Со скептицизмом и смутным ощущением, что давным-давно такое уже происходило, я стал читать. Лекция Броджински в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса под названием "НАУКА И КОММУНИСТИЧЕСКАЯ УГРОЗА". Броджински злоупотреблял повторами - слово "опасность" в процентном соотношении лидировало. Далее шли: шпионаж, смягчение принципов секретности, как сознательное, так и бессознательное, как в Великобритании, так и в США, потому что высокопоставленные лица из научных и политических кругов забыли о необходимости обороны - или намеренно саботируют лучшие оборонные проекты. Еще Броджински всячески склонял существительное "риск" и производные.
- Весьма неприятный оборот, - заметил Дуглас.
- Он сумасшедший.
- Тебе, Льюис, лучше прочих должно быть известно, что сумасшедшие бывают опасны. - Дуглас говорил резко, но сочувственно. Он знает историю моего первого брака, у нас вообще нет секретов.
- Что думаешь о масштабах резонанса?
- Думаю, что ты не вовремя расслабился, - отрезал Дуглас.
В легкомыслии меня уже много лет не упрекали. Потом я сообразил: Дуглас решил взвалить это на себя. Говорил авторитетно. По причине застенчивости, свежего румянца и долговязости почти подростковой Дугласа нередко относят к легковесам. На самом деле Дуглас из той же весовой категории, что Луфкин или Гектор Роуз.
Именно Дуглас взялся разрулить ситуацию - Дуглас, а не Роджер. Беспокойство - на мой взгляд, неоправданно повышенное - проявил уже в момент прочтения запроса. Мне казалось, Броджински делает выпад против Фрэнсиса Гетлиффа; ну, может, против меня или Уолтера Люка; пусть даже против самого Роджера. Я подумал, ввязываться всего-навсего неудобно. Дуглас - близкий друг, однако его озабоченность, относись она ко мне одному, была бы непропорционально велика.
Но нет - озабоченность относилась не ко мне одному. Дуглас, опытный чиновник, боялся открытого политического противостояния - в частности, столкновения прямо противоположных политических интересов. Дугласа всегда отличали дальновидность и амбициозность. Дуглас, подобно каждому в Уайтхолле, знает: в драке победителей быть не может. Невинная ли вы жертва, свидетель ли - все равно запачкаетесь. Случись политическое потрясение - не важно, какого рода, - на Дугласа будут смотреть друзья, коллеги и начальники из казначейства. К имени его навсегда прилипнет ярлык. Несправедливо, конечно, однако Дуглас не из тех, кто жалуется на несправедливость. Не допускать скандалов - его работа. Ну а зазевался, допустил - забудь о повышении, причем навсегда, совсем как Гектор Роуз.
Впрочем, была и еще причина для его беспокойства. Несмотря на амбициозность, Дуглас высокоморален. Сделать заявление вроде того, что сделал Броджински, - с точки зрения Дугласа, такая же подлость, как всадить нож в спину старушке. Будучи консерватором в еще большей степени, нежели его коллеги, Дуглас чувствовал: данный парламентский запрос мог задать только идиот или хам (по крайней мере именно эти слова были Дугласом произнесены, в силу его безупречного воспитания). Дуглас никому не дает поблажек - и правда, об этом редко подозревают, - особенно непримирим к идиотам, хамам и параноикам вроде Броджински. Для Дугласа все они вне нравственного закона.
- Министру нельзя лично отвечать на запрос, - объявил Дуглас.
- А если молчание министра только усугубит ситуацию?
Однако Дуглас в моих советах не нуждался. Под огонь попал Роджер - значит, и защищать надо Роджера. Перешептывания относительно его "адекватности" ему не нужны - именно в этом плане он особенно уязвим. Нет, отвечать будет парламентский секретарь Леверетт-Смит.
Дуглас намекал на то, что у Леверетт-Смита отсутствует творческое начало, зато присутствует ощущение собственной значимости; также он пользуется полным доверием своей партии что в палате общин, что вне ее стен. Как с присущей толстякам язвительностью выразился Монти Кейв, Леверетт-Смит имеет все задатки образцового королевского юрисконсульта.
За считанные минуты Дуглас сбегал к Роджеру и вернулся с ответом: "Он согласен". Поскольку с Роджером Дуглас вряд ли сменил безапелляционный тон на какой-либо другой, странно было бы, если б Роджер не согласился.
- Пойдем, Льюис, - скомандовал Дуглас. - Может, тебе придется говорить от имени наших ученых.
У Роджера в кабинете Дуглас, оказывается, успел и основные положения ответа набросать, прямо на папке. По дороге к Леверетт-Смиту, обретавшемуся через две двери от Роджера, мы разработали план дальнейших действий.
- Господин парламентский секретарь, у нас есть для вас работа, - начал Дуглас.
Однако нам пришлось повозиться. Леверетт-Смит, грузный, набриолиненный, в круглых очках вылитый филин, почти вскочил нам навстречу. Очень медленно, словно подкрадываясь к парламентскому запросу, принялся читать комментарии чиновников, план Дугласа, газетные вырезки. Затем глухим и одновременно раскатистым голосом стал делать уточнения. Попросил объяснить ему в выражениях, принятых в Британии, что значит "ставить под удар безопасность". Каковы конкретно уровни проверки благонадежности? Всели члены научного комитета проверены на благонадежность, и по высшему ли уровню проверены, в том числе по поводу информации, о которой не говорят вслух?
И неумолимо продолжал в том же духе. (Метод решительной медленной речи, думал я; эффективность научно доказана.) Всех ли чиновников проверили? Где данные проверок?
Подобно своим коллегам Дуглас не афиширует отношений с органами госбезопасности. В тот день он не обращался к документам, а отвечал навскидку - с точностью вычислительной машины, только раздраженно. Подобного допроса непременный секретарь не ожидал от младшего министра - да и от старшего тоже. Правда же в том, что Леверетт-Смит не просто самовлюбленный болван - он вдобавок едва терпит Роджера. С задирами и грубиянами вроде Уолтера Люка ему неинтересно, зато люди вроде Фрэнсиса Гетлиффа или вашего покорного слуги его раздражают. Работа ему не по нраву; единственное, что его с работой примиряет, - возможность карьерного скачка. Коктейль из технологий, политики, идеологии, принципов и военной дальновидности вызвал у Леверетт-Смита подозрение на нежелательность собственного присутствия и даже на определенную чужеродность.
По сути, Леверетт-Смит принадлежит к одному из самых странных английских анклавов. Он не аристократ, подобно Сэммикинсу и его сестре, не деревенский джентльмен, как Коллингвуд. Заносчивые приятели Дианы считают его прескучным типом (для них все представители среднего класса - прескучные типы). Формально Леверетт-Смит и правда представляет средний класс - но, кажется, ни в кенсингтонском детском саду для мальчиков, ни в приготовительной школе, ни в Винчестерском колледже, ни в Клубе консерваторов Оксфордского университета Леверетт-Смиту не доводилось ни слышать, ни высказывать суждения, хотя отчасти не являющегося общепринятым. Поистине впечатляющая умеренность.
- Господин секретарь, я не вполне понимаю, почему господин министр выразил желание именно меня видеть в качестве отвечающего.
До этой справки Леверетт-Смит дозрел ровно через час допроса. Дуглас, крайне редко позволяющий себе фразу: "Господи, твоя воля", - едва удержался от таковой.
- Господин министр хочет избежать недопониманий, - сказал Дуглас. И со своей застенчивой, как у юноши, улыбкой добавил: - Господин министр полагает, вы способны внушать доверие. Именно это свойство должно в зародыше уничтожить упомянутые недопонимания.
Леверетт-Смит наклонил массивную, почти квадратную голову. Последнее объяснение Дугласа отчасти эту голову прояснило. Леверетт-Смит хотел знать, окончательно ли решение господина министра. Разумеется, он, Леверетт-Смит, еще с господином министром проконсультируется, для верности.
Дуглас улыбнулся, как бы говоря, что в общественном деле нет места личным обидам, напомнил Леверетт-Смиту, что в распоряжении у нас, к несчастью, всего несколько часов.
- Если господин министр действительно хочет возложить на меня эту обязанность, тогда, конечно, я не считаю себя вправе отказываться, - процедил Леверетт-Смит - так по настоятельным просьбам общественности титулованная дама изволит открывать благотворительный базар. И предпринял последнюю попытку отвертеться. - Господин секретарь, в случае моего согласия мне, вероятно, понадобятся ваши наработки, по крайней мере общий план. Полагаю, я могу ими воспользоваться? Был бы крайне вам признателен, если бы вы зашли ко мне после обеда, чтобы мы вместе их просмотрели.
Мы с Дугласом наконец покинули Леверетт-Смита. Дуглас шел по коридору в молчании. Личным обидам, конечно, нет места в общественном деле, однако у меня зародилось подозрение: если к тому времени, как Дуглас возглавит казначейство, Леверетт-Смит будет оставаться в своем кабинете, Дуглас ему сегодняшний день припомнит.
И все же, хоть мы уйму времени потеряли на приверженности Леверетт-Смита протоколу, Дуглас своего добился.
Парламентский запрос планировался на четверг. Утром Роджер попросил меня пойти в палату общин послушать, как выступит Леверетт-Смит. Выразив это желание, Роджер как бы вспомнил заодно о некоей мелочи и самым ненавязчивым тоном заметил: было бы, дескать, неплохо, если бы вы, Льюис, после заседания заглянули на полчасика к Эллен домой.
День выдался сырой, улицы в тумане, туман проник даже в зал заседаний. Человек пятьдесят достопочтенных членов сидели с таким видом, будто пришли на заведомо скверный дневной спектакль. Молитва завершилась, и я занял место в ложе, позади спикерского кресла. Нашему запросу предшествовали другие, я наслушался мнений об отсрочке исполнения приговора над убийцей, которого парламентарий от Уэльса упорно - и почти любовно - называл не Эрнестом, а Эрни Уилсоном.