Вильям Гиллер (1909-1981), бывший военный врач Советской Армии, автор нескольких произведений о событиях Великой Отечественной войны, рассказывает в этой книге о двух днях работы прифронтового госпиталя в начале 1943 года. Это правдивый рассказ о том тяжелом, самоотверженном, сопряженном со смертельным риском труде, который лег на плечи наших врачей, медицинских сестер, санитаров, спасавших жизнь и возвращавших в строй раненых советских воинов.
Среди персонажей повести - раненые немецкие пленные, брошенные фашистами при отступлении. Писатель показывает, как меняются их взгляды под влиянием событий на фронтах, под воздействием советских людей.
Содержание:
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
ГЛАВА ВТОРАЯ 3
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 7
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 10
ГЛАВА ПЯТАЯ 13
ГЛАВА ШЕСТАЯ 17
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 23
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 25
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 27
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 31
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 35
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 40
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ 44
Два долгих дня
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Полночь. Тихо ступая, чтобы не разбудить жену, Штейнер заковылял к себе в кабинет. От жгучей боли в правой ноге ему едва удавалось сдержать крик. Он прошел в ванную комнату и подставил ногу под горячую струю воды. Боль немного отпустила. Он посмотрел на себя в зеркало. Невысокий, коренастый блондин с серо-голубыми глазами. Осторожно погладил фронтовой шрам на правой стопе. Пошевелил пальцами. Взял с полки энциклопедию, раскрыл статью "Атеросклероз сосудов нижних конечностей", но читать не стал. Выключив свет, лег на диван и закрыл глаза.
"Что же со мной? Ноги как ноги. Чем они отличаются от других ног? Тот же продукт из белка и воды. Сущая насмешка. О, боже!"
Ногу опять пронзила острая боль. С невыразимым отвращением он отбросил плед. Прикусил до крови губы, чтобы не застонать. С силой потер, правую стопу, которая, казалось, утратила всякую чувствительность. Сердце учащенно забилось. Боль отпускала, чтобы появиться опять с удвоенной силой. В очередном перерыве между приступами его охватил страх. Что произошло? Просто трудно поверить, что бывает такая невыносимая боль.
Он вернулся к дивану; хотел лечь и хоть на время забыться. Но тут, он представил себе, что стоит расслабиться - и спазм возникнет снова. Проклятие! И уже не было веры ни в магию докторов, ни в лекарства: слишком многие лечили его. Диван внушал ему ужас. Он сел в кресло, уставившись невидящим взглядом в потолок. Не прошло и часа, как возникла знакомая судорога. На этот раз она была слабее, и он смог отметить по часам время, в течение которого она продолжалась. В полной прострации открыл ящик стола, осмотрел "вальтер": "Неужели иду к последнему рубежу?"
Как только начались спазмы, он, вняв врачам, бросил курить: теперь он лишь сосал холодную трубку и два-три раза в день получал величайшее наслаждение от ее чистки; медленно разбирал ее и, тщательно прочистив ершиком мундштук и головку, засовывал обратно в рот. Когда один врач осторожно намекнул, что не исключена операция, Штейнер лишь спросил его: "Есть ли гарантия в благополучном исходе?" Тот поторопился перевести разговор на другую тему.
И все-таки он никак не мог понять, почему ноги так подвели его. Он всегда гордился своим телом, вставал без промедления в одно и то же время, повинуясь внутреннему сигналу; чувствовал, как после ежедневных утренних упражнений тело наливается бодростью и энергией. Лишь три года назад он стал замечать тревожные симптомы. Началось, казалось, с пустяка. Торопясь пересечь поскорее перекресток, он остановился на середине мостовой - будто кто-то ударил сзади по ноге. Он оглянулся. Никого. Лишь автомобили неслись мимо лавиной. Тогда он так и понял, что с ним случилось. Через месяц, плавая в закрытом бассейне, он почувствовал, как медленно нарастает судорога - нога не слушалась его. Он едва доплыл до борта. В течение нескольких секунд все его силы были направлены на то, чтобы не закричать: "Помогите!" И вот теперь уже дело дошло, кажется, до операции. Узнав об, этом, он позвонил своему старому фронтовому другу, врачу Луггеру.
- Ты мне очень нужен! У меня к тебе неотложный разговор. Могу приехать в любое удобное для тебя время.
- В восемь вечера устраивает?
- Вполне. Приеду обязательно.
Вечером они встретились. Узнав обо всем, Луггер задумался.
- Правильно ли я тебя понял, Генрих? Ты хочешь, чтобы я выяснил, кто в Штатах и Советском Союзе занимается хирургическим лечением склероза сосудов нижних конечностей?
- Фамилии операторов, отдаленные результаты, возрастной состав.
- Попытаюсь! Дня три-четыре ты даешь мне на разгон?
- Разумеется. Ты знаешь меня, Ганс, более тридцати лет; прошли огонь и воду. Но с тех пор, как это началось, мне частенько хочется покончить с собой. Это не жизнь, а пытка. Я устал.
- Только без паники. - Луггер поднял палец. - Один мудрый человек говорил, что болезнь - это стесненная в своей свободе жизнь. Не падай духом. Оглянись вокруг. Ты большой ученый с мировым именем.
- Я в ужасе…
- Перестань валять дурака. Вспомни, что мы представляли себе, когда в сорок третьем году попали в плен к русским. Считали - все, конец. Подумать только, какое бесстрашие проявил тогда шеф их лазарета, забыл его фамилию… Игра со смертью. На его совести было более трехсот раненых. Вот кем можно восхищаться. Выжили!
- И что же ты посоветуешь? - Штейнер прошелся по комнате, распахнул дверь на балкон, словно ему не хватало воздуха. Остановился. - Я не хочу, не могу ждать, страшно подумать, что оттяпают ноги. Я решился на операцию, чтобы избавиться от мук. У меня нет другого выхода. Только найти человека, которому я мог бы довериться.
- Я понял тебя… Я не большой специалист в этой области, но знаю, операция тяжелая. Думаю, ты выдержишь. Минувшая война нас не только сильно потрепала, но и закалила. Успокойся, Ганс, - добавил он мягко, - я о тебе позабочусь. Да-да. Не теряй волю. Возьми себя в руки…
Вопреки этим пожеланиям тоска Штейнера увеличилась. Доводом послужило внешнее обстоятельство: новое двадцатидвухэтажное здание, в которое недавно переехал руководимый им институт, оказалось рядом с фабрикой по изготовлению протезов. Глядя в окно, он видел сотни инвалидов. Одни из них шли на костылях, другие подъезжали на автомобилях с ручным управлением. И самое ужасное, что большинство из них были его ровесниками - "дети войны"; он их распознавал почти безошибочно.
Луггер был в бешенстве:
- Чтобы вести себя так, надо предать забвению клятву Гиппократа!
- Не понимаю, какие претензии вы имеете ко мне, - сухо заметил хирург. - Если хотите, коллега, могу вам процитировать: "Клянусь Аполлону-врачу, Эскулапу, Гигее и Панацее, всем богам и богиням, вызывая их свидетелями, что присягу эту и последующие обстоятельства сохраню строго по мере моих сил и способностей… Образ жизни больных буду устраивать для их пользы, по мере моих сил и способностей, будучи далеким от всякого повреждения и всяческого вреда…" По-моему, сказано достаточно ясно. Дважды говорится: "по мере моих сил и способностей…" Какая мне нужда оперировать человека, вселять в него призрачные надежды, предвидя неминуемый трагический исход? Да и неприятностей после не оберешься: Штейнер знаменитый ученый, человек большого полета.
- А не крутоват ли ваш приговор?
- Не крутоват, а даже очень, и очень крут.
- Но это же нечестно! Где ваша человечность?
- Возможно, вы правы.
- Вы боитесь самого себя!
И вдруг Луггер подумал о том, что отказ хирурга развязал ему руки. Ничего другого не остается, как просить помощи у русских…
Свой визит к хирургу Луггер комментировал Штейнеру одной фразой:
- Самый глупый сукин сын, каких я встречал на свете: он битый час мне доказывал, что не может рисковать.
- Своей репутацией или моей жизнью?
- Вероятно, и тем и другим.
- Я могу дать ему расписку, что все беру на себя.
- Ты знаешь, что такое красная дорожка?
- Дорожка… При чем тут дорожка?
- Путь на Олимп обеспечен. Тому, кто уже вступил на нее.
- К дьяволу Олимп, отправляться на тот свет я не хочу.
- Спокойно, Генрих, спокойно, - сказал Луггер. - Угости-ка меня виски. Во рту пересохло. Борьба только начинается. Хирург - оригинальный человек. Когда я уходил от него, его ассистент мне объяснил, что их клиника перестала заниматься оперативным лечением сосудов в связи с малой его эффективностью. Так или нет, теперь это уже не имеет значения.
- Трюк! Уловка! Он просто трус!
- Вот как! - воскликнул Луггер, вытаскивая из внутреннего кармана своего грубошерстного пиджака несколько типографских листков. - Посмотри, пожалуйста, на последний абзац третьей странички. Я подчеркнул красным то, что относится непосредственно к твоей ноге.
Он перевернул страницу и стал читать вслух.