После Михайловского Крупину интересовала Чижова. Тамара Савельевна слышала, как Кулагин запретил отсылать Ольгу в палату, и недоумевала: почему он, такой педантичный и строгий, сделал в данном случае столь непривычное исключение? Обычно, когда профессор со своей многочисленной свитой переходил из палаты в палату, Ольга либо стояла лицом к окну, либо лежала, отвернувшись к стене. То ли ей хотелось оставаться незамеченной, то ли она оттягивала приговор. И действительно, "свита" словно и впрямь ее не замечала, а Кулагин - тот явно не хотел замечать.
Сейчас, когда они вошли в женскую палату, Чижова лежала с розовыми пятнами на бледных отечных щеках и тяжело дышала. "Чудачка, - подумала Тамара Савельевна. - Ведь ребенку ясно, что она только-только легла. И сердце, конечно, как овечий хвост дрожит".
Она хотела прежде всего подвести Кулагина к Ольге, но, едва они вошли, с первой койки справа раздался довольно бодрый вопль:
- Профессор! Товарищ профессор, я по порядку первая!
- Больная, вы не в очереди! - возмущенно прикрикнул палатный врач.
Кто-то из студентов прыснул.
- Как так не в очереди? - продолжала женщина. - Вот именно, что в очереди, и резать меня собираются тоже первой!
Это была старушка лет восьмидесяти, и конечно же следовало ей уступить, иначе не даст работать.
- Ну, просто гроза! - пошутил Кулагин и покорно присел к старухе на кровать.
У нее была грыжа. К операции ее готовили, все было ясно, но ясно было и то, что она не упустит случая поговорить с самим профессором.
- Слушай, милый! - нараспев, громко обратилась она к Кулагину. - Сколько лет я проживу без операции? А?
- Трудно сказать. Может быть, года два, если не будет ущемления.
- А если с операцией? Тогда сколько?
- Ну, лет пять, а то и больше.
- В таком случае, тащи меня завтра резать, сынок, пока я не передумала. Только дочке не болтай, она, глупая, еще не разрешит, от страха-то.
Кулагин и все в палате улыбнулись.
- Сколько вашей дочке лет?
- У меня их три. Было три сына. Двух убило на войне. Самой старшей шестьдесят. У меня уже старшенькой внучке Наталке двадцатый год пошел.
- И правнуки есть?
- А как же! Бог не обидел. Двадцать душ живы.
- И богатая же вы, мамаша! - мельком глянув на часы, добродушно сказал Кулагин. - Ну, раз не боитесь, все сделаем наилучшим образом.
- Ох, господи! - прошептала Крупина Горохову. - Надо же в таком возрасте оперироваться! И болтает, болтает одно и то же, только время отнимает.
- А ею мало в жизни занимались, - сухо отозвался Федор Григорьевич. Как и все в клинике, он знал эту старуху. - Вот и хочется получить недобранное. Это можно понять…
Когда они наконец добрались до кровати Чижовой, та лежала, прижав руки к груди, сломленная, замкнутая, и напряженно вглядывалась в лицо Кулагина. Больше никто для нее сейчас не существовал. Видно было, что ей хочется плакать, веки и губы подергивались.
Пока о ней докладывали, Кулагин не проронил ни слова, а, склонив голову набок, только кивал и время от времени поглядывал на больную.
Было слышно, как за окном шумят деревья. В полуоткрытую форточку тянуло запахом тополя, слышался смех ребенка.
Ольга уже не раз слышала, что о ней говорят, она могла бы даже еще более подробно и точно все рассказать, но молчала, понимая, что, может быть, сейчас решается ее судьба.
Она удивлялась: "Почему он ни о чем не спрашивает? Что он думает?" В ней вдруг проснулся панический страх перед операцией. Ей показалось невозможным, что этот холодный человек в красивом галстуке будет ее оперировать. Мозг ее оцепенел; сжав губы, она едва удерживалась от крика: "Боюсь операции! Не хочу! Не трогайте меня!"
Присев на стул у кровати, Кулагин мягко коснулся ее руки и спросил:
- Вы хотите, чтобы вас оперировали?
Ей стало немножко легче оттого, что он заговорил так прямо и так спокойно.
- А это действительно необходимо? - спросила она, облизывая сухие губы и думая: "Какие у него холодные пальцы". - Ну, допустим, что я хочу. Что тогда?
У Горохова лицо как радугой осветилось, но заметила это одна Тамара. Ни Кулагин, ни Чижова на него не смотрели.
- Дорогая моя, - медленно продолжал Кулагин, - вы сегодня имели случай убедиться, что я умею и уговаривать и даже настаивать. Я же видел, как вы ходили за мной от палаты к палате и всё слушали, но у меня есть принцип - только тогда воздействовать на больного и навязывать ему решение, когда я вижу, что воля его надломлена болезнью, психика подавлена. А вы - вполне здравомыслящий человек. Вы сами можете рассуждать и решать. И к тому же у вас есть время на размышления…
Он медленно поглаживал руку Чижовой, пальцы его уже не казались Ольге холодными. В ней точно лопнула до предела натянутая струна, она испытывала чувство облегчения, почти счастья от одного того, что сегодня, немедленно, не надо давать ответа. А Кулагин меж тем с каждым мгновением правился ей все больше, она вспоминала все, что не раз говорила о нем сестра. Ей не хотелось отпускать его, от него исходили спокойствие и сила. И она поверила в него и просительно улыбнулась.
- Скажите мне любую правду - операция показана или нет? Если вы скажете, что нужна моя расписка… - Она замялась, потом даже улыбнулась, хотя ничего смешного в ее словах не было: нередки случаи, когда такие расписки и даются и принимаются.
Федор Григорьевич вспомнил об этом только сейчас, напряженно взвешивая каждое слово Сергея Сергеевича и Чижовой.
- Вот вы, оказывается, какая!.. - Кулагин потянулся и погладил Ольгу по спутанным, влажным от пота волосам. - Еще раз повторяю, милая: сегодня вы могли убедиться, что и уговаривать и настаивать я научился. Поверьте, мне гораздо проще было бы вам ответить утвердительно и взять с вас эту самую расписку. Но показания для операции не абсолютные, всего лишь относительные. Да и жара, похоже, начинается… Вы хотите что-то сказать, Федор Григорьевич? - вдруг спросил он, пристально взглянув на Горохова.
- Я полагаю, что… - начал тот с горячностью.
- Так есть же время! - почти весело перебила Горохова Ольга. - Есть же время, профессор! Мы посоветуемся. Сестра придет.
Она почти со страхом смотрела теперь на Горохова - не заставил бы он ее немедленно принять решение и тем самым вновь погрузиться в страх перед операцией.
- Мы продолжим наш разговор, Федор Григорьевич, - благодушно сказал, поднимаясь, Кулагин. И снова обратился к Ольге: - Только, ради бога, не отчаивайтесь. Поезжайте куда-нибудь в деревню или на дачу, а осенью покажетесь мне снова. Лучшее лечение для вас - тишина, лес… Вы любите собирать грибы?
Ольга вспомнила, как невыносимо трудно было ей прошлой осенью наклониться за грибом. По лицу ее пробежала тень, и Сергей Сергеевич заметил это.
- То, что я сказал вам сейчас, - не медицинское назначение и даже не совет. Это всего лишь вариант. Но если вам лучше здесь, в моей клинике, я мог бы этим только гордиться. Полежите, подправьтесь у нас, не возражаю. Словом, мы еще увидимся, а пока все в ваших руках!
Он опять провел ладонью по ее волосам и направился к двери, как всегда, прямой и немного торжественный.
Крупина отстала и потянула за рукав Федора Григорьевича.
Они шли теперь в кабинет Кулагина, где будет итоговый разговор, после чего все разойдутся.
- Ну как, Федор Григорьевич? - спросила она.
- Так ведь он ничего не сказал, - с горечью ответил Горохов и быстро глянул на Крупину. - Чижова - сердечник, да к тому же и нервна. Она боится вторжения в свое несчастное сердце, так ей ли решать? Конечно, на обходах Кулагин - и маг и волшебник, кого хочешь уговорит. Но я лично не удовлетворен их разговором. Впрочем, одну мыслишку он мне все-таки подал, - признался Федор Григорьевич уже другим, веселым голосом.
Крупина хотела спросить, какую же именно "мыслишку", но они вошли в кабинет профессора и оба умолкли.
Сергей Сергеевич опять сел за свой стол и обвел глазами студентов и врачей. На его породистом и как будто вовсе не усталом лице было такое выражение, словно вот теперь-то и начинается самое интересное. Это выражение казалось столь естественным, что Тамара и сама нередко попадалась на удочку и забывала, что Сергей Сергеевич, сейчас устал смертельно и больше всего на свете ему хотелось бы уехать домой, отдохнуть. Но пока в кабинете останется хоть один студент, хоть один молодой врач, которого нужно учить, профессор будет таким, как сейчас, - собранным, полным энергии.
- Итак, больной Михайловский. Ваше мнение? - спросил Сергей Сергеевич поджарого ассистента, который уселся как мог дальше от профессора.
- Острый аппендицит!
- Сомневаюсь.
Ассистент был раздосадован. "Вздумал экзаменовать при студентах. Другого времени не нашел!"
- Ваше? - обратился Сергей Сергеевич к обросшему, вихрастому студенту.
- Внутреннее кровотечение, - не сразу, робко ответил тот и густо покраснел.
Видно было, что отвечает он всего лишь наугад, что бог на душу пошлет.
- Не могу с вами полностью согласиться, - мягко заметил Сергей Сергеевич. - А вы что скажете, Григорий Львович? - обратился он к молодому врачу в военной форме.
- Непроходимость кишечника.
- Близко к истине. Ваша точка зрения? - спросил он широкую, плотную врачиху, на которой халат, казалось, мог лопнуть в любую секунду.
Она замялась.
- Ну, ну, смелей, Евдокия Павловна, смелей! Что-то я вас сегодня не узнаю!
- Перекрученная киста.
Сергей Сергеевич нахмурился и перевел взгляд на студентку в очках.
- Как вы думаете?
Он никого не хотел оставить неопрошенным.