - Я напрасно вас отослала. Простите меня.
- Можете получить мою шляпу, - сказал Скотт.
Но Бо поклонилась, и поцеловала его, и сказала:
- Вы такой чудесный человек. Вы просто молодчина. А Эрнест очень беспокоился о вас.
Этим Бо все и испортила.
- Вы дьявольски правы, я о нем беспокоился, - быстро вмешался Хемингуэй. - Я думал, что он пьян. И один бог ведает, куда бы нас завели наши поиски, если Вы он действительно был пьян.
- А, черт бы тебя взял! Неужели нельзя хоть раз не тыкать мне этим в глаза? - жалким тоном сказал Скотт. - Хоть один раз…
Мы подъехали к Фужеру в полном молчании, и хотя Мне было понятно, что" их связывает нечто гораздо более важное, чем эти перепалки сгоряча, все же я сомневался, надолго ли хватит у них доверия друг к другу. Их, должно быть, постоянно мучило то, что они за собой знали и что им хотелось преодолеть, истребить или забыть.
Глава 5
Я до сих пор не знаю, как объяснить поведение Скотта в Фужере - мстил ли он Хемингуэю, съязвившему насчет его пьянства, или просто ухватился за возможность затеять очередную грызню. Как всегда в спорах, они не выбирали выражений и часто прибегали к самым грубым приемам, чтобы одержать верх, или доходили до жестокости, стараясь уязвить противника. Хемингуэй был жесток к Скотту, чуть ли не обозвав его алкоголиком, а потом и Скотт обошелся с ним, как нам казалось, чересчур жестоко; правда, к концу нашего путешествия я уже не был так уверен в этом. Но что бы мы ни думали, а Скотт ему ничего не простил, и это чуть не привело к трагедии.
Целью нашего путешествия был Фужер, городок, где они должны были выяснить, кто лучше описал его - Бальзак или Гюго, - и разрешить свой литературный спор. Но под вечер за обедом Хемингуэй заявил, что он приглашен на охоту в одно старинное поместье милях в двадцати к югу и собирается завтра уехать туда.
- Ты хочешь нас бросить? - спросил Скотт.
- Да, а что?
- Мы же решили довести дело до конца, - сказал Скотт. - Иначе что за смысл сидеть в этом пейзанском захолустье?
- Я вернусь, - сказал Хемингуэй.
- Ладно. А где это поместье?