- Споласкивайте кружки хоть чистой водой, что ли.
Софа улыбается мне золотыми зубами.
- С грязного не треснешь, с чистого не воскреснешь!
- Мудро…
В дверях появляется невысокого роста мужчина и идет к стойке. Он сильно припадает на ноги. Шум стихает. Шахтеры расступаются, дают ему дорогу. Подходит. При галстуке, кожаная куртка на "молнии". С коротким козырьком - "ноготь" - меховая кепочка. Что за важная особа? Не замечал, чтобы шахтеры оказывали кому-либо такое внимание.
Присматриваюсь. Лицо у посетителя в пороховых занозах. Мне показалось, он смеется, присмотрелся - порванные губы, плохо заштопанные. Видны металлические зубы. Софа хватает кружку и макает ее в тягучую жижу.
- Не могу привыкнуть к свинству, - говорит он и смотрит на продавца холодными серыми глазами.
- Один момент, Коленька, - спохватывается Софа и кружку моет под чайником, споласкивает пивом.
Шахтеры Колю приглашают, но он вежливо отказывается, выпивает свою кружку, ставит на прилавок и прихрамывает к выходу.
- Это кто такой? - спрашиваю Софу.
Софа искренне удивляется:
- Ты че? Да Зубок же, Коля!
Оставляю пиво и протискиваюсь к выходу, догоняю его на улице.
- Хочу с вами познакомиться.
Коля хмыкает.
- Гражданин Союза Советских Социалистических Республик, - говорит он, протягивая мне руку. - Вас я тоже видел, вы приезжали с пацаном в кино, так что мы в какой-то степени знакомы. Зайдем ко мне, - предлагает он.
- Я о вас много слышал, - начал я, - как о герое.
- Герой с дырой, - перебил Коля. - Когда у людей несчастье - это называется моей работой. Горноспасатель - такая у меня профессия. Мой дядя был тоже горноспасателем, о нем говорили, что он колдун. Ходили легенды. Но я знал, в чем заключалось колдовство дяди. Дядя обладал феноменальной памятью, в его мозгу четко запечатлелись все проходки шахт. Бывало, на спор завяжут ему глаза, и он отыскивает под землей нужный штрек. Это колоссальная тренировка мозга, особое чутье спасателя.
Мне показалось, что Коля как-то кудряво, не по-шахтерски выражает свои мысли. Мы подошли к дому, почти по самую крышу погребенному в снег, без наличников и ставней на окнах. В сенях лежала большая лохматая, с бело-черными пестринами, собака.
- Проходи, не бойся - добрейшее животное, на пенсии. - Пес будто понял, поднялся, изогнул коромыслом спину, пропустил нас и снова лег.
В комнате пахло известью, на окнах шторки, к подоконникам подвешены банки для воды.
Кровать, кирпичная печь с духовкой, стол, скамейка и три табуретки меблировали комнату. Половина стола, Заставленная посудой и едой, прикрыта газетой. Односпальная с никелированными головками кровать покрыта чистым пикейным покрывалом. Я повесил полушубок на гвоздь, сел на табуретку к печке.
Зубков достал из печи кастрюлю, запахло лавровым листом и духовитым мясом. Он заметил, что я внимательно оглядываю жилье.
- Нравится зимовье? Живем - хлеб жуем, за нуждой в люди не ходим. Подвигайся. Прошу. - Коля похрумкал колечком лука. - Будем из кастрюли. Если желаешь, могу в тарелку, только быстро стынет.
- Не надо, давай из кастрюли.
- Подушечки, пуховички, ковры не для нас, - серьезно сказал Зубков. - Не подумай, что рисуюсь. Нет. С пуховичков в шахту - слишком резкий контраст, кто как, а я так считаю. Спасателя не должна робость брать. Что ни говори, человек есть человек. Когда на земле оставляешь толстую сберкнижку и уютненькую спаленку и идешь под землю не просто руду добывать, а спасать товарищей, оторопь берет. - Коля помолчал. - Был у меня друг, парень-песня, стал копить деньги, и не стало парня. Пару чистого белья надо всегда иметь и жить просто, по-земному, не выдумывая. Батя мой говорит: "Уберет небо и землю бог - на кочке проживем, если человек живет для человека". А ты смотри, - вдохновлялся Коля. - Старик мой толкает передовые идеи. Помню, Ивашку-братана провожали на войну. Старик подвел его под семейные фотографии. Ну, говорит, сукин ты сын, Иван Артемьевич, сын мой, я за царя и отечество кровь лил, а ты за отечество и власть Советов пролей, сокруши супостата. Не вдарь в грязь лицом древний род Зубковых! Вот такие дела.
С улицы послышался простуженный лай "пенсионера", распахнулась дверь, и на пороге появился заснеженный человек в каске. Он даже не отряхнул снег.
- Зубков, на выход, - сказал человек в форменной спецовке и нырнул за дверь.
Коля поспешно оделся, мы вышли вместе. Снег валил хлопьями. На улице было мутно. Зубков, не попрощавшись, спрыгнул с крыльца и сию же минуту словно растворился в снежной массе. Я пошел к магазину. Около крыльца стоял легковой "газик". Шофер возился под капотом. Тут же валялась какая-то деталь, я смахнул снег - старый заржавевший пускач - видно, пацаны таскали. "Вот бы Андрюхе", - подумал я и на всякий случай спросил шофера:
- Не подбросишь, дружище, к гольцам?
Шофер хлопнул капотом.
- Ну, поехали.
Был он маленький, рыженький и очень важный. Резко, чересчур резко, работал баранкой и сдавленно переводил дыхание, Я спросил его:
- Давно крутите?
- Да как вам сказать, - не сразу ответил водитель, - считайте - с малолетства.
Мы забрались на гору, водитель подрулил к палатке.
- Зайдем, - предложил я.
- Некогда. Как-нибудь в другой раз.
Я сунул руку в карман. Он удержал:
- Не обижай, человеком надо быть, - и, поддав газу, скрылся за поворотом.
Из палатки выглянул Андрей и обрадованно закричал во весь голос:
- Смотри, братва, дед вернулся. Вот он, видите, я же говорил!
- Вот тебе, Андрей, работенка, - я протянул ему пускач. - Возьми у бригадира ключи и отремонтируй.
- Сейчас?
- Да нет, когда снег перестанет.
Андрей деловито осмотрел заржавевший пускач.
- Постараюсь, дед? А ты меня к Нельсону возьмешь, ландорики порубать у Полины Павловны?
- Ты откуда взял?
- Мужики говорили.
Захожу в палатку - так и есть, телефонограмма. Читаю, "На перевале литой гранит тчк Буровые станки не берут тчк Соответствующих забурников нет тчк Ввод линии срывается тчк Тяглов".
Надо ехать. Если уж Нельсон написал, значит, плохо дело.
- Заводить, дед?
- Долго думать нечего, поехали.
Усаживаемся в вездеход, и Славка трогает.
Дорога бежит по крутому нагорью. По обе стороны упал навзничь стланик. Метели прикрыли его ветви, пригрелся под снегом и будет лежать так до весны, сохраняя завязь шишек. Весной распрямится, зеленая хвоя станет голубой, запахнет кедровым орехом. Но уж если пожар, то страшен стланик в огне. Тушить его бесполезно. Это сплошной вал огня. Горит и стонет, как живой. Вначале замрет, притаится огонь, не, вздумай подойти, - хитрый зверь. Это он ждет, пока из хвои вытопится и накалится смола, потом заголосит - душу вывернет. Перебежит огонь дальше на хвою, стебли корчатся, судорожно упираясь вершинами в землю, норовят подняться, да так и замрут. Не вздумай попасть случайно на это кладбище, хоть летом, хоть зимой. Запутаешься, обдерешься. А если еще и припозднишься, то испугаешься до смерти.
Сейчас мы едем в бригаду Нельсона, к тому самому бригадиру - бывшему строителю Иркутской, Братской, Вилюйской ГЭС, который со своими ребятами еще в 50-х годах установил всесоюзный рекорд скорости при натяжке проводов линий электропередачи Иркутск - Братск.
Но в один из самых неудачных дней оборвался провод и выхлестнул Ивану Михайловичу Тяглову глаз. Вот тогда и пристала к нему кличка "адмирал Нельсон". С тех пор почти никто не знает его настоящей фамилии, разве только бухгалтерия. Я тоже о Нельсоне знаю понаслышке, близко сталкиваться не приходилось. Уже лет двадцать, а то и больше, бригадирствует он по линиям.
Говорят, адмирал - мужик себе на уме. И что у него характер не из легких, и что не любит, когда в его дела суют нос. Но за справедливость Нельсона уважают товарищи. И еще рассказывают: не любит адмирал смотреть в рот начальству и будто самому ему не раз предлагали портфель, да все не уламывается на должность. Начальники приходили и уходили, а бригадир оставался бригадиром.
Я пытаюсь разговорить Славку. Он ведь с Нельсоном вместе работал. Славка часто крутит баранку и, как всегда, жует потухшую "беломорину". Поерзав на сиденье, Славка говорит:
- Это было еще на пусковой линии, выдалось такое гнилое лето - спасу нет. Сколько бригад туда ни пыталось - нету хода, и баста, а тут подпирает пуск, комиссия на пятки наступает. Ну и загнали нас в болото. Нельсон, мол, адмирал морской. Хлебаем кисель из котлованов, что море ситом черпаем, не успел опору воткнуть - затянет. И так и эдак, насосы, опалубку, чего только не пробуем. Был у нас мастер один, такой пупсик гладенький, ну, и начал он Нельсона обхаживать. Еще до этого штурма, бывало: ставим столбы в степи, а в нарядах вырастает непролазный лес. Где в ручьишках воды по колено, в нарядах - мосты виснут, гати. Получаем деньги. Нельсон полистал свои талмуды. Ошибка, говорит, братцы, надо вернуть гроши. А кому охота? Ну, раз настаивает адмирал, значит, надо, а мастеру это не по нутру, вот и говорит он:
- Все-таки ты сволочь, адмирал. Ну, погоди!
Нельсон как зыркнул на него, даже у нас мурашки забегали, а мастер подкатил к нему бочонком. "Пошутил, говорит, я, только чудные вы все какие-то". И вот, значит, черпаем болотину, месим грязь вонючую. Опять этот мастер к нам. Отвел в сторону адмирала, толкует:
- Слушай, Нельсон, хороший куш. Введешь в срок этот участок - "навар" будет. Но ты сам понимаешь…
Слышим, басит что-то Нельсон.
- В том-то и дело, - перебивает его мастер. - Можно миллиметров по пятьсот не добирать котлованы под опоры. Смекаешь, насколько быстрее будет?