- Может, там есть нитки, мыло? - деловито спрашивает другая.
Я так глубоко погружена в свои мысли, что не сразу понимаю, почему они меня дергают.
- Что?.. а-а… нет… не сейчас… - говорю я, выходя из глубокой задумчивости.
Я осторожно прикасаюсь к коробке, отодвигая ее подальше. Со стороны это выглядит так, будто я ее боюсь. Женщины снова переглядываются.
- Ты не хочешь посмотреть, что там?
- Нет-нет… Я устала… Я собираюсь спать… завтра… потом… - невпопад говорю я и делаю жест, как будто пытаясь отмахнуться.
- Тогда ты не будешь возражать, если мы сами посмотрим?.. Просто так, ради интереса… Мы все потом вернем - ок?..
Оглядываясь на меня, женщины быстро оттаскивают коробку в сторону и начинают жадно выяснять, что в ней. Они похожи на диких голодных зверьков. Я бессильно валюсь на матрас. Я по-прежнему в состоянии стресса. Я чувствую, что меня лихорадит, у меня страшный упадок сил. Я не могу сконцентрировать мысли, меня охватывают какие-то пугающие фантомы-символы, которые я не способна расшифровать своим беспомощным оцепенелым мозгом.
Немного погодя соседки возвращают коробку - осторожно кладут к моему изголовью.
- Позови меня, когда соберешься менять, хорошо?
- И меня… Я могу дать немного ваты за вот это…
Я обреченно киваю. Соседки возвращаются на свои места. Я накрываюсь с головой грязным одеялом в попытке изолировать себя от окружающей жизни.
Всю ночь я беспокойно верчусь на своем матрасе, не в силах отделаться от тягостных мыслей. На мне будто стоит печать проклятья. Я никому не могу рассказать, что произошло. Мне хочется спросить совета у Джейн Фокс или у Веры, но Джейн умерла, а Вера далеко. Мне нужно решать все самой. Единственная мысль, которая приходит мне в голову, - детская, романтически глупая мысль - бежать из лагеря.
Коробка с продуктами по-прежнему рядом. В первый раз я взглядываю на нее с интересом. Возможно, продукты пригодились бы мне для побега… Я приподнимаюсь, подтягиваю к себе коробку, пересчитываю и оцениваю то, что в ней находится, и до утра с ненормальной лихорадочностью вычисляю в уме, на сколько дней мне хватит этих продуктов, чтобы продержаться во время побега, пока я не доберусь до Шанхая, в родную Французскую концессию к Вере, которая меня спрячет и даст пристанище.
Конечно, это была безумная идея. Как бы я могла это сделать - беспомощная белая женщина, одна в оккупированном японцами Китае, за двести километров от Шанхая?
В любом случае, я не осуществила этот план.
На следующее утро я чувствовала себя совершенно разбитой. Меня поставили на дежурство в столовой. Сперва велели принести несколько ведер воды, но старшая по смене, заметив, что я с трудом таскаю ноги, отменила это задание и дала более легкую работу - присматривать за соевым варевом, которое готовили к обеду. Я должна была постоянно перемешивать его длинным черпаком. Во время этой процедуры у меня вдруг сильно закружилась голова, и я, уронив черпак в кастрюлю, прислонилась к стене, чтобы не свалиться. Черпак мигом исчез под серой бурлящей поверхностью.
- Ну вот, эта недотепа утопила черпак! - воскликнула моя напарница, наблюдавшая за мной от другой плиты. Она подошла и попыталась выловить мой черпак своим. Я смотрела на нее, с тоской сознавая, что смысл ее действий вдруг стал мне непонятен, а из ее облика испарились все цвета, как будто она была персонажем из кино. Потом ее фигура потемнела и стала расползаться, исчезать, сливаться с подступившей темнотой.
Откуда-то издалека послышался голос: "Осторожней, еще одна тифозная!.."
Я со стоном прихожу в себя в неизвестном месте. После определенного ментального усилия я соображаю, что это не лагерь, а чья-то довольно благоустроенная квартира. Рядом на стуле дремлет старая китаянка. Ее вид действует на меня успокоительно - я в силу своего происхождения с детства привыкла воспринимать китайцев как безотказную прислугу, с готовностью откликающуюся на любой зов о помощи.
- Пить… пожалуйста, дайте пить… - Я слабым хриплым голосом пытаюсь разбудить старуху, с трудом фокусируя на ней мутный взгляд.
Старуха просыпается, всматривается в меня, делает отрицательный жест, что-то быстро лопочет, видимо, объясняя, что пить нельзя. Я тупо смотрю на нее, затем, считая, что она не понимает мою просьбу, с трудом тяну руку к губам, иллюстрируя желание пить.
- Вода… вода… пить…
Старуха встает, берет носовой платок, смачивает в стоящей на столе миске с водой, выжимает его и плотно прикладывает его к моим губам. Я жадно пытаюсь высосать из материи влагу. После бесплодных попыток утолить жажду я отворачиваюсь, тяжело вздыхаю и снова впадаю в забытье.
Когда я снова прихожу в сознание, чувствую себя немного лучше. Я пытаюсь приподняться и оглядеться. Я вижу на столе графин с водой и хочу дотянуться до него, но у меня ничего не получается из-за сильной слабости. Я делаю последнюю попытку схватить графин, но опять промахиваюсь и сбиваю на пол миску с мокрыми платками и еще какие-то предметы. Дверь комнаты открывается, поспешно входит старуха сиделка. Она что-то сердито бормочет и ставит кувшин подальше от меня.
Пока старуха возится, устраняя беспорядок, входит Акито и садится рядом с постелью. Я гляжу на него в немом страхе и делаю безуспешную попытку приподняться и поклониться.
- Как вы себя чувствуете? - спрашивает он.
- Хорошо, сэр, спасибо, - отвечаю я и удивляюсь бесплотной слабости своего голоса.
- Почему вы не ели продукты, которые я вам передал?
Я удивленно смотрю на него.
- Вы знаете, сколько вы пролежали без сознания?
- Сутки? - Я вижу по его взгляду, что это не так, и неуверенно делаю другое предположение. - Больше суток? Двое суток?..
- Девять дней.
Я ошарашенно молчу. Потом не нахожу ничего более умного, чем попросить прощения:
- Пожалуйста, простите меня…
- Почему вы ничего не ели?
- Откуда вы… знаете?
Акито сдержанно вздыхает.
- В любом случае, это обернулось к лучшему. Вы пережили тиф только потому, что голодали. Так сказал доктор.
Пауза.
- Прошу простить меня, сэр. Я готова вернуться к своим обязанностям.
- Ваша обязанность - поправиться и быть готовой к переезду в Японию. - Отвечая на мой изумленный взгляд, он поясняет: - Я отправлю вас в Японию через несколько дней. Вы будете жить в моей семье. Там вы будете в безопасности.
- Нет, не надо, - испуганно говорю я, забыв о том, что у меня нет права возражать.
- Если бы не я, вы бы умерли от тифа. Вам нужно выбрать, Рин. Пришла пора выбрать: я или лагерь?
- Прошу прощения, сэр… я бы хотела вернуться обратно в лагерь…
- Не будьте неблагодарной.
- Прошу меня простить… в лагерь… - упрямо повторяю я.
Я не такая уж героиня, как может показаться. Я просто уже привыкла выживать в лагере, а этот человек пытается навязать условия, о которых мне ничего не известно, и кто его знает, что меня ждет в далекой, пугающей и враждебной Японии. Если судить с такой позиции, я не только не героиня, а именно то, чем я являюсь: робкое и тихое создание, брошенное на произвол судьбы на просторах Второй мировой, которое просто имитирует сопротивление, пытаясь использовать свое эфемерное преимущество в вопросах выживания.
- Я понимаю ваше беспокойство, но это бесполезно, - терпеливо объясняет Акито.
Я упорно молчу.
- Давайте проведем переговоры, Рин. Разве есть кто-нибудь, кроме меня, кто мог бы позаботиться о вас?
Я продолжаю молчать.
- У вас нет никого. Я навел о вас справки. Ваши родные были эвакуированы из Шанхая в первые дни войны, но есть данные, что судно, перевозившее их, затонуло.
Я продолжаю молчать. Но это уже возмущенное молчание. Почему этот человек так свободно делает предположения о гибели моей семьи?
- Почему бы вам не положиться на меня? Без меня вы бы уже погибли. Вы бы умерли от тифа.
- Я бы хотела вернуться в лагерь, сэр… - бормочу я.
- Я предлагаю вам принять мои условия. Если вы откажетесь, я могу вас заставить. Подумайте над моим предложением. Поверьте, я не плохой человек.
Акито пытается прикоснуться к моему липу, но я отворачиваюсь.
- Я вам не враг. Война тяготит меня еще больше, чем вас. Давайте договоримся. Я вас отправлю в Японию. Вы будете моей личной военнопленной. Если война закончится благоприятно для вас: я не вернусь, и вы найдете свою семью - вы сможете уехать и жить где угодно. Если война закончится благоприятно для меня: вы не сможете найти свою семью, и я вернусь живым - вы останетесь со мной.
Я закрываю глаза, имитируя слабость.
- Вы ведь все равно одна, Рин. Доверьтесь мне. Будьте уверены - я человек, на которого вы можете положиться.
Что я могла сделать в такой ситуации? Во мне никогда не было ничего героического. Я всегда была типичным младшим ребенком в семье: слабым, тихим, неуверенным, - тем, за кого всегда кто-то из старших принимал решения.