- Так вот, дорогой мой Федор Григорьевич, - сказал Кулагин, видимо завершая начатый до появления Крупиной разговор. - Решаясь на опасное вмешательство, каким является раскрытие грудной клетки на операционном столе, необходимо обеспечить управление хотя бы основными функциями организма. Я понимаю, в наше время уже не только оперируют на сердце, а делают попытки и пересаживать сердца, - он жестом остановил пытавшегося вставить слово Горохова. - Я понимаю и то, что вы вложили в эту проблему уже много труда. Но не слишком ли дорогой ценой вы хотите проверить себя?
"Оказывается, они тут не только курили, - подумала Крупина. - Горохов весь как лезвие…"
- Сергей Сергеевич! - сморщив лоб, почти перебил Кулагина Горохов. - Почему вы намерены выписать Чижову?
Но Кулагина нельзя было перебить, если он этого не хотел. Он только чуть повысил голос.
- Опасность и осложнения подстерегают и пациента и врача. Вы, конечно, обратили внимание, что́ пишут наши и зарубежные боги. Кстати, не забудьте мне потом сказать, о чем статья, которую переводит Тамара Савельевна, потому что я могу забыть об этом в суете. Так вот, у богов буквально через каждые пять фраз встречаются такие обороты: "стало возможным", "стало доступным", "по-видимому". Но надо уметь читать и подтекст. Результаты еще явно далеки от желаемого. И не всегда игра стоит свеч. У нас не много смелых людей, опубликовавших стопроцентную правду о своих исследованиях. Почти у каждого есть запретная зона, куда посторонних не принято впускать. Но, честное слово, не спешите наживать мрачный капитал ошибок. Успеете! Вас не занимал вопрос, почему многие люди страшатся операций? Казалось бы, даже пустяковой, ну, грыжи, например. А ведь, в сущности, боятся они потому, что хирург никогда не может дать стопроцентной гарантии. Напоминаю, что каждый четвертый удаленный при аппендиците отросток оказывается нормальным, иначе говоря, операция не была нужна. Так задумайтесь и над тем, как дорого платит общество за несовершенство наших знаний. И это в эру удивительных достижений, в эру антибиотиков! Я не должен вам говорить, что самая страшная драма и для врача и для пациента - смерть на операционном столе или вскоре после операции.
Горохов еще глубже ушел в свое кресло. Крупина смотрела на него, и модно узкие брюки его, и пестрый свитер, и ослепительно белый воротник нейлоновой сорочки - все это почему-то немного раздражало, - как-то несерьезно для врача. Пусть из-под халата этот яркий свитер и не виден, тем более что Горохов всегда носит халаты с глухой застежкой на спине, а все равно несерьезно, это же клиника, а не парк культуры.
Но сквозь это неосознанное и неоправданное раздражение отчетливо пробивалось иное чувство: ей было жаль Горохова. Она слушала Кулагина с безотчетным доверием, - и действительно, чему тут не верить? Но все-таки ей было жаль Горохова - взрослого человека с лицом мальчика и неожиданно морщинистым, усталым лбом.
- Простите! Секундочку! - снова прервал он Кулагина, но, пожалуй, не потому, что хотел возразить на последние его слова, а потому, что боялся утерять нить каких-то собственных мыслей. - Вот у вас, Сергей Сергеевич, бывали в жизни разочарования? Я имею в виду - в медицинской жизни, конечно, - уточнил он. - Во врачебной деятельности.
Кулагин пожал плечами:
- Как у всех! Но бывали и радости. Я не взвешивал.
- И вам никогда не казалось ужасным, что некоторые люди умирают раньше, чем будут приняты все средства для их спасения?
- К чему такие слова: ужасно, жалко, стыдно… Есть здравый смысл, рассудок…
- Но, к примеру, уж если на то пошло, разве мы искусственно не занижаем показания к операции у старых людей?
- Это не искусственно, а естественно, потому что риск значительно больший, чем надежда.
- Для кого риск? Для них или для нас?
- Но, Федор Григорьевич, возраст есть возраст! Уж это-то мне известно во всяком случае лучше, чем вам обоим, - улыбнулся профессор и снова щелкнул своим пистолетиком. - Когда бог создавал Адама и Еву, он, вероятно, и представить себе не мог, какими они станут в шестьдесят - семьдесят лет. А виноваты, выходит, врачи!
- Вы бы, наверно, геронтологией никогда не стали заниматься: возраст есть возраст! - хмуро заметил Горохов.
- А вы на меня не наскакивайте, как фокстерьер на мышь, - рассмеялся Кулагин. Он явно желал мирно закончить этот разговор.
Но Горохов не принял шутки. Морщины на лбу его не разошлись.
- И все-таки и стариков, и сердечников надо оперировать гораздо больше, чем мы это делаем. Их надо оперировать хотя бы вопреки плохой традиции, если уж не говорить о шансах на счастливый исход, а не рассуждать по Гоголю: кому суждено умереть - и так умрет. Вспомните Романенко! - продолжал Горохов. - Я и сейчас думаю, что в обычной городской больнице, где о его званиях и лауреатских медалях никто бы не знал, все могло бы обойтись благополучно.
- Вот видите! И вы тоже допускаете такие словечки, как "могло бы", - подчеркнул Кулагин. - И правильно. В нашей профессии дважды два не всегда четыре.
- Я и с себя не снимаю ответственности за смерть Романенко, - сказал Горохов, разглядывая носки своих мокасин. - Колдовали мы над ним, колдовали, кровь переливали, мощный консилиум, как говорится, на всякий случай созвали. Словом, оформили все наилучшим образом, Романенко к праотцам отправился по всей форме, комар носа не подточит. А дорога была каждая минута. Надо было не колдовать, не консультироваться, а просто немедленно действовать!
Кулагин подумал, покачал головой.
- Заблуждаетесь, Федор Григорьевич. Пример не удачен. Я совершенно убежден, что Романенко умер бы, не дождавшись конца операции. Моя совесть абсолютно чиста.
- Ну ладно. Пусть одна моя не чиста, - ядовито сказал Горохов, - но я хоть задумываюсь.
- Не обо всем, к сожалению, - не выдержала Тамара Савельевна, для которой важна была сейчас не суть спора, а, скорее, то, что у Сергея Сергеевича впереди трудный рабочий день, а Горохов, рассуждая об уважении к старости, забывает, что Кулагин в отцы ему годится, и явно преступает границы дозволенного.
- Извините, Тамара Савельевна, - обратился к Крупиной Горохов, будто именно ее мог задеть этим разговором. - Все это, конечно, не так просто решить. А сейчас я хочу все-таки напомнить, что Ольге Чижовой жизнь становится в тягость. Что будем делать?
- Но так или иначе она живет, рисковать ее жизнью мы не должны, - быстро ответил Кулагин. - Между прочим, основной профиль нашей клиники, как вам известно, Федор Григорьевич, - желудочная хирургия. Есть ли нам смысл отклоняться? Ваше увлечение сердечными операциями носит, простите, несколько сенсационный характер.
- Почему вы это говорите? - удивленно и обиженно спросил Горохов, и Тамаре Савельевне снова стало жаль Федора, потому что упрек в сенсационности не был справедлив.
- Да хотя бы потому, дорогой мой, что ведь и у вас тоже есть всего одно сердце! - насмешливо, но примирительно сказал Сергей Сергеевич. - Вы не подумайте, что я вообще против ваших поисков, нет! Я вполне понимаю, как вам не терпится полностью реализовать знания, полученные в Москве, но и нам и вам многое еще надо освоить. Я полагаю, что через год-два мы поймем друг друга.
- Вы хотите сказать, что я стану умнее и старше?
Кулагин снисходительно улыбнулся. Одним ртом. Глаза, оставались серьезными. Крупина видела, что он просто устал: разговор был трудным для обоих.
- Да нет, не в возрасте дело, - заметил профессор. - И уж во всяком случае не в уме. Вы, Федор Григорьевич, считаете меня заядлым консерватором, а себя, конечно, новатором, - схема весьма банальная! Но подумайте, голубчик мой, ведь в стране есть множество институтов, которые занимаются именно грудной хирургией. А мы готовим врачей-практиков, их надо обучать всему, с чем сталкивает жизнь, потому что восемьдесят процентов больных получают помощь в поликлиниках и лишь двадцать процентов обращаются в больницы.
Горохов отчетливо видел, что Сергей Сергеевич от конкретного спора перешел к общим рассуждениям, и потому решил вернуться к тому, что было для него сейчас единственно важным.
- В общем, так, Сергей Сергеевич, - вновь обратился он к профессору, - я хотел бы уточнить, действительно ли вы считаете, что наша клиника не должна заниматься сердечно-сосудистой хирургией? Или в принципе не возражаете, но имеете какие-то свои соображения на этот счет?
Кулагин повысил голос - он не любил такого тона, не терпел столь резкой постановки вопроса.
- Болезнь Чижовой - это все же жизнь, - сказал он. - И больная как-то приспособилась к этой жизни, привыкла к ней…
- Хороша привычка! - с горечью воскликнул Горохов. - Вы же отлично знаете, что консервативное лечение ей не поможет. Так не честнее ли было бы предупредить ее о риске и предложить операцию?
- Честность - это одно, но существует еще и другое понятие - осмотрительность. В молодости я и сам гонялся с ножом чуть не за каждым больным, однако у хирурга на первом месте должна быть мысль и лишь на последнем - нож. Таково мое убеждение.
- Конечно, это верно, - согласился Горохов, - но я имею в виду именно те случаи, когда мысль оказывается бессильной перед ножом. Вы же меня прекрасно понимаете, Сергей Сергеевич! Риск заложен даже в обычном перелете из Москвы, допустим, в Ленинград!
- Воистину тонкое наблюдение, - бесшумно постукивая карандашом по зеленому сукну стола, заметил Сергей Сергеевич. - Но я вынужден напомнить вам: мастерство и зрелость хирурга не в том, что он оперирует, а в том, что изыскивает возможность обойтись без операции.