Нежелание Сэммикинса вступить в брак активно обсуждается в определенных кругах. Сэммикинсу за тридцать; на свой лад он очень недурен. Не вылезает из долгов - отчасти потому, что постоянно играет, отчасти потому, что распоряжаться причитающейся ему частью наследства сможет только по смерти отца, - и не оставляет попыток подобраться к деньгам несколько раньше. Конечно, рано или поздно Сэммикинс вместе с графским титулом унаследует и огромное состояние; следовательно, ныне он один из самых завидных женихов. Диана с безжалостностью, свойственной жителям двадцатого столетия, заметила, что Сэммикинс не такой, как все. Поговаривают, он питает слабость к юношам.
Это весьма вероятно. Подозреваю, что Сэммикинс принадлежит к тем сравнительно молодым людям (каковых на поверку довольно много), к молодым людям столь же буйного темперамента, что затрудняются насчет собственной ориентации, однако, предоставленные сами себе, определяются не задумываясь, как и натуры попроще. Половинчатый опыт, все чаще убеждаюсь я, куда хуже, чем отсутствие опыта; неполные знания - хуже полного невежества. Поспешите с выводом насчет гомосексуальности, озвучьте этот вывод на основании одного-двух случаев - и юноша нацепит ваш ярлык и станет его носить. Скажите юноше, что ему на роду написано быть белой вороной, и он таковою станет, а слова ваши прольют ему на фрак дополнительную порцию известки. Единственное, чем можно помочь такому человеку (к этому выводу я очень трудно шел), - молчание. Вот почему я совсем не хотел, чтобы наша с Сэммикинсом беседа вышла за рамки поверхностно-приятельской. Вот почему не желал не только сам откровенничать, но и выслушивать откровения Сэммикинса. Вот почему обрадовался (правда, не без ощущения легкой обиды за неудовлетворенное любопытство), когда Сэммикинс, после еще пары-тройки расплывчатых жалоб на жизнь, деревянно хохотнул и сказал:
- Ну да ладно, плевать.
И немедленно предложил зайти в известный игорный клуб. Я отказался. Тогда Сэммикинс стал уговаривать меня заглянуть в "Праттс" и повеселиться как следует. Нет, сказал я, Маргарет ждет.
- Давайте хоть пройдемся, кости разомнем, - не сдавался Сэммикинс. В голосе звучало презрение - очевидно, к моей мелкобуржуазной привычке спать по ночам. Сэммикинс не хотел оставаться один.
Мы шли по улочкам старого Сити. С Дакс-Фут-лейн виднелся купол собора Святого Павла, а рядом, словно они и в самом деле к собору примыкают, - шпили церкви Дика Уиттингтона, в лунном свете особенно ярко-белые, словно глазированные. Лондонский Сити, в формальном своем смысле, противопоставленный великому непостижимому городу, ни для меня, ни для Сэммикинса практически ничего не значит, не вызывает особых воспоминаний. Я в этом районе никогда не работал и вообще попадаю сюда только проездом на Ливерпульский вокзал. И все-таки нечто в городском пейзаже играло шутки с нами обоими. Что? Огромный купол собора? Послевоенные руины? Пустынность улиц? Чужое прошлое, усугубляемое лунным светом, так называемая память крови, всегда грешащая романтизмом? Нечто играло с нами шутки - не только с Сэммикинсом, но и со мной, более трезвым и менее импульсивным.
Мы миновали Тринити-лейн и повернули направо: собор Святого Павла словно выскочил нам навстречу, перегородил путь, серый от черной копоти поверх побелки.
- По-моему, Роджер прав, - поддержал Сэммикинс. - В новой войне человечество не выживет.
Я кивнул.
Он резко повернулся ко мне:
- Разве это так важно?
Он говорил совершенно искренне, у меня не хватило духу что-нибудь съязвить. Я спросил только:
- Что же тогда важно?
- Нет, это я задал вопрос. Разве хоть кто-то из нас верит в важность человеческой жизни? Если начистоту говорить?
- В таком случае для нас надежды нет.
- Пожалуй. Я вот о чем: вам не кажется, что мы попросту лицемерим? До какой степени каждый из нас любит людей - по большому счету любит?
Я не нашелся что ответить. Спокойно, трезво, грустно Сэммикинс продолжил:
- Вот вы лично любите людей? Родные и друзья не считаются. Давайте отвечайте. Только честно.
Я выдавил:
- Да, я люблю людей. Во всяком случае, хочу любить. Всех. Все человечество.
- А я вот не люблю, - пробормотал Сэммикинс. - Мне случалось отнимать человеческую жизнь; думаю, и опять смогу, если надо будет. Конечно, кое-кто и мне дорог. Но чтобы все человечество? Если честно, я бы за человечество и гроша ломаного не дал. А солидарно со мной куда больше народу, чем нам с вами нравится думать.
Глава 6
Парламентский запрос
Заголовки в прессе, появившейся на следующий после ужина в Гильдии рыботорговцев день, отличались вызывающим простодушием. Консервативная "Дейли телеграф" писала: "ВОЕННОЙ СЛУЖБЕ - ПЕРВОСТЕПЕННУЮ ЗНАЧИМОСТЬ". Далее, более мелким шрифтом, шло: "Солдат незаменим. Резкая речь министра". Не настолько консервативная "Таймс" подхватывала: "БЕЗОПАСНОСТЬ ПРЕЖДЕ ВСЕГО. Мистер Р. Квейф высказался о мировой угрозе". "РАСПРОСТРАНЕНИЕ АТОМНОГО ОРУЖИЯ: сколько государств сумеют создать бомбу?" - вопрошала центристская "Манчестер гардиан". "ШАНС ДЛЯ КОРОЛЕВСТВА: мы лидируем в разработке атомной бомбы", - успокаивала "Дейли экспресс", периодически сочувствующая консерваторам. "СКОЛЬКО МОЖНО ПЛЕСТИСЬ В ХВОСТЕ У СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ?" - возмущалась коммунистическая "Дейли уокер".
В целом комментарии оказались дружелюбнее мною ожидаемых. Я даже подумал - речь скоро забудется. Мы с Роджером вместе просматривали прессу и только успевали вздыхать с облегчением. Мне казалось, Роджер, как и я, чувствует некий эмоциональный спад.
На той же неделе в "Таймс", в рубрике "С телетайпа в номер", я углядел коротенькую заметку.
"Лос-Анджелес. Доктор Броджински, британский физик, в сегодняшней вечерней речи раскритиковал оборонную политику Великобритании, назвав ее, в частности, пораженческой и играющей на руку Москве".
Моя злость многократно превысила мое же беспокойство. Въевшаяся привычка постоянно быть начеку заставила меня позвонить в Вашингтон Дэвиду Рубину. Нет, сказал Рубин, ни в вашингтонских, ни в нью-йоркских газетах никаких комментариев относительно речи Броджински не появлялось. Резонанс, конечно, будет для Броджински нежелательный.
- Можете, Льюис, не волноваться, и Роджера успокойте. Я, Дэвид Рубин, на месте Роджера не брал бы в голову. И вообще я к Новому году приеду в Англию, тогда поговорим.
Прозвучало и правда успокаивающе. Вдобавок, кроме нас с Роджером, статейки, кажется, никто не заметил. По крайней мере в министерскую подшивку она не попала. Я решил не фиксировать на ней внимание Роджера, и сам почти выбросил ее из головы.
Две недели спустя, ясным утром (бледно-голубое небо казалось хрупким как фарфор), я сидел в кабинете Осболдистона. Мы только что закончили законопроект. От Дугласова варианта Коллингвуд камня на камне не оставил. Дуглас, как обычно, не обиделся. Он вообще никогда над авторством не трясся, в совместной работе отводил себе роль, сопоставимую с ролью пассажира автобуса.
Секретарша внесла целую стопку папок, положила в корзину с надписью "Входящие". Дугласов наметанный глаз выхватил зеленую наклейку - впрочем, я заметил ее секундой раньше.
- Спасибо, Юнис, - ровным голосом произнес Дуглас. До чего моложавый - выглядит ровесником этой сухопарой девицы. - Что-нибудь еще?
- Первый в стопке - парламентский запрос, сэр Дуглас, - ответила секретарша.
За двадцать пять лет у Дугласа выработался условный рефлекс. Словосочетание "парламентский запрос" - для него сигнал отложить прочие дела. Самый хладнокровный из известных мне чиновников, от "парламентского запроса" Дуглас даже несколько напрягается.
Он открыл папку, разложил на столе, ко мне вверх ногами. Я прочел фразу, напечатанную крупным шрифтом, и коротенький комментарий от руки. Такие доходят до непременных секретарей по цепочке, точно ведро с водой - от деревенского колодца до горящего дома.
Читая, Дуглас хмурился - в его случае "хмуриться" означает изображать на лбу одну-единственную складку. Перевернул страницу, в молчании пробежал глазами следующий документ, оскорбленным тоном проговорил:
- Не нравится мне это.
И с оттяжкой швырнул папку на стол. Запрос оказался от имени члена парламента, выбранного в одном курортном городке южного побережья Англии, молодого человека, уже известного своей реакционностью, и звучал так: "К министру… (далее шло название министерства Роджера). Доволен ли господин министр мерами безопасности, принимаемыми в его министерстве, особенно среди старших чиновников?"
Вроде безобидно, однако подчиненные Дугласа, подозрительные и основательные, как следователи, заметили, что вопрошавший недавно произнес речь для своих избирателей, в каковой речи цитировал Броджински, выступавшего в Лос-Анджелесе. На второй странице присутствовали уже и вырезки - как из местной английской газеты, так и из "Лос-Анджелес таймс".