Не пойму, смеется она или серьезно спрашивает.
- Было дело... - уклончиво отвечаю.
Улыбаюсь и дышу тяжело, как загнанная лошадь, и улыбка на моем лице, наверное, кажется приклеенной. Мне часто говорят, что я не умею улыбаться. Подумаешь, важность какая! Может, специальный курс по улыбкам пройти? Ладно, обойдусь как-нибудь без улыбок.
- Было дело... - повторяю.
- Под Полтавой?
- Точно. Как вы угадали?
Неожиданно я испытываю к этой девушке безграничное доверие.
- Между прочим, одно время я занимался боксом. Потом бросил. Потом не до бокса было...
- Почему? - спрашивает девушка.
Красивая все-таки она, снежная королева. Но мое доверие к ней так же неожиданно пропадает.
- Причины разные... - говорю. - А вы давно здесь обитаете?
- Целую вечность. Нас, как видите, уже и снегом успело занести.
- Вы откуда приехали?
Она смотрит на меня, прищурившись, будто прицеливаясь. Сейчас уколет взглядом. Нет, не уколола... Длинные заиндевевшие ресницы дрогнули, она отвела взгляд и сказала, приятно растягивая слова:
- Из Ма-а-сквы. Вы бывали в Москве?
- Нет, не бывал. Не приходилось. Большой городище, наверно?
- Еще бы! - исчерпывающе говорит она. - Я жила на Большой Бронной.
- Разве еще и Большая есть? - удивляюсь я. - Я знаю песню про Сережку с Малой Бронной...
- Есть и Большая, - говорит она. - Только не понимаю, почему их назвали так. Большая Бронная намного меньше Малой. - Она улыбается, наверно, ясно представив себе эти малые и большие московские улицы, шумные дворы и все такое, что недоступно даже воображению моему. Подумать только: Москва!
- А иногда мы бегали к Театру сатиры и встречали знаменитых артистов... А во дворе одного из домов на Малой Бронной - мастерская известного скульптора. Мы приходили к нему, и скульптор показывал нам свои скульптуры. А еще неподалеку от нас старый собор. Такой огромный-преогромный. И старый такой... говорят, в этом соборе венчались Пушкин и Наталья Гончарова.
Она говорила торопливо, щедро пересыпая слова звуком "а". И мне этот звук казался сейчас каким-то совершенством, самым главным в русском языке. Недаром же и в алфавите букву "а" поставили на первое место.
- А потом выпускной вечер. А потом... Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье!..
- У вас родители в Москве? - спросил я.
- А где же им еще быть?..
- И они вас отпустили?
- Отец - да. Мама - нет. А я, между прочим, принципиально уехала. Утверждают, что если отец какой-нибудь ответработник с большим окладом или профессор с именем, то дети их - потенциальные тунеядцы. Вот я взяла и уехала.
- У вас отец профессор?
- Нет, военный. - Она засмеялась. - Генерал от инфантерии.
- А-а... - сказал я удивленно и, нахлобучив шапку, засунул руки в карманы телогрейки.
- Ну, всего вам... до свидания.
Девушка шагнула за мной.
- Постойте.
Я остановился.
- Постойте... У вас же вся щека белая.
Она взяла горсть снега и приложила к моей щеке.
- Разотрите. Да не бойтесь, сильнее трите. Вот так... Теперь все в порядке. Вы на нашем... на пятом участке будете работать?
- Нет. На втором. До свидания.
Я шел прямо по сугробам. Снег набивался в валенки и таял.
- Меня, между прочим, Ритой зовут, - сказала она вдогонку.
Я не обернулся. Сделал вид, что не расслышал. Мне было жарко. Я чувствовал, как горят мои щеки, и удивлялся, что даже снег может быть теплым и может отогревать...
III
Оптимизм. Упрямство. И старая телогрейка
- Второй участок - это ничего. Пустырь, голое место.
Так сказал маленький, энергичный человек в кожаном пальто и засмеялся заразительно, как только могут смеяться мальчишки. Он и похож был на большого мальчишку, этот маленький человек в кожаном пальто.
Кто-то возразил ему:
- Ну, Иван Борисович, какое же это голое место, когда кругом лес?
- Лес не в счет, - сказал маленький, решительный и властный человек.
Я спустился к реке. Мерзлая земля гулко ухала под сапогами. Лед на реке был неровный, потрескавшийся и кое-где уже отступил от берегов.
- Второй участок - это ничего! - повторил я чужую фразу. Она показалась мне полной глубокого смысла, и я отчетливо, с какой-то удивительной ясностью представил себе жизнь на этом "голом" участке: однообразную работу днем и беспросветную скуку по вечерам.
И откуда у людей столько этого... оптимизма?
Еще нет на берегах Турыша бетонных устоев.
Еще не вырыли ни одного котлована.
Еще не смонтированы копры.
Еще на месте будущего поселка шумит лес, а в глубоких оврагах среди густого кустарника пламенеют гроздья калины...
Еще не нарушена вековая тишина. Но пришли люди. Проторили первую тропинку. И сказали: "Будет".
И откуда у людей столько упрямства?
Я разжевал стылую, горьковатую ягодку калины и выплюнул на снег. Мне нестерпимо захотелось стать упрямым, решительным, властным и, может быть, носить кожаное пальто. Но последнее я тут же отверг, пожалев свою старую телогрейку.
IV
Как называется болезнь?
На работу я не пошел. Болею. Утром Виктор достал из своей походной аптечки градусник и, стряхнув, сказал:
- На-ка, старик, смерь температуру.
Ртутный столбик показал 37,8.
- Температурка детская, - усмехнулся Жора.
- Придется полежать, - сказал Виктор.
- Ерунда, - возразил я.
- Придется полежать, - повторил Виктор, но таким тоном, что возражать больше не захотелось. Откровенно говоря, я не очень-то и рвался на работу. Обойдутся без меня. Тем более, что больной должен... болеть. Что у меня - вирусный грипп, а может быть, какая-нибудь новая болезнь, у которой еще и названия нет? Жора говорит, что название можно придумать. Вот я сижу один в нашей комнате, смотрю, как за окном хлещет дождь, и придумываю название своей болезни. А вообще-то можно и без названия обойтись. Мимо окон идут груженные лесом, камнем, арматурой, различным оборудованием машины. Обтянутые цепями колеса разбрасывают по сторонам ошметки грязи. Дорога превратилась в сплошное черно-рыжее месиво.
Хорошо, что не пошел я на работу. Достанется сегодня хлопцам.
Мы установили в своей комнате репродуктор. Включай на полную катушку и слушай. Культура. Приятный мужской баритон зовет "солнцу и ветру навстречу...". А солнца не видно уже несколько дней. Дождь размывает дороги, заливает костры. Буксуют машины. Люди приходят с работы промокшие до последней нитки и злые, как черти.
Вчера мы работали с Жорой Скуриным на строительстве бани. Объект, прямо надо сказать, не из солидных. Жора все время старался меня завести:
- Ну что, хлопец, нашел романтику?
Только я не из тех, кто с пол-оборота заводится.
- Баня тоже нужна, - говорю. - Ты когда-нибудь парился веником?
Жора поморщился.
- Дикость! Против этого еще Владим Владимыч Маяковский выступал... Помнишь, как он писал о вселении рабочего в новую квартиру?
- Это - другое дело. И романтика тут ни при чем.
- Романтика... Ха! Все это, хлопец, ерунда на постном масле. Выдумали ее, чтобы вас, птенцов, заманивать...
- Меня никто не заманивал. Кстати, как ты попал сюда?
- Длинная и неинтересная история... - отмахнулся Жора. - Скажи, ты хочешь больше заработать?
- Ну... допустим.
- Вот тебе и вся романтика.
Вечером я едва дотащился до общежития: так устал. Разделся и без ужина лег спать. Все тело казалось сплошной раной и нестерпимо ныло. Засыпая, вспомнил Жоркины слова: "Хочешь больше заработать? Вот тебе и вся романтика..."
И еще я вспомнил: мартовский буран, занесенную снегом теплушку и худенькую девушку с лопатой в руках.
"Как вас отпустили в Сибирь? У вас же отец генерал..."
"Меня не отпускали. Я сама. Принципиально. А зовут меня Рита... Запомните?"
"Постараюсь."
И еще я вспомнил. Когда на берегу Турыша был поставлен первый домик, начальник мостопоезда - маленький, решительный и властный человек, говорил: "Теперь будем строить котельную, бетонный завод, баню, подъездные пути... Это нам, как воздух необходимо".
Ночью пришел Жора. Нарочно, чтобы все слышали, стучал, гремел табуретками. Ругался. Нет, он больше не будет таскать на своем горбу плахи. Тоже, нашли ишака. Баня - дело хорошее, об этом еще Маяковский писал... Но это не его, Жоркино дело. Он шофер второго класса, а не грузчик.
- Понимаете, второго класса!.. - шумел Жора.
- У меня, между прочим, первый класс, - сказал Виктор. - Давайте, старики, спать. Завтра, кстати, будет производственное совещание. Вот и выскажешь там все свои соображения...
- Иди ты к черту! - примирительно сказал Жора и, подмигнув Татьяне Самойловой, полез под одеяло.
А утром я не пошел на работу... Заболел. 37,8! Скука беспросветная. Попробовал читать - не понравилась книжка. Сходил в магазин, накупил на три рубля всякой всячины и, не считая сдачу, положил в карман. Потом обнаружил, что вместо двух рублей мне сдали... семь.
- Живем! Так бы почаще...
И вдруг на душе стало прескверно. Перед глазами стояла продавщица и улыбалась доверчивой и милой улыбкой: "Что вам еще?" А Жора хитро подмигивал: "Хочешь больше денег?.."
Шел дождь. Нудный и бесконечный. Заляпанные грязью, ползли мимо общежития тяжелые грузовики.