После суда я бродил по вечерним улицам города, вдыхал свежий запах распустившихся деревьев, толкался среди незнакомых людей, не обращавших на меня никакого внимания, и со страхом думал, что все могло быть иначе... Больше всего я боялся снова встретиться с Жаком, хотя знал, что в городе его нет. Все равно я не мог оставаться в этом уютном, зеленом городке. Я хотел завербоваться на самый Дальний Восток, но меня вежливо отговорили. Молод. Вообще, после того как я ушел с завода, жизнь мою понесло, как щепку по реке.
Незнакомые станции.
Мостопоеэд.
Сибирь.
И вот сегодня я твердо решил уехать и не уехал.
Мысли ползли в голову, как муравьи, и от этого кружилась и болела голова. Во рту пересохло и было горько. "Заболею... теперь по-настоящему заболею", - вяло подумал я, чувствуя кончиками пальцев, кожей, каждым мускулом неприятную слабость, точно вытряхнули из меня все внутренности и набили ватой.
Водитель гнал машину на предельной скорости. Водитель спешил. Он был, наверно, добросовестным, этот водитель, и вполне возможно, что считался передовиком. А лет ему, пожалуй, немного побольше, чем мне. Волосы у него торчали из-под кепки веселыми светлыми вихрами. Глаза были озорные и хитрые, а на крутых скулах проступал крепкий загар.
- На работу? - спросил он, придерживая баранку одной рукой, а другой доставая из кармана папиросы.
- На работу... - ответил я нехотя.
- Небось, по комсомольской путевке? - Он достал еще спичку и, манипулируя пальцами, умудрился каким-то образом чиркнуть по коробку и прикурить. И все это одной рукой, не сбавляя при этом скорости и не забывая следить за дорогой. Руки у этого парня были умные, и каждая из них исправно делала свое дело. И я позавидовал ему, позавидовал скорее не его умению и ловкости, а той непреклонной уверенности, которая сквозила в каждом его движении.
- Давно шоферишь? - небрежно спросил я, чтобы не отвечать на его вопрос. Говорить правду первому встречному неохота, а врать надоело.
- Еще с армии, - ответил он, аппетитно покуривая. Как будто мне известно, когда он был в армии! Он уточнил:
- Третий год.
В клубах синего дыма скуластое лицо его казалось бронзовым.
- Нравится?
- Что?
- Ну... шоферить.
- А-а... - Он улыбнулся бронзовой улыбкой. - Люблю работать.
- Зачем?
Он удивленно посмотрел на меня, дымок в кабине медленно истаял, и лицо парня стало обыкновенным, чуточку насмешливым.
- Ты не знаешь? - спросил он.
- Н... не знаю. Нет, не знаю.
- Тогда я не могу тебе объяснить. Не поймешь.
- Ну, где мне понять... - обиделся я. - Не дорос еще до твоего понимания. Ты же, наверное, передовик? А я... Где мне!
Он засмеялся.
- Чудак ты, честное слово. А вообще-то в передовики я еще не вышел. У нас такие хлопцы есть - на спутнике за ними не угонишься...
Впереди показался развилок, и я попросил остановить машину. Шофер притормозил и, дружески мне подмигнув, сказал:
- Ну, шахматист... Валяй! Всего тебе!..
И умчался.
Я постоял на перекрестке, словно не зная, по какой из этих дорог идти, зло сплюнул и пошел по той, которая вела на участок. Штурм не состоялся, отступаем на исходные рубежи! Я прошел в общежитие, никем не замеченный (ребята еще не вернулись с работы), разделся, лег в постель и сразу же погрузился во что-то горячее и зыбкое.
К моей голове прикасались чьи-то руки, и кто-то говорил:
- Посмотри, шахматы! Совсем новенькие... Чудно, неужели снабженцы позаботились о нас?
- Генка! А, Гена...
- Не буди. Пусть спит.
Я хотел открыть глаза, но никак не мог, будто их склеили. И снова погружался в горячую волну забытья. И вот уже море передо мной, точно такое, каким я видел его много раз в кинофильмах: огромное и непонятное. Подхватило оно меня и понесло. И нет сил бороться. "Безвольный ты человек", - говорит Жак и, протягивая ко мне руку, смеется. А рядом стоит Рита, в резиновых полусапожках, в спецовке, красивая, и тоже протягивает руку: "А помнишь теплый снег?"
Мне удивительно: почему Жак и Рита стоят рядом? И я никак не могу решить, чью руку взять.
VII
"Ужинать надо каждый день"
Самый обстоятельный, самый рассудительный и самый спокойный человек на участке - Виктор Тараненко. Виктору двадцать четыре года. Из них четыре года он служил на флоте, на подводной лодке. Койка его стоит рядом с моей. Она всегда аккуратно, по-флотски заправлена.
- Парад! - ухмыляется Жора. - Промвыставка... Кому это нужно?
- Мне, - серьезно, ничуть не обижаясь, говорит Виктор.
А я, как и Тараненко, разглаживал одеяло, складывал полотенце треугольником... Не потому, что решил подражать, просто не хотел, чтобы моя койка была заправлена хуже. В конце концов у каждого человека есть самолюбие. И вдобавок ко всему теперь каждое утро я пытался сделать на турнике "солнце".
Жора издевался надо мной:
- Не светит "солнышко"... Брось, чего стараешься?
- Не слушай, - спокойно говорил Виктор. - Хочешь, научу?..
И я снова повисал на турнике.
Виктор достал где-то старый пионерский горн и каждое утро устраивал "побудку".
Жора срывал с себя одеяло и ругался на чем свет стоит:
- Буду жаловаться!.. Здесь не солдатская казарма.
- Да ведь все равно вставать, - говорил Виктор. - Минутой раньше, минутой позже... Зато с музыкой.
- Плевал я на вашу музыку! Мне, может, как раз всего одной минуты не хватило, чтобы доспать... Бюрократы!
Я не обижался. Мне нравилось быстро вскакивать с постели, быстро одеваться и на ходу завтракать.
Рано утром я уходил к реке. Гулко стучал дизель. От реки тянуло свежестью.
С песней проходили мостовики. Я запускал мотор и проверял его на слух. Мотор работал ровно и безотказно. Корпус катера мелко подрагивал, и вода расходилась от него серебристой рябью.
Приходили монтажники.
- Привет, флотилия! Пар на марке?..
Я сухо здоровался и коротко говорил:
- Отчаливаем.
Вот уже полторы недели я работаю рулевым на катере. Я доволен новой должностью, но до сих пор не могу понять, почему именно мне предложили эту работу. В мостопоезде каждый третий - то тракторист, то моторист, то шофер...
Случилось это через несколько дней после неудачной моей попытки сбежать. Виктор сказал, что меня сам Иван Борисович просит зайти в конторку. Я догадался: нотацию будет читать. Скажет: я поручился за тебя, дал слово воспитать из тебя человека, а ты что делаешь?..
Я вошел в конторку, весь как-то подобравшись и напружинившись, словно приготовился к прыжку, и остановился у двери. Иван Борисович сидел за столом.
- Садись, - не очень приветливо и, как показалось мне, сердито сказал он.
Я продолжал стоять, как истукан. Иван Борисович подписал какие-то бумаги, выпрямился, внимательно посмотрел на меня, встал и решительно зашагал по комнате. А я ждал. Страха не было. Неприятно только ждать.
- Ты это что же, друг любезный... - прищурившись, сказал Иван Борисович. - Что ж ты хворать-то вздумал в такое время?..
Я растерянно поморгал, не зная, что отвечать. Потом сказал:
- Так ведь не от меня это зависит, Иван Борисович... Болезнь, она не спрашивает.
- Смотри у меня! - пригрозил Иван Борисович. - Не спрашивает... А пригласил я тебя вот зачем. Ты в детдоме, кажется, техникой увлекался. Было такое, признавайся?
- Немножко было, - воспрянул я духом. Тогда я и не подозревал, что Иван Борисович знал о моей попытке уехать из мостопоезде, но из каких-то непонятных мне соображений умолчал об этом.
- Вот и хорошо, - сказал Иван Борисович. - Решили мы тебя, Воронков, рулевым назначить на катер. Согласен? Работа интересная. И важная, - добавил он таким тоном, точно подводил черту.
И вот теперь я с утра до вечера бороздил на катере воды Турыша. Дел по горло: надо перевозить рабочих, доставлять на левый берег инструменты, стройматериалы...
Как-то после работы, поздно вечером возвращаясь в общежитие, вспомнил я о том, как хотел уехать, и подумал: "Нет, уезжать пока воздержусь. Такую работу поискать надо. Это почти что морская служба..."
Пришел я в свою комнатку, торопливо разделся и лег спать. Снился мне мой катерок, но уже настоящим боевым катером - с мачтой и командирским мостиком. Я стою на мостике и отдаю команды: "Право руля!", "Полный вперед!", "Так держать!". А в лицо дует ветер. Дует и дует.
Открываю глазе и вижу: сложил Тараненко губы трубочкой и дует мне прямо в лицо.
- А ну, поднимайся, салага!
- Зачем?
- Вставай, тебе говорят! Будем ужинать. И чтобы без ужина больше не ложился. Ясно?
- Так это ж не всегда.
- Ужинать надо всегда, каждый день, - смеется Виктор. - Даже тогда, когда на последние деньги куплены шахматы... Понятно?
- Понятно, - растерянно бормочу, протирая глаза.
Виктор ставит на стол горячие, пахучие сосиски и тонкими ломтями нарезает хлеб.
- Ешь, пока рот свеж.