- Вкусил. Но ведь это же мелочь, пустяки, на следующее утро все забывается!..
- Ну, ну!.. - Раев отправил в рот большую круглую ложку с супом.
- А вы не коллекционер, не собираете каких-нибудь вещей? - осведомился я.
- Я? - удивился Раев. - Нет, не грешен! И зачем, для кого собирать: для благодарного потомства? - в голосе его прозвучала явная насмешка.
- Разумеется, прежде всего для себя, для собственной радости! А потом, может быть, сложится польза и людям.
Раев покончил с супом и отодвинул от себя тарелку. Лакей принял ее; он все время стоял облокотившись на выступ дубового буфета и пялил на нас немигающие и тусклые, совиные глаза.
- Для себя - это я еще понимаю!.. - сказал Раев. - А что касается потомков, то думать о них - занятие праздное!
Лакей поставил перед нами блюдо с большим, отлично зажаренным куском телятины. Мы занялись ею.
- Почему праздное? - поинтересовался я.
- Да они уж во чреве матери о собственных благополучиях думать начинают! Нам-то еще чего сдуру из себя удобрения для этих будущих жуликов изображать? Нет-с, этот лепет не для меня!
- Ну уж это вы очень резко…
- Резко?
Раев уставился на меня. - А вы в каком веке живете?
- В начале двадцатого…
- Новый символ веры знаете?
- Не слыхал о таком.
Раев слегка поднял короткий указательный палец: - "Подложи свинью ближнему твоему!" - заповедь первая и главнейшая. - "Тащи, что можешь", - заповедь вторая. Остальные все подходящие!
Я улыбнулся. - С такими заповедями далеко не уедешь!
- Не знаю-с… А что мы едем на них во всю прыть, факт бесспорный!
Раев говорил с полным убеждением, без малейшего следа шутки в голосе.
- А еще десятка два лет - и совсем по каторжному кодексу жить будем!..
- Вы, я вижу, большой пессимист!.. - заметил я.
- Отнюдь нет! Жизнь люблю и приемлю. Но жизнь, а не разные мерехлюндии. Не человечество ненавижу, а любовь к нему: фарисейские слюни это, и ничего больше!
- Вы что же, сторонник Эпикура?
- Сторонник я прежде всего свой собственный: философов я не признаю и не читаю! Я практик-с и ничего полезного в толченьи воды в ступке не вижу…
- А христианство вы признаете?
- Еще бы. Разумеется!
- Так ведь и оно же философия?
- Оно - боговдохновение!.. - внушительно произнес Раев.
- Не грабьте землю в пользу Бога: он в этом не нуждается!.. - возразил я. - Чем лезть прямо на небо, поищемте сперва, нет ли на земле корней христианства? И увидим, что оно не что иное, как мозаичная икона, дело рук, может быть, десятков величайших философов!
- Ну, это тоже уже философия! Представим расхлебывать ее попам!.. - прервал меня Раев. - А в лошадях вы толк понимаете?
- Не особенно.
- Жаль! А то бы я вам свой конный завод показал: моя гордость!
- Я бы предпочел посмотреть вашу библиотеку.
- Ничего в ней особенного нет: лошади у меня лучше; выписывал книги не для подбора, а то, что лично мне требовалось.
Обед кончился, и хозяин поднялся вместе со мной в мезонин, состоявший всего из одной обширной, двусветной комнаты. У двух глухих стен ее стояло четыре больших шкафа; сквозь стеклянные дверцы их виднелись плотные шеренги переплетенных книг. Середину комнаты занимал квадратный лестничный люк, обнесенный желтою оградой; по обе стороны его, у окон располагались мягкие кресла и пара круглых столиков, заваленных газетами и свежими номерами журналов. Над ними спускались две висячие лампы с абажурами из тонкой зеленой бумаги.
- А рукописи у вас имеются? - спросил я.
- Есть… Там они, в крайнем шкапу! - отозвался хозяин, кивнув вправо.
Я отворил указанные дверцы. На нижних полках лежали запыленные картоны и связки с бумагами и письмами.
- Эти не интересны!.. - проронил Раев, увидав, что я взял в руки один из картонов, - там мои маранья…
- Вот как? так вы писатель? в каком роде? - заинтересовался я.
- В прошлом. Есть возраст, когда все люди писатели!
- Но все же, беллетрист вы были, поэт или ученый?
- Просто дуралей: мечтал одно время о такой глупости, как слава!
- Почему же слава глупость?
- А что же она иное? Вы можете мне разъяснить, в чем именно она заключается?
- В том, что вас будут помнить и знать десятки поколений…
- Да чхать я на них хотел! Мне-то какой прок от того? Я буду гнить и ничего ощущать уже не буду! И что значит помнить? Что назовут моим именем скакового жеребца или борзого кобеля? Слуга покорный, благодарю за честь!.. Вон у меня на конюшне Дон-Цезар-де-Базан стоит, а кто такой был настоящий де-Базан и чем он знаменит - ни одна душа в губернии не знает: жеребец, мол, раевский и все тут! Раев грузно опустился в кресло и вдавился в него. - Вздор-с, химера!.. - закончил он. - Вечности нет ни для чего; земля и та исчезнет в свой черед!
- Так-то оно так, но ведь если эту мысль принять за исходную точку - всему бы конец пришел, и цивилизации, и прогрессу!
- Да разве они существуют? - как бы изумясь спросил Раев.
Я с таким же изумлением уставился на него. - Как, по-вашему человечество не прогрессирует?
- В чем же вы этот прогресс приметили? Скульптура - что за две тысячи лет до Рождества Христова, что теперь - одна и та же, даже хуже стада; зодчество греков, римлян, Ассирии и Египта не превзойдено; писатели их тоже; философы не вашим Соловьевым чета, "оправданий добра" не писали; общественное устройство - да где оно выше греческого? Законы - им весь мир до сих пор у римлян учится! Даже Пушкин - разве он выше Гомера, или хотя бы автора "Слова о полку Игореве"? В коем же черте прогресс-то ваш сидит? Жизнь видоизменяется, но не улучшается!
- А пар, электричество, а телефоны, наконец - самое главное - взаимоотношения людей и их правовое положение в государстве?
Раев вытянул вперед ноги, положил на них длинные руки, задрал вверх бородку и загоготал.
- Ох, и чудак же вы! - ответил он, перестав смеяться. - Это вы про эгалитэ, фратернитэ и либертэ что ли?
- Вот именно!
- Да где же вы их в действительности-то видели? В рай, что ли, на черте верхом съездили? Ведь это все только для дураков на пятифранковиках начеканено! А ваш телефон и электричество потому не были выдуманы древними, что надобности они в них никакой не ощущали!
- Ну, а насчет науки вы какого мнения? И в этой области по-вашему ничего не сделано?
- В науке сделано, верно, и именно в ней одной! Но ведь она удел десятков человек, в своем роде гастрономия и в примере для всего человечества идти не может. Это как бы иней от дыхания мозга человека: накопление его - дело времени.
- И все-таки нравственный уровень людей значительно повысился! - возразил я.
- Хо-хо-хо!.. - раскатился Раев. - А ежегодные сотни томов справок о судимости видели? А воровство кругом, от министра до приказчика? А разбойники пера и мошенники печати? А окружающие друзья-приятели? Рубля никому в долг поверить нельзя!
- Согласен, все это прежнее! И все же человек перерождается духовно: уже нет ни рабства, нет цирковых убийств, нет мученичества…
Раев поднял руку ладонью ко мне, как бы останавливая меня.
- Стоп, стоп, стоп! Прежде всего мучеников нет, потому что нет желающих изображать их, нет идеалистов. Христос был, а вот теперь есть ли он? знаете вы их? Прежде на человека была надета петля веревочная, а нынче она шелковая, в этом весь прогресс ваш… А рабство цветет и будет вечно цвести: меняются формы, а не суть. - Раев крепко шлепнул себя ладонью по колену. - Человек человеку волк был, им и будет!..
- Что же в таком случае вы скажете о столь модном теперь мнении, что человек уже подошел к рубежу, за которым для него начинается сверхчеловечество? - спросил я усмехнувшись.
Раев пожал плечами.
- Очередная глупость зазнавшегося невежества!.. - ответил он и поднялся. - Ну-с, прошу извинения: я привык всхрапнуть после обеда…
- Одну минуту!
- В чем дело?
- Я бы хотел узнать, могу я рассчитывать что-либо приобрести из ваших книг и рукописей, или нет? Если да, то разрешите кое-что отложить при просмотре…
Раев пошевелил густыми бровями и подумал несколько секунд.
- Хорошо-с. Из старья только: его я не читаю!.. Подохну, все равно раскрадут. - Он сделал мне нечто походившее на жест ручкой и стал спускаться по лестнице.
Я погрузился в мир книг.
Не знаю, сколько прошло времени до той минуты, когда мне почувствовалось, что в комнате я не один. Я оглянулся. Из люка торчала вихрастая голова лакея; на меня глядели немигающие совиные глаза.
- Вы ко мне? - спросил я.
- Чаю не прикажете ли? - глухим голосом ответил лакей.
- Спасибо, не хочу.
- Барин на конюшне: там их искать надо, если желаете…
- Нет, я еще занят…
Мне показалось, что лакей ушел, но когда я оглянулся во второй раз, он стоял на прежнем месте, только как бы вырос из-под пола до колен и облокотясь на перила, следил за мною.
- Библиотека любопытная!.. - произнес его глухой голос. Говорил он медленно, с явною одышкой.
- А вы почем знаете?
- Читывал-с… Оченно много пользительных книг!
- Что же именно вы читали? Божественное?
- Божественного у нас мало. А вот насчет спиритизму и хиромантии достаточно.
- Вы спирит? - чуть не вскрикнул я.