Хозяин даже залоснился от удовольствия: хороший тон был соблюден полностью.
Комнаты были чрезвычайно высокие, с расписными потолками; на одних хороводами свивались амуры, на других, среди цветов и виноградных лоз, порхали птицы и бабочки. Но земля не соответствовала небесам, внизу глаз только кое-где отыскивал изящный старинный диван или пару кресел - все остальное казалось лишь вчера прибывшим из гостиннодворских складов. Зато позолоты везде было сколько угодно.
Павел Павлович шел, до того раздув щеки и полный самодовольства, что мне казалось, что он вот-вот, как индюк, скажет - ффык и распустит скрытые крылья по полу. Искоса он поглядывал, какое впечатление производит на меня столь золоченое убранство.
- Это все вы покупали? - спросил я, указывая на мебель.
- Я. А хороша?
- Делает честь вашему вкусу. Но куда же девалась прежняя?
- Да лом, дрянь была: не смотрели раньше здесь ни за чем, я только один и заботился - на чердак велел все постаскать!
Мы вошли в длинную столовую. Я неожиданно попал в Венецию эпохи Возрождения. Это была комната замка, владельцы которого привыкли садиться за обед со свитой не меньше как человек в сорок. В ней вытягивались два темных дубовых стола, опиравшихся каждый на четыре крылатых, сидячих льва; друг от друга столы разделялись широким проходом; тяжкие, черные стулья с высокими резными спинками тесным рядом окружали их. Громада-буфет, весь покрытый резными сценами из быта средневековья, черной горой занимал один из простенков. Против каждого из столов, как бы башни, увенчанные зубцами, выступали две четырехугольные русские кафельные печи темно-зеленого цвета XVII века, с рисунками. Над столами спускались две люстры из разноцветного стекла. Люстры были одного происхождения и времени с мебелью.
- Да!! - не удержавшись, произнес я. - Это комната! Будто в капитуле в каком-то мы с вами!
- Понятно! - поддакнул, не поняв, Павел Павлович. - Капитал всегда при нас!
Мы уселись за столом справа. На угол его была накинута грязная синяя салфетка из разряда трактирных, и на ней стояли два прибора.
Одна из многочисленных дверец буфета была приоткрыта, и в нее, как в прорубь, то и дело ныряли Ванька и Митька, вытаскивая из таинственных недр то бутылку, то балык, то икру, то грибы; все это пихалось ими на стол как попало.
- Уж вы извините за прием! - сказал Павел Павлович, когда мы уселись. - Хозяйки в доме сейчас нет: больна, в Москву, на консоме, знаете ли, пришлось отправить; по-холостому вас угощу, чем Бог послал! Православную-то пьете? - он взялся рукой за бутылку монопольки.
- Нет, предпочту рябиновку! - ответил я, заметив среди доброго десятка бутылок эту последнюю. - Да не рановато ли только?
- Вот придумали! Доброе дело всегда твори смело! - Павел Павлович ухватился за длинное горлышко произведения Шустова с сыновьями и налил мне и себе по рюмке.
- С приездом! здравствуйте! - произнес он, протянув ко мне руку.
Мы чокнулись и выпили. Закуски частью были разложены на тарелках, частью оставались в прозрачных магазинных бумажках.
- Сижу я здесь один в столовой, в безбилье; сомневаюсь, знаете… и вдруг докладывают - господин приехал! Господь, значит, радость послал: это вы обнаружились! Очень это жоли с вашей стороны! За ваше здоровьице… Здравствуйте!
Рука хозяина протянулась ко мне с полной рюмкой; оказалась налитой и моя. Мы выпили по второй.
- Хорошо действуете! - восхитился Павел Павлович. - По писанию; сразу видать, что православный человек! Может канканировать со мной желаете?
- То есть как канканировать?
- Ну, вперегонки пить, кто больше?
- Нет, где уж мне, увольте!
- Правильно! Дара ежели нет - и не лезь! А вы тут чего выпялились? - вдруг грозно вопросил он пареньков, застывших у буфета. - Пшть!! - он сделал тот же жест пальцами, и оба подростка бросились вон; слышно было, что они остановились и притаились за дверью.
- Стало быть, вы питерские?
- Да.
- А моего протяже там знаете?
Опять мне пришлось превратиться в знак вопроса.
- Ну, князя Голицина, Василья Михайловича? Он же меня в генералы вывел, важнющий вельможа… губернатором раньше у нас был!.. О-о-очень обожал меня!
- Не знаю…
- Жалко!.. а то бы поклон ему передали! Одначе, что же это мы оконфузились? - он опять схватился за рюмку, - за это время люди-то уж по пятой бы пропустили! - здравствуйте!
- Будет, довольно! - запротестовал я.
- Да никогда в жизни! Здравствуйте! - хозяин продолжал держать на весу руку с рюмкой.
- Не могу!..
- Здравствуйте! здравствуйте! - настойчиво твердил Павел Павлович. Пришлось проглотить еще одну.
- Рюмки у вас уж очень большие, - заметил я, ставя свою подальше от Павла Павловича.
- Да ведь я ж женатый человек… нельзя иначе! - ответил он, - у меня все двухспальное!
Лицо Чижикова раскраснелось; рябиновка, видимо, лилась на старые дрожжи, да еще поверх шампанского; в нем все больше стал чувствоваться Тит Титыч. Глаза его обыскали строй бутылок.
- Ванька! - рявкнул он всею грудью.
Из дверей точно как в шею вышиб подростка побольше, в синей рубахе.
- А шенпанское, идол, где?!
Ванька рванулся к буфету, исчез и вынырнул с парой Редерера в руках. Павел Павлович принялся за откупорку. Я придержал его за локоть.
- Бросьте вы это дело, пожалуйста, рано еще!
- Рано? - ужаснулся хозяин, - да вы верующий или нет? Писание-то вы читали?
- Читывал!
- Так где же в нем значится, чтобы утром пить нельзя было? В Премудрости сына Сирахова что говорится: "утро вечера мудренее". Это вот вы раскусите! Дьякон мне недавно один навязался, так все Писание мы с ним прошли: по текстам выходит, что с утра надо пить и чем раньше, тем лучше. Так уж ау, не поперечить!
Павел Павлович оборвал вилкою проволоку, наклонил бутылку и нацелил ее в зазевавшегося на меня Ваньку. Раздался выстрел, пробка хлопнула Ваньку в живот, тот екнул от неожиданности, весь вспыхнул и кинулся наутек.
- Пшть!! - шикнул вслед ему Павел Павлович и захохотал. - Ловко попал. Уж беспременно я ему пробку в рот загоню, чтобы не зевал, шельмец!
К ужасу моему он налил шампанское в стоявшие перед нами чайные стаканы.
- Павел Павлович?! - взмолился я. - Когда же мы дом-то будем осматривать? Ведь я сегодня еще на станцию, к поезду, поспеть хочу!
Хозяин, тянувшийся ко мне со стаканом, опустил руку. Шампанское расплескалось по скатерти.
- Что? - произнес он с таким видом, будто я предложил ему лезть на луну. - Не расслышал я: ехать сегодня собираетесь?
- Да.
- Н-нет!! - с глубочайшей уверенностью сказал он и замотал головой. - В Сыне Сираховом этого не значится! Через неделю, вот что-с! А теперь - здравствуйте!
Я отнекивался, но хозяин схватил оба стакана и так пристал, что я должен был осушить свой. В голове у меня зашумело.
- Ну, спасибо! а теперь идемте! - решительно произнес я и встал со стула. - Какие, однако, они тяжелые! - добавил я.
Поднялся и Павел Павлович.
- Не нравится мне эта горница! - заявил он с недовольным видом. - Неподходящая!
- Чем?
- Да что ж это: похоронная бюра, а не столовая! одна чернота кругом разведена. Сидишь за обедом - тут бы машина должна стоять, с музыкой, а перед тобой катафалк этот идет! - он указал пальцем на буфет. - В рот тебе, вместе с куском, мысли о смертном часе лезут. Под вечер взойдешь - чисто на кладбище: ишь надгробие-то какое, по первой гильдии!.. Черти в нем прячутся, ей-Богу не вру! Дьякон змия ловил на нем, да нет - уполз!
Думал ли художник, пять веков тому назад создавая свои чудесные произведения, что на них будет чертей ловить русская душа?!
Мы обошли дом; кроме столовой да залы, в других комнатах старины почти не сохранилось. Стены везде были заново выкрашены масляной краской, и лишь потолки свидетельствовали о минувшем.
Зал опять очаровал меня.
Мы шли, отражаясь в огромных зеркалах, по великолепному паркету цвета крем из карельской березы… на нас глядели бледно-розовые кресла и диваны для двух персон… веяло невыразимой прелестью! Мощь и грация сплетались кругом. Изящны были и хоры для оркестра, как бы гнездо, свитое из золоченых прутьев; в прошлом, несомненно, их обвивала зелень растений.
Хозяин повествовал о своих трудах по ремонту дома и о том, что он, как дворянин, собирается "запалить" такой бал всему дворянству, что предводитель перевернется через голову от зависти.
Я рассеянно слушал его.
Девять десятых комнат, если не больше, были нежилыми и служили только "парадными". Хозяева ютились в трех самых маленьких: там царили саженные перины, горы подушек в цветных ситцевых наволочках и грязные скатерти… Я поспешил уклониться от обзора этих достопримечательностей и попросил разрешения отправиться на чердак.
Сопровождать меня в эту экскурсию Павел Павлович не пожелал; был вызван Петр, оказавшийся тем самым человеком, которого я разбудил в лакейской, и я был поручен ему.
- Мне еще пообмозговать кое-что надо! - объявил Павел Павлович. - Дела - вот! - он резанул себя пальцем по горлу. - В парадной, в золотой гостиной я буду!