- Ума необыкновенного! - с самим губернатором за ручку здоровкается. В чилиндре ходит, в перчатках желтых! Все ему "ваше происходительство" говорят, ну то есть орел, во всей форме!
Я слушал своего болтливого возницу и поглядывал на дом. Это был настоящий двухэтажный дворец, хранивший отпечаток гениальной руки Растрелли. Со стороны дороги его отделяла невысокая, сквозная железная решетка. В значительном удалении от дома, позади него привольно раскинулись флигеля и службы.
Только что мы подъехали к перекрестку, из соломенного шалаша, стоявшего у самой дороги, вылезла грузная лохматая фигура в тулупе и подняла вверх руку на манер городового, останавливающего движение где-нибудь на Невском проспекте.
Мирон остановил коньков.
- Куда Бог несет? - лениво спросил мужик.
- Да к вам, не утруждайся, лезь назад, на покой! Будь здоров, добрый человек.
- Здорово, - отозвался тот, - ну, поезжай, коли к нам! И он полез обратно в шалаш.
Мирон свернул влево, и беляки доставили нас через открытые настежь ворота к шатровому подъезду.
- Книжки твои я уж сберегу! - вполголоса заявил мне Мирон. - Не робей, вали прямо в дом, там холуи доложат! - И он заторопился отъехать по направлению к дворовым постройкам.
Рядом с подъездом помещалась новая собачья конура; с нее свисала цепь, валявшаяся другим концом на земле; собака отсутствовала. Я поднялся по ступеням; парадная дверь была открыта, открытой оказалась и вторая дверь. В высокой передней было полутемно, вдоль стен ее шли коники для лакеев. Против входа стояли большие английские часы конца XVIII века; они показывали девять. Около них в виде изваяния фараона сидел, выставив реденькую русую бородку, какой-то простоватого вида человек в засаленном сюртуке и в грязной ночной рубашке без воротничка. Руки его были положены вдоль колен, голова запрокинута назад; спиною он опирался на стенку, из раскрытого рта вырывалось похрапывание.
Ни души кругом больше не было. Я подошел к спавшему и тронул его за плечо.
- М-м… да! - проговорил он во сне. Я потряс сильнее. По векам его пробежала дрожь, они раскрылись, и на меня в упор уставились два, еще ничего не видящих бессмысленных глаза. Любопытно было видеть, как сознание искрами стало вливаться в них. Человек вскочил и, будто умываясь, потер лицо ладонями.
- Что, что угодно? - забормотал он.
- Павла Павловича могу видеть? - спросил я.
Человек окончательно пришел в себя.
- Отчего нельзя… можно! - ответил он, окинув меня принявшими серый цвет проницательными глазами. - Вам по делу, что ли?
- По делу…
Я выбрал из визитных карточек самую торжественную, на которой были поименованы все ученые учреждения, членом которых я состоял, и дал разговаривавшему со мной.
- Вот… пожалуйста, передайте! Павел Павлович уже встал?
- Встал. Шампанское пьет… - ответил человек и с некоторым недоумением повертел мою карточку. - Обождите тут!
Он ушел, а я осмотрел великолепные часы, вот уже два столетия важно и точно отсчитывающие время, прошел раза два по людской… посланный все не возвращался.
Наконец он показался в дверях.
- Пожалуйста! - пригласил он.
Я направился за ним. Мы пересекли какую-то длинную комнату и вошли в большую гостиную.
- Подождите тут! - заявил мой вожатый. - Сейчас выйдет: убирается…
- Как убирается?
- Раздемшись хозяин был… в одних подштанниках… припараживается теперь!
Я остался один.
Гостиную наполняла далеко не изящная мебель шестидесятых годов; на полке у большого простеночного зеркала сияли новые золоченой бронзы часы, изображавшие двух возлежавших головами друг к другу необыкновенно носатых дев с неизвестно почему обнаженными грудями.
Я посидел в кресле, потом походил, опять сел… хозяин не показывался.
Дверь в дальнейшие комнаты была затворена. За ней послышались какие-то шерхающие звуки: будто щеткою чистили платье. Я сообразил, что там готовился парад.
Я встал и в ту же минуту две неведомо чьих руки - одна в розовом рукаве, другая в синем, проворно распахнули обе половинки двери и исчезли. Передо мной предстал, будто поставленный в раме, портрет во весь рост какого-то бритого господина в черном сюртуке с необыкновенных размеров Станиславом на шее. Голова портрета была несколько склонена к правому плечу, глаза прищурены, руки скрещивались одна с другой ниже пояса, причем на левой, приходившейся сверху, желтела перчатка. Волосы на голове этого господина были встрепаны и, видимо, только сейчас наспех кое-как приглажены. "Элегант с крулевской псарни" - мелькнула у меня в голове польская поговорка.
Секунд пять мы глядели друг на друга, как зачарованные. Первым ожил портрет.
- Не узнаю? - с величаво-приятной улыбкой, немного нараспев, выговорил он. - Но рад вас видеть под своими пенатами!.. - Голова его приняла естественное положение, глаза раскрылись по-настоящему и оказались мутными и осоловелыми; мы сделали несколько шагов друг к другу навстречу и поздоровались.
- Прошу садиться! - Чижиков с вывертом указал мне рукою на кресло, раздвинул фалды сюртука, опустился на диван и привольно раскинул по бокам себя руки. Запах вина распространился по всей комнате.
- По делу, стало быть, изволили пожаловать?
Я приступил к изложению:
- Дом ваш принадлежал родственникам Потемкина…
- Как же, как же! - Чижиков закинул ногу на ногу, выставил вперед довольно округлый живот и забарабанил по дивану всеми десятью пальцами. Обвислые щеки его и шея раздулись. - Не то что Потемкин, а и Екатерина Великая здесь у меня хаживала. И этот, как его… Орлов; мелкоты-то всей этой сразу и не вспомнишь!
- Так вот я хотел познакомиться с вами и с вашими владениями. Вы разрешите их мне осмотреть, и описать потом?
- Как это описать? - хозяин несколько обеспокоился.
- В статье… в журнале напечатать?
В тусклых глазах моего собеседника показались искорки; видно было, что мои слова пробудили затаенное желание, давно гнездившееся в его душе.
- А!.. можно, отчего же… с нашим удовольствием!.. Вы, стало быть, из газетчиков?
- Если хотите…
- Ну, ну, вижу теперь! А я было думал, что вы из сенату.
Я изумился: в карточке моей решительно ничего относящегося к юстиции не было.
- Как из сената?
- Да в карточке вашей напутано всякое. Я и подумал - не иначе как вы из сенату. Очень приятно, будем знакомы! - он привстал и опять подал мне руку.
- Статью я хочу иллюстрировать рисунками, поэтому позвольте попросить также ваш портрет?
- В газетах напечатаете?
- Да. С портретами Екатерины II и Потемкиным…
Павел Павлович не понял моего затаенного умысла: Екатерина, Потемкин и рядом с ними - Чижиков со Станиславом, - разве это не великолепно? Он приоткрыл пухлые губы и с блаженным видом прогоготал, как гусь.
- Здорово!!! дам… последнюю самую дам: в форме! Во всех чинах и орденах я там снят! - внушительно добавил он и даже потрогал на шее страшенного Станислава, на кресте которого хоть и с трудом, но можно было бы распять младенца.
Мое предложение оживило хозяина.
- Да чего ж это мы с вами лясы зря точим? - произнес он, встав с дивана. - Эй, Митька, Ванька?!
Никто не отзывался. Павел Павлович подошел к открытой двери и заглянул в нее.
- Ванька! где вы, дьяволы?! - заорал он на весь дом.
Послышалась топотня, и к нам ворвались два белобрысых подростка - один лет пятнадцати, другой - поменьше - лет двенадцати. Оба были в сапогах и в жилетках, надетых поверх синей и розовой рубахи; волосы обоих были обстрижены в кружок, смочены квасом и разделены пробором. Это они распахивали дверь перед своим повелителем.
- Закусочку попроворнее… пшить!! - Хозяин сделал похожий на щелчок жест указательным пальцем. Подростки вынеслись, как листки со стола от сквозняка.
- Очень это вы хорошо надумали, что ко мне приехали! - обратился ко мне Павел Павлович. Он потер было руки, но заметил, что одна из них в перчатке, и принялся ее стаскивать.
- Ученому человеку окромя меня в губернии податься некуда! - с самодовольством сказал он. - Екатерина по нашим местам иначе как ко мне ни к кому не ездила!!! Ну-с, прошу покорно!
У двери Павел Павлович остановился, склонил голову набок, слегка изогнул талию и вытянул вперед руку. - Пожалуйте!..
Мне захотелось подурачиться.
- Нет, уж пожалуйста вы! - серьезно произнес я, став по другую сторону входа в совершенно такую же позу маркиза восемнадцатого столетия.
- Нет, уж вы первый… вы гость!
- Нет вы: вы хозяин!
- Да будьте столь любезны! - Павел Павлович положил свою десницу мне на талию и стал выпихивать меня вперед; я сделал то же самое; руки наши переплелись, и мы, точно обнявшись, одновременно втиснулись в соседнюю комнату.