И никогда у него ничего не было. Дом после отца ему достался - развалился. Он его не ремонтировал, а все подпирал изнутри и снаружи, так что в результате не дом получился, а сплошной частокол. Я однажды в этой избе побывал, потому что Асаня провинился - уехал, книгу не сдал. Комнатенка два шага туда, два сюда. Небеленная, должно быть, с самого дня своего рождения. И мне пришлось самому дверь чуть не выламывать, а затем книгу искать. Едва нашел за кроватью, всю в пыли и мышином помете. И так рассердился, что решил никогда Асане книг не давать. Да не сдержал слова - вернулся Асаня из своего странствия и снова в библиотеку. Извинился, ошибку осознал. Растаяло сердце мое - снова стал Асаня читателем.
Бабенки, которые побойчей, постоянно его подначивали:
- Асаня, пошто ж ты не женишься? Старым станешь, а ребятишек нет. Кто кормить тебя будет?
Он объясняет:
- Насчет ребятишек, я вам скажу, вы не в курсе и от науки отстали. Женский пол для ребятишек вовсе теперь необязательный. Придет время, - вообще без вас будем обходиться. Этот вопрос медициной почти, можно сказать, решен. В Италии уже ребятишек в колбах выращивают. Берут одно, потом другое, соединяют, раствора нужного приливают, и через девять месяцев, в точности, как положено, мальчишка или девчонка готовы.
- А по-старому хуже разве? - подначивают бабенки.
- Хлопотно. Да в колбе и выгоднее. Декретных никому не платить.
Бабенки хохочут, а он не обижается. Начнет что-нибудь про кактусы на Марсе или про дельфиний язык.
Читает он только научно-популярную литературу. Это мой, как я его называю, научный популярник. Память у него богатейшая. Не голова, а целый склад всякой всячины. А толку нет. Пробовали ему доклад какой-нибудь поручить, так он все в кучу свалил, никто ничего не понял. И всегда у него наготове научная новость, и часто не одна. Он все, что читает, кому-нибудь пересказывает, и такое счастье у него на лице, как будто все эти открытия он лично сделал.
Последнее время заметно под уклон пошел. Он выпить всегда был не дурак, а тут сверх всякой меры увлекся - по неделе на работу не являлся. Так что Катерина, можно сказать, его в самое время спасла.
А третий член их семейства - Светка, моя неизменная любовь, за что получаю косые взгляды от Анны и Настеньки. Как будто за грехи Юрины девчушка должна расплачиваться… Мне кажется, и Асаня ее полюбил, и любовь это для него важнее, чем к жене законной.
Света целыми вечерами в библиотеке. В семь часов, как только закрывается детский сад, она сразу ко мне. Скользнет тихо, как мышонок, за перегородку, снимет серенькую свою шубку, красные рукавички на шнурке, и все это на гвоздик, специально для нее прибитый, и ожидающе смотрит на меня.
- Что читать будем? - спрашиваю.
- Клокодила, - отвечает.
Угощаю ее конфетой, вручаю "Крокодил". Она несет его торжественно на большой стол, взбирается коленками на сиденье стула и разглядывает картинки. Сидит бесшумно, как мышь под метлой, тихонько страницы перелистывает. Так было в прошлом году. А нынче, смотрю, губами шевелит. Оказывается, читает. У кого научилась, сам не пойму. Но трудное это дело - иногда на ее курносом носишке даже росинки пота пробиваются…
Так вот, у этих-то читателей и обосновался наш Георгий. Анна мне сказала вполне твердо:
- Не смей ходить. Еще чего не хватало.
Но это, как я понимаю, гордость ее высказалась, материнское свое она поглубже запрятала. Запрятать-то запрятала, а знаю - не простит мне, если не схожу.
Прежде всего решил подготовить себя к встрече. Как-никак, пять лет не виделись. Обдумал, что и как. Несколько выражений подобрал, сильных и убедительных. Зайти решил прямо из библиотеки, чтоб не откладывать в долгий ящик и чтоб на душе не висело.
И вот она передо мной - избушка на курьих ножках. Однако, с модернизацией. Кнопка и автоматика. Кати, конечно, дома нет, а Асаня с журналом. "Наука и жизнь" пришла, так теперь его от чтения за уши не оттянешь. Поэтому был я крайне изумлен, что при виде меня он с готовностью журнальчик отложил, стул мне подал. Чего-чего, а вежливости у него не отнять.
Оглядел я комнату - на кровати из-под одеяла нога в дырявом носке выглядывает. Значит, Георгий здесь, и разговора со мной ему не избежать, а стало быть, и спешить мне особенно ни к чему. Начал расспросы про Асанино здоровье: каковы последствия мотоциклетной катастрофы, как голова, как рука, не обнаружились ли какие новые неполадки в организме. Асаня с улыбкой на все вопросы отвечает. Улыбка у него, надо сказать, расчудесная - такая располагающая. Ни у кого такой не видел. Разговор веду, а сам, между прочим, на одеяло поглядываю - надолго ли у племянничка моего блудного носом в стену лежать терпения хватит? Неужели же действительно он спит? Не может быть. Разговор я вел, голоса не придерживая. Давно бы пора уже проснуться. Потом мне эти прятки надоели. Спрашиваю Асаню:
- А кто это у тебя под одеялом прячется?
Асаня мне без всякого смущения:
- А это так… товарищ один.
- Нет, - говорю, - старого воробья на мякине не проведешь. Давай подымай своего товарища - я не к тебе, а, главным образом, к нему пришел.
Тут одеяло в сторону, и Георгий садится. Как я ни зол на него был, а все же что-то защекотало у меня в переносье. Едва сдержал себя…
Уехал он, по сути дела, мальчишкой, а сейчас передо мной мужчина. Погрубее стал в лице, детской прелести уже той нет, и в плечах раздался, и на подбородке щетина небритая, а для меня все же мальчонка и никто другой. Спрашиваю:
- Болен?
- Нисколь, - отвечает.
- А по какому случаю днем в постели валяешься?
Асаня посмотрел на друга, подмигнул:
- Может, мне до магазина пройтись?
- Сделай одолжение, - говорю, - пройдись. До магазина или куда подальше, только оставь нас на время одних. Да не обижайся, у нас разговор предстоит семейный… А если за водкой вздумаешь, то дело твое, но я со своей стороны предупреждаю - ни капли в рот не возьму… не за этим я сюда шел.
Асаня отродясь ни на кого обиды не имел. Шубенку накинул и вышел. Остались мы с Георгием вдвоем.
- Значит, проездом? - спрашиваю. - Так куда же путь держишь, если не секрет?
Вижу, разговаривать ему страсть не хочется, однако куда денешься? Поморщился, пятерней шевелюру свою со лба убрал.
- К морю… В Сочи, может быть.
- Вот как? Цитрусов захотелось?
- А почему бы и нет? Витамины.
Взбеленили меня не слова его, а интонация. Нет уж, думаю, если за пять лет ни единым письмишком не перекинулись, то нечего теперь о пустяках. Беру быка за рога.
- А учиться как?
Гошка нахмурился, промолчал.
- Или считаешь, пол-института одного, половинка другого - а в сумме законченное высшее? Все в жизни познал, все ясно и понятно?
Вижу, тема эта племяннику - хуже горькой редьки. Но положение его безвыходное. Человек я пожилой, к тому же родной дядя - не выгонять же меня.
Зевнул он притворно.
- Высшее да высшее. Вы с матерью мне с детства в уши жужжали. А без высшего что, не человек? Не в том суть, дядя.
- В чем же? - спрашиваю. - На койке валяться или цитрусы жевать?
Смотрю - в глазах злость блеснула, какая перед дракой бывает.
- Да хоть бы и цитрусы. Почему я обязан до седых волос за книжками корпеть? Почему я не вправе по-своему жизнь прожить?
- А что значит "по-своему"? Можно по-своему в космос взлететь, а можно по-своему рылом в корыто уткнуться и помои хлебать.
Смотрю, покраснел. Вот-вот взорвется. Однако опять сдержался.
- А мне ни космоса, ни корыта не нужно.
- А чего же, все-таки?
- Свободы.
- Все это чушь. Ты лучше скажи - из института-то выгнали?
- Нет, сам ушел.
- Свободы этой самой захотелось?
Подождал я, что он скажет, но он не пожелал что-либо сказать. И я продолжал:
- Ну, хорошо, предположим, решил прожить ты свободно. Но ведь ты не дух бесплотный - есть-пить тебе надо, одежонка хоть какая требуется - не нагишом же ты будешь щеголять. На все это деньги нужны, стало быть, работать надо… Или ты воровать собираешься? Нет? Наследство собираешься получить? Тоже нет? Значит, от работы не уйдешь, а работать - стало быть, от людей зависеть. Это первое…
До сих пор я все о личном, а если еще о гражданском? К примеру, война… Не дай бог, конечно, а все-таки… Мужчинам надо делать мужское дело. Или ты, может быть, в таком случае в кусты?
- Почему в кусты?
- Сражаться, значит, пойдешь? Один-одинешенек, по собственному разумению и под собственной командой? Дубину в лесу выломишь и против врага зашагаешь?
Опять Георгий промолчал.
- Так что от твоей свободы остается? Придумал какую-то чепуху, чтоб самого себя потешить… Ну, что ж, - говорю, - пойдем домой. Где твои шмутки?
- Нет у меня никаких шмуток… И идти мне некуда, - отвечает.
- Как это некуда?
Потупился.
- Длинный разговор. Да и не вам пояснять - вы и так все знаете.
- Знаю… Конечно, знаю, но не тебе о матери судить. Ты женщиной не был, не носил, не рожал, детей не хоронил. В тридцать лет вдовой не оставался. Последний раз спрашиваю - пойдешь?
- Нет.
Да, вот так: не захотел - значит не захотел. Дело его, в конце концов. Не на колени же мне перед ним падать. Шел домой, раздумался: никудышный я дипломат. Хотел тихо, мирно, а наговорил черт знает что. Может, к нему совсем с другой стороны нужно было подходить? В спор не вступать, а напротив, взывать к родственным чувствам? Ко мне никто никогда никаких подходов не делал - рубили все напрямик. По-моему, так и надо, если человека всерьез принимаешь. Не по душе мне всякие подходы да подползания.