Как пощечина! "Ну, погодите, милейшие!.." Керенский покинул "Кресты" в самом отвратительном расположении духа. Зачем он, собственно, приезжал? Надеялся увидеть сломленных?.. Их не сломишь!.. Однако польза от визита есть: они ожесточили его сердце. Теперь он будет беспощаден!..
В голове шумело, и это мешало сосредоточиться, а день предстоял, как всегда, загруженный, расписанный по минутам. С утра – речь на съезде губернских комиссаров Временного правительства. Кабинет с учетом "пожеланий общественности" решил провести реформу местного самоуправления – ограничить деятельность городских, уездных и прочих Совдепов, предоставив правительственным комиссарам такие полномочия, какие были при царе у генерал-губернаторов. Комиссары по своей воле смогут распоряжаться и частями местных гарнизонов. Два месяца назад во ВЦИК подняли бы вой. Теперь проглотят.
После речи на съезде комиссаров – встреча с Френсисом. Нужно, чтобы посол посодействовал в скорейшем получении Россией долларового займа: денег в казне нет, каждый день содержания армии обходится в пятьдесят миллионов, а июньско-июльское наступление-отступление сожрало более двух миллиардов. Родзянки же с рябушинскими только обещают потрясти мошной. После обеда заседание правительства, на котором он утвердит закон о разгрузке Петрограда. Закон щекотливый. Надо привести в боевую готовность гарнизон, вызвать пару казачьих полков с фронта: по "плану разгрузки" предусматривается выдворить из столицы наиболее зараженные большевизмом заводы с Выборгской стороны, из-за Нарвской заставы, с Васильевского острова. Рабочим будет предъявлен ультиматум: или отправляться вслед за своими заводами, или – на улицу. Министр внутренних дел доложит также план выселения из Питера лиц, "представляющих опасность". Конечно, в первую очередь опять же большевиков. В Малахитовом зале Керенский намеченные законы проведет. А вот как встретит их улица?.. Пока не подойдут надежные части, надо держать все в секрете. И наконец, он обсудит с министрами ход подготовки к совещанию в Москве.
Он поставил условие: среди двух тысяч делегатов не должно оказаться ни одного большевика. Отдельного представительства партии не имели. Большевики могли просочиться только в общую делегацию ВЦИК. Неожиданно они сами помогли Керенскому: официально заявили, что считают Государственное совещание вредным для интересов пролетариата и России. Министр-председатель повелел Чхеидзе, чтобы тот, как председатель ВЦИК, лишил большевиков права войти в состав делегации Совдепов и тем самым присутствовать на.совещании в Москве. Чхеидзе послушно согласился.
Да, день предстоял напряженный. А голова, хоть проглотил целую горсть облаток, гудела, подобно колоколу. И засела в мозгу язвительная фраза из столь любимых Керенским латинских изречений, но произнесенная в камере "Крестов" Луначарским: "Finem respice" ("He забывай о конце")...
3
Начальник штаба Ставки доложил главковерху:
– На юге, в Румынии, происходит концентрация австро-венгерских войск. Однако меня особенно тревожит переброска новых германских дивизий на западный берег Двины, в непосредственной близости от Риги. Разведка сообщает, что эти дивизии сняты с Западного фронта.
– Что вы предлагаете?
– Принять безотлагательные меры к укреплению передовых позиций и выдвинуть резервы ближе к рубежам, во второй эшелон.
– Согласен.
– Вот сводки о случаях братания русских и вражеских солдат.
– Я же приказал открывать по братающимся огонь! – сердито процедил Корнилов.
– Для этой цели мы можем использовать только георгиевцев и "батальоны смерти", строевые подразделения отказываются стрелять.
– Подготовьте циркуляр.
Лукомский молча кивнул и направился к двери. Не успел он выйти, как в кабинете объявился Завойко. В обязанности ординарца входило наводить порядок в комнате и на столе верховного главнокомандующего. Вот и сейчас он собрал в стопку разрозненные бумаги. Глянул на донесения:
– Всё братаются? – И тут же откомментировал: – Наполеон говорил, что существуют два способа усмирить взбунтовавшуюся армию. Первый – распустить ее всю, до последнего солдата; второй – омыть ее кровью виновных. Третьего способа нет.
– Я уже приказал: стрелять!
– Правильно: сердоболие к отдельным преступникам – жестокость по отношению ко всей армии, – одобрил Завойко. – Но так можно перебить все свои полки, потому что солдаты воевать не хотят.
– Хм... – насупился Корнилов. – А вы что предлагаете?
– Как и Наполеон, тоже два способа. Первый – придумать такой лозунг, который задевал бы за сердце даже самого темного солдата. Скажем... – он почмокал сочными губами. – "Через горы трупов русских героев ты протягиваешь братскую руку убийце-врагу!" А?
– Воюют не словами.
– Имеется и второй способ. Более радикальный. Скажите, ваше высокопревосходительство, июльское отступление было нам во вред или на пользу?
– Что значит: "на пользу"? – с подозрением посмотрел на ординарца Корнилов. – Армия потеряла больше ста пятидесяти тысяч штыков! Отдала противнику обширные территории и огромные трофеи!
– Зато вы, Лавр Георгиевич, стали главковерхом, на фронте введена смертная казнь, а главное – мы разделались с большевиками. Нет, я считаю, что наше июльское поражение следует рассматривать как благодеяние для России. Оно прозвучало набатом к объединению всей страны.
– Н-не понимаю, – Корнилов пригнул голову, будто собираясь боднуть своего собеседника. – Не понимаю.
– Когда и где ожидается ближайшее наступление неприятеля?
– Возможно, в Румынии. Скорей, здесь, под Ригой.
– Оно-то и может стать вторым и решающим сигналом. Но к этому разговору, ваше высокопревосходительство, мы еще вернемся.
Завойко старательно щеткой стряхнул пылинки с сукна стола.
Глава седьмая.
9 августа
1
И снова на Спиридоновке говорили-говорили. Похоже было, что каждый из трехсот господ, собравшихся в особняке Рябушинского, жаждал щегольнуть красноречием.
– Народ-богоносец, великий в своей простоте, подпал под власть утробных материальных интересов!..
– Старые связи, коими Россия держалась, рассыпаны, а нового ничего не создано!..
– Мы, как представители партии, всегда защищавшей принципы государственности и законности, полагаем, что...
– Попытка поставить революцию выше России оказалась гибельною!..
Запомнить, кто именно и что изрекает, Антон был не в силах. А надо бы. Он достал блокнот и начал записывать, как когда-то на лекции. "Князь Трубецкой: Необходима сильная национальная власть... Шульгин: Ныне у нас не монархия и не республика – государственное образование без названия!.. Генерал Брусилов: От имени офицерского корпуса я заявляю..."
Милюков легко дотронулся до его руки:
– Вас не ангажировала какая-нибудь газета, мой юный друг? – Мы, все собравшиеся, договорились не выносить из избы...
– Нет, Павел Николаевич, – пряча блокнот, ответил поручик. – Это для себя. Столько знаменитых лиц. А в голове полнейшая сумятица.
Профессор негромко, даже не размыкая губ с зажатым в них мундштуком трубки, засмеялся. Отнял трубку:
– Вы когда-нибудь в Русском музее разглядывали, ну, скажем, Верещагина или Коровина вот так? – он поднес ладонь к самым глазам. – Хаос разноцветных мазков. А отойдите на десяток шагов от полотна – эпическая картина!
И на второй день профессор все так же сидел в дальнем углу, рядом с Антоном. Лишь после выступления генерала Алексеева, потребовавшего "оздоровления армии", он снова попросил слова:
– Мы услышали речь, исполненную глубокой государственной мудрости, сказал он, но тут же и смягчил требования генерала, придав им обтекаемость, и заключил: – Единственная подлинно культурная сила, созданная русской историей, – это ее надклассовая интеллигенция.
Вождь кадетов в близком общении казался деликатным скромным старичком. За эти неполные два дня у Путко и Милюкова установились приятные взаимоотношения. Может быть, седовласому профессору импонировало знакомство с офицером-фронтовиком, если и не самым молодым среди собравшихся, то конечно же самым младшим в чине?.. Покровительствуя, Павел Николаевич в то же время держал себя с поручиком корректно, сам был готов на мелкую услугу. Оказалось, что он тоже снял номер в "Национале", и они по возвращении вчера со Спиридоновки даже поужинали вместе. Профессор расспрашивал об армейском житье-бытье, с грустинкой вспоминал свои собственные младые лета, знакомство с отцом Антона, Владимиром Евгеньевичем. Да-да, он знает, что мать Антона вторично вышла замуж. За барона Томберга. Он и с бароном в давней дружбе, а Ирина Николаевна – очаровательнейшая женщина, право слово – звезда Пальмиры. Очень жаль, что он раньше не был знаком с ее сыном. И очень жаль, что баронесса и барон в столь продолжительном отъезде: и при нынешнем правительстве барон выполняет важную миссию при штабе союзников... А может быть, оно и к счастью, что они пережидают это смутное время в цивилизованной Европе... Профессор за ужином выпил лишь бокал сухого вина, зато окутал Антона клубами благоуханного табачного дыма.
Перед перерывом на обед председательствующий Родзянко предложил послать приветственную телеграмму генералу Корнилову: