Конники проехали еще немного и увидели слева, у третьего с краю дома, высокого бородатого мужика с молотком и доской в руках. Мужик тоже заметил приближающуюся кавалькаду, смотрел на верховых удивленно и несколько, пожалуй, растерянно.
- Здорово были, хозяин! - поприветствовал его всадник на пегом коне, подъезжая к ограде.
- Здорово, коли не шутишь. Всадник засмеялся.
- Плохо гостей встречаешь, Корней Лубянкин. А приглашал: будет путь - заезжай. Вот я и заехал.
- А-а, матрос, - узнал, наконец, и мужик всадника, подошел к пряслу, не выпуская из рук молотка и доски, искоса поглядывая на стоявших чуть в стороне остальных конников. - Степан Огородников… Каким ветром к нам?
- Попутным. А уговор наш, видать, позабы-ыл, Корней Лубянкин.
- Какой уговор?
- Плохая у тебя память. А кто ж хвастался, что лучших невест, чем у вас в Шубинке, нигде не сыскать? Вот мы и приехали.
- Ну дак… милости просим, коли приехали, настороженно отозвался Лубянкин. В это время из дома вышла девушка, замерла на миг, увидев незнакомых верховых, пружинисто сбежала с крыльца, стрельнув колюче-острым и насмешливым взглядом. И бросила на ходу:
- Тятенька, я к Лукьяновым, пряслицу заберу…
- Нашла заделье, - недовольно буркнул Лубянкин. И добавил вслед. - Да не засиживайся… Слышь, Варвара?
Девушка бежала по тропинке через огород, прямая и гибкая. Приталенная синяя кофточка плотно облегала плечи и спину, подчеркивая особенную стать девически-ладной ее фигуры. Степан смотрел на нее и мысленно гадал: обернется или не обернется? Если обернется - увидятся еще.
Девушка пересекла огород, приоткрыв узенькую калитку, повернулась и вскинула голову. Степану показалось, что она улыбается. Он тоже улыбнулся, глядя на нее, и на какой-то миг забыл о стоявшем рядом Корнее Лубянкине. Тот кашлянул, как бы напоминая о себе. Степан посмотрел на него, продолжая улыбаться, и эта улыбка была сейчас не совсем уместной.
- Такие вот дела… - сказал, слегка растягивая слова, и вдруг заметил прислоненные к стене дома обрезки тесин и забранное такими же тесинами, наглухо заколоченное окно. Степан смотрел и ничего не понимал: зачем это Корней Лубянкин заколачивает окна? - Лишние, что ли? - полюбопытствовал.
- Теперь много чего лишнего… Шкуру с мужика сдерут и скажут: лишняя.
- А при чем тут, скажи на милость, окна твои?
- При том… - сузил глаза Лубянкин. - При том, что нашего брата, мужика, любая власть норовит взять за глотку.
- Что-то не пойму тебя, объясни толком, - попросил Степан, - что стряслось, чем ты недоволен?
- А ты всем доволен?
- Нет, не всем. Вот и давай разберемся.
- Чего разбираться, небось и без меня все знаешь…
- Чего я знаю?
- А того… того, что совдеп отвалил налоги, каких и при царе не было. Слава богу, дождались новой власти!..
- Погоди, - остановил его Степан. - Какие налоги?
- Такие… не мазаные, сухие! - горячился Лубянкин, губы его обиженно тряслись. - Такие, что куры смеются, а петухи слезы льют…
- Вот и скажи, может, и я посмеюсь…
- Да уж посмеетесь, посмеетесь, когда мужика по миру пустите.
- Послушай, ты вроде и меня в чем-то обвиняешь? Если так, скажи прямо.
- Прямо и говорю. Думаешь, испугаюсь?
- Тебя никто не пугает. А коли спрашивают, говори толком, без всяких околичностей. А то заладил: налоги, налоги… Какие налоги-то?
- А ты вон иди по деревне, тебе скажут.
- Я тебя спрашиваю.
- Дак я и говорю: окна-то не я один заколачиваю. Собак начали вешать, скотину резать… Виданное ли дело - по весне скот изводить! А куда денешься? Тридцать рубликов с лошади, двадцать пять с коровы… Кур и тех обложили. Раскошеливайся, мужик!..
- Это что же, совдеп обложил такими налогами?
- А то кто ж!
- Странно. Я вчера только был в совдепе, разговаривал с товарищем Двойных - ни о каких налогах не было речи. Вам что, и листы окладные уже вручили?
- Листов пока нет, но сказали, что будут. Ясно было сказано: налогом облагаются не только лошади и коровы, но и всякая другая домашняя живность, мелкий скот… Даже собаки. Окна, ежели их больше четырех, тоже подлежат обложению. А у нас тут редко у кого меньше четырех. Во, додумались!
- Да уж додумались, - усмехнулся Степан, начиная кое о чем догадываться. - Значит, так: окладных листов никто еще в глаза не видел, а скот уже начали резать и окна заколачивать… И сколько же окон надо тебе заколотить, Корней Лубянкин, чтобы от налогов увильнуть?
- Сколько надо, столько и заколочу.
- Ясно. Послушай, а кто вас об этих налогах оповестил?
- Оповестили, стало быть… Степана, однако, ответ не удовлетворил.
- Ладно, ты не ерепенься, - миролюбиво он попросил, - а толком все объясни: откуда это пошло? Слухи про налог.
Лубянкин потер переносицу ладонью, припоминая, должно быть, откуда в самом деле пошел слух о непомерных совдеповских налогах. Вспомнил:
- Дак третьеводни приезжали так же вот верховые… Собрали народ и объявили, все как есть зачитали по гумаге…
- По бумаге? - покачал головой Степан, окончательно уяснив для себя ситуацию. - Обманули вас, Корней… Как тебя по батюшке-то?
- Парамонычем был с утра…
- Вот я и говорю, Корней Парамоныч, вокруг пальца вас обвели. А вы уши развесили и все приняли за чистую монету.
- Это как обманули… зачем?
- А затем, чтобы панику посеять в народе, - твердо сказал Степан. - Чтобы вызвать у вас недоверие к Советской власти, к делу революции. Понял теперь?
- Дак это, выходит, наговор насчет налогов-то? - растерянно поморгал Корней. - Как же теперь?
- А чего тебе горевать, - язвительно посмеялся Степан. - Окна ты заколотил, собак попрятал - с тебя и взятки гладки!
- Да будет тебе, не до смешков. Это же по всей деревне такая кутерьма…
- Ладно, - построжел Степан и, подумав, прикинув что-то в уме, сказал: - Соберем народ и объясним положение. Нельзя, чтобы такие слухи брали верх.
Дальнейшие события развивались необычно и с такою быстротою, что Корней Лубянкин и глазом не успел моргнуть, как ударили церковные колокола и поплыл, поплыл над селом тугой звон, всполошив шубинцев. Вскоре на небольшой площади собрались и стар, и мал, удивленно смотрели на стоявших у церковных ворот пятерых всадников. Гадали, переговариваясь вслух: "Кабыть война не началась… Ой, лихо, лихо! Объявють, должно, набилизацию. Да когда ж этому будеть конец?"
Слабый ветерок шевелил гривы коней, шелестели в церковной ограде старые тополя, и распуганные внеурочным звоном галки, покружив, опустились на их раскидистые верхушки.
Степан выехал вперед, чтобы его лучше видели, и, набрав полную грудь воздуха, шумно выдохнул:
- Товарищи! Граждане села Шубинка! Сегодня узнали мы новость, которая, как говорится, ни в какие ворота… Враги революции бессовестно обманули вас, ввели в заблуждение насчет налогов, которыми якобы обложил население совдеп. Сделано это было с дальним прицелом. Прежде всего для того, чтобы вызвать у вас панику и недоверие к Советской власти. И теперь вы творите, сами не ведая что: губите скот, заколачиваете окна… Зачем? - Он приподнялся на стременах и вдруг увидел Варю Лубянкину, стоявшую поодаль, чуть в стороне. "Ну вот и свиделись опять", - подумал Степан и уже не терял ее из виду, пока говорил, разъяснял шубинцам истинное положение. - Это наглая ложь врагов революции, товарищи. И я как представитель Бийского совдепа категорически прошу вас не верить всяким подобным слухам, не поддаваться на провокацию. Революция завоевала правду и свободу, и она, пролетарская революция, никогда не обманет народ, но никогда и никому но уступит своих завоеваний. Верьте этому, товарищи, и давайте решительный отпор любым и всяким провокаторам и врагам революции.
Степан кончил говорить и, натянув поводья, медленно поехал вдоль городьбы, краем глаза видя стоявшую все там же, чуть в стороне, Варю Лубянкину… Потом он увидел шубинского священника, выходившего из церковных ворот, маленького и растерянного (все ж таки под угрозой оружия пришлось звонить), в черной рясе с непомерно широкими и длинными рукавами, точно ряса была ему не по росту, с чужого плеча.
Проезжая мимо, Степан кивнул весело:
- Спасибо, отец Игнатий, сегодня ты послужил не только богу, но и революции…
Отец Игнатий голову наклонил и ничего не ответил.
Выехали из Шубинки пополудни. Прояснилось окончательно. Дорога просохла и взялась пылью. Жарко синело небо. И где-то в вышине протяжно и надлом но блеял барашек - бекас.
Степан ехал рядом с братом. Жара всех разморила. Ехали молча. Только один раз за все время, пока ехали от Шубинки до тракта, Пашка обронил:
- Ну и опростоволосились шубинцы… это ж надо - окна позаколачивать!..
- Приспичит, дак и двери заколотишь, - вступился за шубинцев Мишка Чеботарев. Разговор, однако, дальше не пошел, оборвался. Когда приближались к тракту, заметили стоявших на перекрестке верховых, человек тридцать, не меньше - конный отряд. Все пятеро, как по команде, натянули поводья и сбавили шаг, напряженно вглядываясь и стараясь понять, что это за кавалерия.
- Кажись, каракорумцы, - тихо проговорил Чеботарев и вопросительно глянул на Степана. - Что будем делать?
- Спокойно. Ничего делать не надо. Едем и едем. И сворачивать никуда не будем. Теперь уже поздно сворачивать. Во всяком разе будьте наготове, - предупредил Степан. - Что у них на уме - неизвестно.
Он первым подъехал к стоявшим на перекрестке конникам. Остановился. Похрапывали кони. Блеял в вышине невидимый барашек. Всадник на вороном жеребце отделился от основной группы, приблизился к Степану:
- Кто такие?