Да, невеселая сегодня работка. Сегодня? А завтра, послезавтра... через неделю, через месяц?.. Разве что-нибудь изменится? И мне становится не по себе от этих размышлений и оттого, что будущее рисуется в мрачных тонах, без единого просвета. И очень просто, легко и привычно приходит решение: а не лучше ли заблаговременно переменить адрес? Для меня это пустяковый вопрос - уехать. К черту все: мостопоезд, стройку, деньги... Завтра же уехать. Нет, сегодня! Да что я мудрю? Сейчас же уехать!
Несколько минут я еще медлю, словно стараясь переубедить самого себя, но сделать это нелегко. Решено! И я торопливо начинаю собираться. Сборы были недолги... Надел телогрейку, взял свой потертый фибровый чемоданчик, вот и все. Будьте здоровы, мальчики... Старики!
И снова дальняя дорога. Куда? Зачем?
А где-то далеко есть теплый городок Бережаны. Там несколько лет назад старая цыганка предсказала мне казенный дом и дальнюю дорогу: "Желаю тебе, красавец, всего, чего ты сам пожелаешь". Спросите: а что я желал? И я вам отвечу: не было у меня тогда ни желаний настоящих, ни каких-то больших стремлений. А был я похож скорее на слепого котенка, который ничего не видит и думает, что мир таков и есть... А вообще-то цыганка молодец: угадала мою судьбу.
Тоскливо скрипнула дверь. Тонкие плети дождя больно хлестнули по лицу. Раз, два, три... Мне было больно, смешно и обидно. Раз, два, три... Ноги вязли в липкой грязи. Но идти надо. Надо. Надо.
На противоположном берегу напряженно гудели тракторы и раздавались чьи-то голоса. Слов невозможно было разобрать, голоса доносились сюда без слов, как пустые звуки. Я уходил от этих пустых звуков, от этого нудного дождя, от этих наскоро сколоченных домиков без сожаления.
V
"Я по поручению..."
Встреча была неожиданной.
- Рита?!
Она останавливается передо мной в брезентовой спецовке, в резиновых полусапожках, удивленная и радостная. Еще бы: такая встреча!
- Привет! - говорит она весело.
- Здравствуй... - Растерянно, как дурак, я топчусь на месте.
- Вот и встретились. В гости к нам? - И вдруг она заметила чемодан и спросила, наверное, боясь, что предположение может оправдаться: - А это зачем? А?
Она ничуть не изменилась, осталась прежней вместе со своим "а".
- Это так, - говорю я, краснея. - По делу приехал... - Я отчаянно ищу выход из этого глупого положения и вру напропалую. - Я по поручению ребят... У нас, знаешь, красный уголок открыли, а там ничего нет... Шахмат нет, шашек нет... Вот я и приехал. По поручению...
Рита облегченно вздохнула.
- А я другое подумала... С чемоданом ты - вот и пришла в голову глупая мысль. Извини. А шахматы мы найдем.
Мы шли рядом и разговаривали о разных пустяках.
Дождь неожиданно перестал. Солнце высыпало в прозрачные лужи множество золотых искр. Такие же солнечные искры горели в Ритиных глазах, и все лицо ее от этого светилось. Может, я немного преувеличиваю, но совсем немного. Рита и в самом деле была в этот день какой-то необыкновенно красивой. Приятно было с ней идти. Казалось, все смотрят на нас и умиляются:
"Какая девушка идет рядом с этим молодым человеком! Подумать только, какая девушка!"
- Боже, ты насквозь мокрый! И кто это выдумал у вас в такую погоду за шахматами?
Рита говорила сердито, а лицо у нее было веселое, и глаза по-прежнему искрились. Я расхрабрился.
- Ерунда - погода! Дождя бояться - в лес не ходить...
Говорил одно, а думал о другом: "Поезд пойдет на Новосибирск через полтора часа. Успею еще".
- Хороший красный уголок у вас? - спрашивала Рита.
- Очень хороший... просторный и... танцы каждый вечер под радиолу... Вот только с шахматами у нас пробел...
"Если сумею вырваться от нее, уеду без билета. Только бы вырваться".
- Ты шахматист?
- Да так... не Ботвинник, конечно, но, в общем, ничего играю.
- А помнишь буран? Помнишь, как ты мне помогал снег отбрасывать?
- О, конечно! Буран и теплый снег...
- Теплый?
- Теплый, - подтвердил я. - А что, разве не бывает?
- Когда снег теплый, он тает, - сказала Рита.
Открытие! Мне не хотелось об этом больше говорить, и я спросил:
- В Москву не собираешься уезжать?
- Думаю, конечно. Только не насовсем. - Рита вспомнила что-то веселое и улыбнулась. - А мама зовет меня обратно. Папа - оптимист - вдохновляет меня на ратные подвиги, а мама зовет домой... Чудачка! Она считает меня все еще маленькой. Хочешь почитать письма? - вдруг спросила она.
Я пожал плечами: почему же хорошему человеку не сделать снисхождение. Рита достала из кармана два конверта и протянула мне.
- Читай. Секретов тут нет.
Читаю:
"Родная моя девочка, здравствуй!
Сегодня видела тебя во сне. Будто ты собираешься на выпускной вечер... Как это было давно, и жаль, что все это уже позади! Мне кажется, это были самые счастливые дни в нашей жизни. И я все беспокоюсь о тебе, каждое утро слушаю сообщения о погоде и уже прочитала о Сибири две книги... Страшно подумать, что ты живешь там, где когда-то было место ссылки - тайга, глушь, дебри непролазные...
Боже мой! Страшно подумать еще и потому, что тебя никто не посылал, а поехала ты все-таки по своей глупости.
Встретила на днях Лелю. Она не поступила в театральное и пошла на завод. Привет тебе передавала.
Боже мой! Какой-то сумасшедший век! У меня от разных дум голова идет кругом. Атомные станции, спутники, ракеты... Дети уезжают за тридевять земель, будто в родном доме им места не хватает. Ритуся, моя родная, приезжай. Слышишь, немедленно приезжай! Сдашь в институт. И все у нас будет опять хорошо..."
"Ритуся, здравствуй!
Получил твою записочку. Рад за тебя безмерно. Ты уже самостоятельный человек. Таким краном управляешь!
Вспомнил свою молодость и, честное слово, позавидовал тебе: ведь я в твои годы о такой профессии и мечтать боялся. Это потом, позднее, все пришло..."
- Разные они у тебя, - сказал я, возвращая письма, и вздохнул: интересно, какие были у меня родители? Это же вообще черт знает что - не знать своих родителей. Может, и не было их у меня? Святая наивность.
В магазине Рита выбрала четыре партии шахмат. Я растерялся.
- У меня денег только семь рублей.
Пришлось взять две партии. Я уверял:
- На первый случай хватит. У нас шахматистов не ахти как много... А там видно будет.
Рита приглашала зайти к ней в общежитие, но я отказался и на попутной машине уехал обратно на стройучасток.
Другого выхода у меня не было.
VI
Чужая воля
Когда остался позади тряский проселок и машина выскочила на тракт, я подумал о том, что все произошло против моей воли.
Во-первых, встреча с Ритой не входила в мои планы. Во-вторых, если бы не эта встреча, я сидел бы сейчас в вагоне и ехал по направлению к Новосибирску. Обидно стало. Вся жизнь, вернее, все, что происходило в моей жизни, случается против моей воли. Сегодня я решил быть самим собой и полагаться только на себя, на свою волю. Увы, не удалось это и сегодня.
И вот я возвращаюсь несолоно хлебавши. Да к тому же с этими дурацкими шахматными коробками. Шофер несколько раз покосился на них и спросил:
- Культпредметы?
Я промолчал. Я ненавидел сейчас и эти шахматы, в которых ни черта не разбирался, и эту грязную, осклизлую от бесконечных дождей дорогу, и шофера, и Риту, и даже букву "а", которую непонятно почему поставили в алфавите первой... Я ненавидел весь мир и себя - какую-то там частицу этого мира.
Мыслям было тесно в голове, и голова от этого казалась невыносимо тяжелой. Два года назад я встретил человека со странным именем Жак. Мне исполнилось тогда шестнадцать, и в кармане у меня лежал новенький паспорт. Это давало мне право быть самостоятельным. Я ушел из детдома и поступил на вагоноремонтный завод. Мне дали в руки дрель и заставили сверлить по дереву. Работа несложная, но к концу смены руки так уставали, что я едва шевелил пальцами. Однажды, когда я выходил из проходной, чья-то ладонь мягко легла на мое плечо. Я оглянулся. Мужчина неопределенного возраста - лет тридцати, а может, и сорока - с улыбкой заглядывал мне в глаза.
- Устал?
- Не очень... - сказал я. - Руки только слегка.
- Х-м... слегка, - иронически протянул он. - Это тебе, брат, работа, труд, а не какие-нибудь там штучки...
Слова были твердые и многозначительные, и это как-то сразу располагало. Потом мы встречались каждый день. Иногда после работы заходили в закусочную и выпивали по кружке теплого горьковатого пива. Не больше. Жак работал в соседнем цехе, и я удивлялся, чем я его привлек. Спросить об этом я не решался. Мне льстило быть рядом с этим суховатым, очень вежливым, даже интеллигентным человеком.
Жак относился ко мне, как равный к равному, но это казалось только на первый взгляд. В выражении его лица, и во взглядах, и в скупых жестах сквозило превосходство. Жак говорил: "Попрошу тебя", "Если можешь...", - а для меня это звучало как приказ, и я неукоснительно подчинялся этим вежливым просьбам. Уже в дни судебного процесса, когда меня вызвали в качестве свидетеля по "делу Кравцова" (это был Жак), я с какой-то внутренней дрожью смотрел на его сухое, пемзово-серое лицо и впервые по-настоящему, остро, почти физически ощутил силу этого человека.
- С какой целью вы искали сближения с подростком? - спросил его прокурор. Подросток - это я.
Жак сказал:
- Он мне понравился. Я возлагал на него надежды...