* * *
Написал все это, и вдруг меня как обухом по голове: да что же такое со мной? Ни стихов в молодости не сочинял, ни дневников не вел, а на старости лет - на тебе, вроде болезни какой. И где я мог подцепить заразу такую? Что пишу и зачем? А может, и думать над этим не стоит. Поразмыслил и пришел к выводу: пишется - так и пусть. Умру - будет кому-то печь растопить…
И опять раздумался: ну до чего же повезло. Это я о девочках. Что бы я делал без них? С ними и то не знаю - успею ли к сроку?
Смотрю я на них и думаю: хороши девчата, но в смысле работы - зеленка. Ни книг толком не знают, ни жизни, ни, самое главное, читателя. А для толкового библиотекаря самое первое дело - читателя своего изучить. Не комбикорм отпускаем, а мысли и чувства человеческие, сброшюрованные и переплетенные.
Читатели, они разные бывают. Очень даже разные. Ко мне тут скотник Губарев с работы заходит. Войдет, шапку снимет и с уважительным приветствием: - Мое почтение.
Но все его почтение - фальшь. Заходит он только затем, чтобы газету унести и потом крутить из нее цигарки. Папирос он принципиально не признает - интеллигентская, мол, выдумка.
А есть такие, для которых печатное слово свято, - эти мои друзья. Но и они не одинаковы. И каждая категория свои особенности имеет.
Учителя - те больше летом читают. Агроном - зимой. Ребятишки - почти круглый год. Кроме восьмиклассников - те в экзамены от библиотеки полностью отключаются. Зубрят.
Васицкий все мне толкует об отдаче. Так, мол, и так, читателей прибавилось, а на пасху подрались, из района милиционер приезжал. Кольями, как до революции, по всем правилам. А стали их допрашивать, и ни один не может толком объяснить - из-за чего.
- Пойми, - говорит, - на пасху! Позор, да и только.
- А разве на Первое мая лучше было бы?
Так вот об этой самой отдаче. Я Васицкому так ответил:
- Это отдача не моя была, а сельповская. Семь ящиков водки продали - и сразу отдача видна. А насчет моей, то я тебя спрошу. У тебя дети есть, слышал, даже грудной имеется. Так вот, твоя жена грудничку этому запачканную пеленку сменила на чистую, а когда отдачи ждать? Скоро?
- Опять ты со своими притчами. Должно быть, евангелие читал?
- Конечно, - говорю, - читал.
- Оно и видно.
- Что тебе видно?
- А то самое, что мозги у тебя не в ту сторону повернуты.
- Твое дело поворачивать, как надо. Это твоя обязанность.
Вот в таком стиле у нас дискуссия. Очень хотелось ему сказать:
- Егор, черт ты лысый, когда меня кулаки в прорубь пихали, тебя, мудреца, еще и в проекте не было. За это самое пихали - за книжки советские, за эту самую отдачу, в которой ты мне отказываешь. А когда я с автоматом на коленях бойцам в окопе книжки читал, ты еще с деревянным кинжальчиком под столом бегал и отдачи моей заметить не мог.
Теперь опять о читателях. Есть, которые ко мне наскоком. Бежит мимо, заскочил - и опять его нет. А есть такие, по ним хоть часы проверяй - семь пробило, тут как тут. Этих я с детства знаю, каждого словно бы вынянчил, всю историю его читательскую пересказать могу.
Прежде всего о Пастуховой. Теперь, когда замужней стала, все чаще ее Кондратьевной величают. А была Катюша. И можно сказать, она в моей библиотеке выросла. Теперь, когда у нее семья, много реже у меня бывает, а прежде каждый вечер до самого закрытия. В клуб она ни ногой, в кино тоже, потому что ей в жизни не повезло: в раннем малолетстве под косилку попала. Изрезало ее чуть не на куски, по сию пору штопаная-перештопаная. Уха одного только остаток, через щеку шрам, и пальцев на правой руке нет. Росла без матери. Та в войну от тифа погибла, а отец под Кенигсбергом лег. Воспитывалась у бабки, отцовой матери, в лютой бедности.
Девчонкой пошла работать в колхоз учетчицей, затем счетоводом стала. А когда бухгалтер Иннокентий Максимович на пенсию задумал, он вместо себя Катю подготовил. Сомневались сначала - справится ли, однако справилась и весьма успешно. Работник аккуратнейший. Трудись спокойно - у нее ни один трудодень не пропадет. За трудолюбие и за справедливость ее у нас уважают. А сама все в той же избенке бабкиной живет, только фундамент бетонный ей мужики подвели и маленько избенку приподняли. Обстановка хорошая: и диван-кровать, и шифоньер, и посуда всякая. Только счастья женского у нее нет. Если б мужики меньше на внешность смотрели, а больше в суть вникали, то не было бы лучшей жены, чем Екатерина.
Подкатывали к ней пьяницы всякие, но она на такой компромисс согласия не дала. А природа все же ей свои вопросы ставила…
Читать она начала, помню, с фантастики. Жюля Верна всего от корки до корки, затем Уэллса, потом Беляева. Остановилась лишь на Ефремове. Тут у нее перерыв произошел. А потом приходит и начинает рыться в каталоге.
- Чего ищешь? - спрашиваю.
- А мне что-нибудь про личную жизнь…
Понятное дело. О личной жизни девки говорят, когда слово "любовь" стесняются произнести. "Ну, - думаю, - вернулась девка из космоса на нашу грешную землю".
Подаю ей "Вешние воды" Тургенева. Прочла быстро. Возвращает. Я спрашиваю:
- Ну, как?
- Ценная, - отвечает, - книга. Только больно уж этот Санин нерешительный. А девчонку жалко. Вы мне дайте что-нибудь про нашу жизнь.
Про нашу так про нашу. Хотя, правда, и не совсем про нашу, но уж очень мне хотелось сразу ее к сильной литературе приобщить. Даю ей "Тихий Дон". Взяла и не возвращает. Я не тороплю - пусть, думаю, вникнет. Наконец, является. Осведомляюсь, как впечатление.
- Я, - говорит, - с этой книжкой напереживалась, просто страсть. Словно всю гражданскую войну с Аксиньей прошла. Даже сна лишилась. Ночью вскочу - и кажется, будто стреляют. А Григория все же не поняла: неужели так трудно было советскую власть принять?
Что ей ответить? Кой-кому трудно, и даже очень.
Составил я ей списочек с таким расчетом, чтоб она из прошлого к нашим дням подвигалась. Начал с "Капитанской дочки" и так далее. И по всем книгам мы с нею беседовали. Иногда выскажется - смех берет, а иногда и призадумаешься.
Печорина она, например, не признала:
- Терпеть не могу, когда над бабами изгаляются. То одна у него, то другая. От скуки, что ли?
- Эпоха, - объясняю, - была такая…
- Не может быть, - говорит, - и тогда, небось, верные мужчины были. Если б все такие, как Печорин, то и народ весь перевелся бы.
"Обломова" вернула, не дочитала.
- Ну его к лешему. Разве это мужчина? Такую девушку упустил.
Об Анне Карениной так выразилась:
- Хорошая женщина была, и жалко ее. Однако зря она нервам поддалась. Нам куда хуже приходилось, а мы под колеса не кидались. Дался ей этот Вронский. Будто на нем свет клином сошелся.
А о "Войне и мире" у нас такой разговор состоялся:
- Войну, небось, пропускала?
- Нисколько. Все до буковки прочла.
- И кто тебе больше всего понравился?
- Долохов.
- Вот как?
- Ему б на сто лет позже родиться, он бы в сорок первом году себя показал… Партизанил бы, ай да ну.
- Он и тогда показал себя.
- Показал, да не полностью. Ему бы рацию да толу побольше…
Короче говоря, читателем стала заядлым - одну прочтет, сразу за другую берется. И можно было ее понять, что, кроме книг, теперь ей ничто не мило. Ну, думаю, так свою жизнь, бедняга, и продевствует. И вдруг… (От этих "вдруг" я всю жизнь оборонялся и никак оборониться не удается. Считаю - понял человека досконально, изучил все его пружины и маятники и знаю, как дважды два, на что он способен, однако этот изученный человек внезапно такое выкинет, что только диву даешься). Вдруг - никто ни сном, ни духом - Юра к ней от нашей Анны перебирается. Ни знакомства до этого, ни ухажерства настоящего. Вечера два заходил в контору арифмометр подлечить, и все. А тут перебрался. Отчего, почему - непонятно. Недолго, правда, это ее замужество длилось. Юра, как видно, сорвавшись с якорей, на одном месте уже не мог - уехал в неизвестном направлении. Осталась она беременной. Светку родила. Стала растить, воспитывать. Я за нее, между прочим, порадовался - горе и обида пройдут, а ребенок навсегда останется. Не все же о чужой любви читать, надо и свою испытать. Прошло пять лет, и опять-таки вдруг соединяет свою жизнь с Асаней, и не как-нибудь, а законнейшим образом. Свадьбы, правда, не играли, но посидели по-дружески вечер.
С Юрой-то, может, ошибка была, печальный эпизод, а с Асаней, видно, прочно. Асаня тоже на моих глазах вырос. И в юные годы они с Георгием друзьями были, несмотря на разницу в возрасте. Асаня года на четыре старше, но Гошка свой возраст всегда несколько опережал, а Асаня недотягивал, поэтому у них наравне и получилось. Вместе рыбачили, вместе на охоту, вместе ветродвигатель какой-то строили. Только у Георгия детство в положенное время прошло, а у Асани осталось. Не в смысле роста, конечно. Он и подрос, хотя и не особенно, и работал вроде бы не хуже всех, а нисколько серьезности в нем не прибавилось. Берестянские девчата его и за парня не считали. Может, так и остался бы холостяком, если бы Катя его не подобрала.