Затем с задней скамьи правой части правительственной половины поднялся белокурый молодой человек с пытливым взором и провозгласил, что хочет озвучить запрос номер двадцать два, - провозгласил уверенно, грозно, откинув голову, вздернув подбородок, словно с целью выжать из микрофона максимум.
Встав, Леверетт-Смит не обернулся к заднескамеечнику, а уставился куда-то в проход меж кресел, в самую отдаленную его точку.
- Конечно, сэр, - ответил Леверетт-Смит, словно выражая удовлетворение не только мерами безопасности, но человечеством в целом.
Пытливый молодой человек, успевший усесться, снова вскочил.
- Читал ли господин министр заявление профессора Броджински от третьего ноября, опубликованное в ведущих американских периодических изданиях?
- Мой достопочтенный друг ознакомился с упомянутым заявлением, во всех отношениях ошибочным, - начал Леверетт-Смит уверенным голосом. - Правительство ее величества проводит ту оборонную политику, которую считает необходимым проводить, и данная политика является постоянным предметом обсуждений в палате общин. Мой достопочтенный друг с благодарностью принимает услуги советников по поводу научных комитетов и тому подобного. Не стоит упоминать, что все до единого советники отличаются кристальной честностью и преданностью государственным интересам. Согласно принятому порядку абсолютно все чиновники, в том числе министры ее величества, имеющие доступ к секретной информации, подлежат скрупулезнейшей проверке на благонадежность. Точно так же дела обстоят с каждым из советников моего достопочтенного друга, имеющим хотя бы отдаленное отношение к политике безопасности.
Послышались одобрительные возгласы.
- Я хотел бы спросить, все ли научные консультанты до единого прошли в текущем году проверку на благонадежность, - не унимался пытливый блондин.
Леверетт-Смит снова встал. Я боялся, что он сейчас запросит отсрочки.
Текли секунды, Леверетт-Смит молчал. Наконец раздался его ровный голос:
- Мой достопочтенный друг полагает, что детали процедуры разглашению не подлежат и не могут являться предметом публичного обсуждения.
Молодец, подумал я. Это от него и требовалось.
Снова одобрительные возгласы.
- Не мог бы господин министр сообщить, когда именно, то есть какого месяца и числа, определенные члены научного комитета подвергались проверке на благонадежность? Фамилии я назову отдельно. Дело в том, что не все мои коллеги готовы пренебречь мнением доктора Броджински…
Тори-заднескамеечники стали глухо выражать недовольство. Блондин перегнул палку.
На сей раз мысль Леверетт-Смита работала быстрее. Не глядя на блондина, он изрек:
- Ответ на этот внеплановый запрос был так или иначе дан в моем предыдущем высказывании. Хочу заметить, что данный запрос, точно так же как и запрос, ему предшествовавший, бросает тень на джентльменов, которые, принося в жертву личные интересы, а зачастую и саму жизнь, выполняют неоценимую работу для государства.
Громкие, местами хоровые, возгласы одобрения. Целенаправленные возгласы, имеющие целью пресечь дальнейшие внеплановые запросы. Предложение зачитать запрос номер двадцать три. Леверетт-Смит наконец уселся, как после трудной, но отлично выполненной работы.
Я ждал запроса номер двадцать три, адресованного моему министру. Дуглас, сидевший рядом, поднялся и с довольной улыбкой откланялся.
Вскоре начались дебаты. Выдвигаться на Эбери-стрит было еще рано. Тут вошел Роджер. Вероятно, в коридорах он успел выслушать комментарии, потому что по пути к своему месту на передней скамье задержался подле Леверетт-Смита и отблагодарил его дружеским потрепыванием плеча. Леверетт-Смит удовлетворенно осклабился.
Роджер развалился на скамье, разложил на коленях бумаги, стал читать, будто очень важная персона в купе скорого поезда. Со скамей, принадлежащих оппозиции, послышалось нечто остроумное, раздался смех. Роджер отреагировал рассеянной - впрочем, добродушной - улыбкой.
Началась очередная речь. Роджер оторвался от своих бумаг, обратил взор к ложе и, заметив меня, жестом предложил выйти. Поднялся, шепнул что-то министру-коллеге и зашагал к дверям.
В центральном холле толпились посетители. Одни собирались группками, говорили громко, другие стояли поодиночке, ждали терпеливо и покорно. Точь-в-точь Центральный вокзал зимним вечером. Роджер приблизился.
- Мне сказали, Леверетт был на высоте.
- Он однозначно справился лучше, чем справились бы вы.
Роджер втянул нижнюю губу, хмыкнул, хотел заговорить, но тут тенью мелькнула Эллен. Наверно, она была на зрительской галерее. Мне досталась секундная улыбка шапочного знакомства. Роджеру - полное впечатление, что его в первый раз видят. Сам он также ничем себя не выдал. Эллен прошла к выходу.
- Она отсюда прямо домой поедет, - сказал Роджер. - Мы с вами выждем несколько минут. Лучше будет, если явимся к ней вместе.
В сочетании с туманом уличные фонари и фары такси вызывали импрессионистические ассоциации.
- Лучше, - шепнул Роджер, - вы таксисту адрес назовите.
Хлопнула дверь лифта. Прозвенел дверной звонок.
К моему появлению Эллен была готова, к появлению Роджера - нет. Задохнулась от радости, закрыла дверь, очутилась в его объятиях. Так обнимаются люди, достаточно друг друга изучившие, умеющие доставить друг другу наслаждение - и нечасто оказывающиеся наедине. Пожалуй, для Эллен объятие это означало нечто большее. Они всегда встречались у нее, в этой вот комнатке, необходимость соблюдать конспирацию давила на психику - так клаустрофоб чувствует себя в чулане. Теперь Эллен представился случай похвалиться своей любовью. Роджер и Эллен, пожалуй, с радостью отправились бы прямиком в постель; мое присутствие расстроило эти планы, зато принесло удовлетворение иного рода.
Наконец Эллен с Роджером уселись на диван, я - в кресло.
- Совсем не дурно, правда? - сверкнула глазами Эллен. Она имела в виду сегодняшнее выступление в палате общин, но по тону ее, совершенно счастливому, можно было решить, что спрашивает она о другом. Роджер тоже сиял. Столь же двусмысленно он ответил "Еще бы" и перешел к делу.
- Кажется, все перекрестились.
- Наверняка, - подтвердил я.
Эллен хотела знать, точно ли теперь ничего плохого не случится или парламентский запрос еще не закрыт. Все не так просто, сказал я; волноваться не о чем, но, пожалуй, лишь до тех пор, пока не будет иметь место более крупное событие. Эллен нахмурилась. Большая умница, она не разбиралась в политике - наши коридоры были для нее слишком темны.
- Все равно, - подытожила она, - Броджински нам теперь не страшен. А это уже кое-что.
Нет, возразили мы с Роджером, насчет Броджински рано успокаиваться. Он ведь параноик, таких нельзя недооценивать. Я намеренно повторил данную Роджером характеристику Броджински: дескать, что теперь скажете о пользе паранойи в малых дозах? Нередко, продолжал я, параноики берут верх над адекватными людьми. Опасаться их только дальновидно. Взывать к их разуму - бессмысленно. Они берут, тянут, высасывают - и ничего не дают взамен. Единственный действенный способ обращения с ними - бить в зубы. Раз у человека мания преследования, пусть воображаемый преследователь предстанет во плоти.
Я, разумеется, утрировал, и, разумеется, намеренно - надо было обнадежить Эллен, каламбур пришел на ум как нельзя кстати. Зато Эллен ни в малейшей степени не утрировала, когда воскликнула:
- Хочу его уничтожить. Хочу, чтоб Господь дал мне возможность уничтожить его.
Броджински нанес Роджеру моральный ущерб - во всяком случае, пытался нанести. Этого было достаточно.
- А что, если настроить против него ваших ученых? - почти хищно спросила Эллен.
- Они и так Броджински не жалуют, - ответил я.
- А толку ни на грош.
- Не волнуйся из-за Броджински, - сказал Роджер. - От него, конечно, головной боли хватает, но не лучше ли посмотреть на проблему с другой стороны? Броджински, пожалуй, этим своим заявлением сам своей карьере приговор подписал. Неудачная была мысль из Штатов тявкать. Да, наверно, у нас там появились враги - но они бы так и так появились. Что касается Британии, Броджински здесь больше не доверяют и ставок на него не делают - даже те, кто прежде и доверял, и делал.
Проблем будет достаточно, хоть и другого рода, - продолжил Роджер. - Но Броджински… Броджински теперь обречен исходить желчью в гордом одиночестве.
- Значит, ты ничего против этого мерзавца не предпримешь?
- Оставлю его в покое, буду игнорировать - что может быть хуже для параноика? - улыбнулся Роджер.
- Его надо уничтожить! - снова воскликнула Эллен.
Роджер крепче обнял ее. Стал объяснять, что в реальной жизни месть - непозволительная роскошь. Вдобавок бессмысленная. Эллен расхохоталась.
- Не надо обобщать. Для меня месть имеет смысл.
Я пытался успокоить ее, но это было непросто. Эллен боялась за Роджера, боялась больше, чем ему самому - или мне - приходило в голову бояться, по крайней мере тем вечером. Однако страх ее не предполагал уныния. Не только оттого, что мы с Роджером были рядом, нет; мне казалось, рана Эллен зажила.