***
Между тем генерал Катанаев доносил из Читы: "Законные требования комиссии открыто игнорируются людьми Семенова. Свидетели по делу (даже из лиц, занимающих высокое служебное положение) настолько запуганы карательными мерами семеновских чинов и самого атамана, что давать какие-либо показания решительно отказываются, ограничиваясь лишь общими словами. Забайкалье объявлено на военном положении. Атаман Семенов пользуется здесь неограниченной властью. Ослушаться атамана - значит, потерять голову. Газеты "Забайкальская новь", "Русский Восток" и "Наш путь" также находятся в руках атамана, печатают только то, что выгодно ему. Имя верховного правителя здесь предано молчаливой анафеме. Ни слова не было сказано в газетах и о прибытии комиссии… В виду столь конфузного положения просим принять срочные меры".
Колчак ответил коротко: "Действия комиссии временно прекратить. Благодарю за отлично выполненную работу".
Генерал Оаба устроил прощальный обед в честь отъезжающей из Читы комиссии. Стол на этот раз был сервирован исключительно по-русски. Военный оркестр исполнял русские марши. Довольный, сияющий Оаба, в парадном мундире, с орденом св. Владимира на шее, провозгласил тост за здоровье русских гостей… Катанаев с горькой усмешкой подумал: "Выходит, мы у себя дома гости, а они здесь - хозяева?"
Оаба дружески тронул его за локоть:
- Почему грустит генерал? Могу я задать вам один очень важный вопрос? - Оаба помедлил. - Скажите генерал, как вы отнесетесь к тому, если главнокомандующим русских войск на Дальнем Востоке будет назначен Иванов-Ринов, а помощником его атаман Семенов?
Катанаеву почудилась в голосе Оабы насмешка.
- Простите, я не ослышался?
- Могу повторить, генерал.
- В таком случае позвольте на этот вопрос не отвечать. Мое отношение к Семенову вам известно.
Оаба учтиво улыбнулся:
- Но я полагал, что ваше отношение изменилось…
- Нет. Оно остается неизменным.
- Очень жаль! - вздохнул Оаба. - Не думаю, что адмирал будет этому рад. Не думаю…
Катанаев развел руками.
Это был последний их разговор. Теперь одна мысль не давала покоя: что предпримет адмирал, каким будет следующий его шаг?
С этой мыслью генерал Катанаев и вернулся в Омск.
И в тот же день, считая дело безотлагательным, отправился к министру юстиции. Старынкевич встретил дружелюбно. Сказал, что работой комиссии в Омске остались довольны… Катанаев отнесся к похвале сдержанно:
- Благодарю. Но комиссия в силу объективных причин не смогла до конца выполнить свою задачу.
- Нет, нет, Георгий Ефремович, все хорошо, - заверил министр. - И очень правильно, что, обвиняя Семенова по статье сто уголовного кодекса в противогосударственных действиях, комиссия не находит достаточного повода обвинять его в измене…
Катанаева странный этот вывод смутил:
- Как? Разве "измена" и "противогосударственные действия" - это не одно и то же? А я полагал…
- Нет, нет, Георгий Ефремович, - подтвердил министр, - не одно и то же. Имейте это в виду…
Назавтра Катанаеву предстояло явиться с, докладом к верховному правителю. Генерал готовился тщательно и прибыл минута в минуту к назначенному часу. Адъютант в форме морского офицера встретил его и проводил в приемный зал, или в кают-компанию, как тут его называли, где уже находился военный министр Степанов и прибывший из Владивостока генерал-лейтенант Романовский… Тотчас вошел адмирал. Быстро со всеми поздоровался, пожав руки, и пригласил садиться. И сам сел рядом с Катанаевым, заметно возбужденный и более, чем всегда, бледный.
- Ну-с, ваше превосходительство, - внимательно посмотрел на Катанаева, - что в Забайкалье? Какие ваши впечатления, выводы? Мы вас слушаем.
Катанаев изложил суть дела. Колчак слушал не перебивая. Потом вздохнул и наклонил голову, глухо проговорив:
- Другого я и не ожидал. Действия Семенова недопустимы, согласен с вами. Более того, невозможны в сколько-нибудь благоустроенном государстве… Подтвердились самые худшие мои опасения.
- Полностью подтвердились, - кивнул Катанаев.
Преступность действий Семенова и приближенных к нему лиц не вызывает никаких сомнений. Это опасный человек.
- Совершенно с вами согласен. Семенов заслуживает самых строгих репрессивных мер. Но обстоятельства, ныне сложившиеся в Сибири, не позволяют этого делать…
Катанаев с изумлением смотрел на Колчака. Что с ним? Его как будто подменили: два месяца назад, когда он уговаривал Катанаева возглавить следственную комиссию, от каждого его слова веяло твердостью и непримиримостью, сейчас же во всем чувствовалась неуверенность и даже растерянность. "Не думаю, что адмирал будет этому рад", - вспомнились слова японского генерала. Многое, как видно, за этими словами скрывалось, в них и только в них надо было искать разгадку этой странной метаморфозы адмирала…
- Простите, но речь идет об интересах государственных, - сказал Катанаев. - В данном случае…
Колчак не дослушал его и резко встал, вышел из-за стола:
- В данном случае вопрос уже предрешен. И мне остается только поблагодарить вас, генерал, за отлично выполненную миссию. Не смею больше задерживать.
Встреча продолжалась ровно двадцать минут. А комиссия, созданная под эгидой верховного правителя, работала больше двух месяцев. Для чего? Какой смысл во всем этом?
У Катанаева было такое чувство, словно его, старого генерала, обвели вокруг пальца, обманули и вовлекли в какую-то непотребную игру, заставив исполнить глупейшую роль в этом откровенном фарсе.
Спустя три дня после возвращения комиссии последовал приказ адмирала о "единстве всех сил", по существу обращавший в ничто прежний его приказ - под номером 60, из-за которого и разгорелся весь этот сыр-бор.
А еще через день пришла телеграмма из Читы: атаман Семенов изъявил готовность служить интересам "всероссийской власти" и ждал указаний верховного правителя относительно совместных действий…
30
Весна 1919 года, сделав реверанс, поспешно отступила. После короткой оттепели резко похолодало. Утрами солнце всходило студено-красное, жгучее, рассеивая по снегу мириады колючих сверкающих блесток. Мглисто синело небо.
Казалось, нет и не будет конца зиме.
И бесконечно тянулось судебное разбирательство:
Гуркин пал духом. Допросы опять возобновились. И следствие пошло как бы по второму кругу. Чего от него хотят - он не знал. И пугал его не сам приговор, ничего доброго не суливший (Гуркин обвинялся, как и атаман Семенов, по статье 100 уголовного уложения), пугала несправедливость и необоснованность выдвинутых против него обвиненний.
Гуркин упорно твердил:
- Виновным себя не считаю - и не признаю.
- А как вы объясните попытку выделить Горный Алтай в так называемую республику Ойрат? - не менее упорен был и следователь.
Я уже объяснял: суть не в названии.
- В чем же?
Гуркин устало вздохнул и посидел молча. Следователь терпеливо ждал. Выдержка у него была завидная.
- Сотни лет алтайский народ жил в темноте, терпел нужду и беззаконие, - сказал Гуркин. - Его обманывали, притесняли, истребляли физически и нравственно, и он, как и многие сибирские племена, был обречен на вымирание… Только самостоятельное и независимое развитие могло спасти его от гибели.
- Независимое - это надо понимать как автономное? - спросил следователь, перебирая на столе какие-то бумаги и не отрывая от них взгляда. - Стало быть, предъявленное вам обвинение в насильственном отделении Алтая от России вы не отрицаете?
- Отрицаю. А слово "насильственно" считаю для себя оскорбительным.
Следователь оторвался от бумаг и посмотрел на Гуркина:
- Хорошо. Допустим, что его нет… этого слова. Что меняется?
- Суть. А это очень важно.
Следователь не придал значения этим словам и пошел дальше:
- Скажите: когда и как возникла идея о выселении русских с Алтая?
- Это чушь! Никогда и ни у кого такой идеи не возникало.
- А как же лозунг: "Алтай - для алтайцев!"
- Этот лозунг вовсе не означает, что алтайцы и русские не могут или не должны жить рядом.
- Что же он означает?
- Только одно, - помедлив, сказал Гуркин. - Земля эта и все, что есть на этой земле, принадлежит народу, коренному населению Горного Алтая, и народ имеет право жить на своей земле свободно. Об этом я уже говорил. Что касается лозунга… есть и другие лозунги, другие факты.
- Например?
Гуркин опять помедлил.
- Например, прошлогодний съезд в Улале. Четверть делегатов этого съезда составляли русские. Разве это ни о чем не говорит?
- Что еще?
- Съезд принял решение, но которому все бывшие кабинетские леса и земли должны отойти в неотъемлемое пользование туземного населения Алтая.
- Туземного? - уточнил следователь. - А русского?
- Русское население остается на землях, полученных при землеустройстве. Никто их не гонит. Об этом тоже сказано в постановлении съезда.
- Так. Что еще? - выпытывал следователь. Гуркин пожал плечами: